Элисса закрыла ставень и задвинула засов.

Освещенный лампами интерьер ее роскошной комнаты казался ярче, чем холодный, дождливый день снаружи. Мгновение она стояла в нерешительности, затем повернулась и торопливо, почти мужской походкой, вышла из своей комнаты и спустилась по выложенному плиткой коридору к лестнице.

Она встретила Максенция у подножия лестницы, когда тот проходил сквозь колонный портик. Очевидно, слуги сообщили ему о прибытии гостя.

— Максенций…

Он повернулся к ней, и на мгновение в его глазах блеснула признательность, а по суровому римскому лицу скользнула легкая улыбка. Элисса почувствовала мимолетное удовлетворение; хоть и в возрасте под сорок, она все еще была необычайно красивой женщиной, с темными глазами и без единого седого волоса в черных волосах, перевязанных нитями жемчуга, почти царственной в своей римской столе из красного и золотого шелка. Но ее удовлетворение угасло, когда черты Максенция вновь обрели привычную суровость.

— Не сейчас, Элисса. Я спешу.

— Это опять тот ужасный старик, не так ли? — тот, который впервые пришел сюда около четырех месяцев назад. Что ему от тебя нужно?

Римлянин остановился; суровость в его глазах почти превратилась в угрожающий взгляд.

— Дом большой. Если мой гость тебе неприятен, ты можешь легко избегать его.

— Но я хочу знать, кто это. Разве он не был здесь всего два дня назад?..

— Никаких вопросов, Элисса. Иди в свои покои.

Она знала, что лучше не спорить, когда в его голосе появлялся этот стальной тон. С полным негодования взглядом она повернулась и поднялась по лестнице. Максенций направился к передней части дома, чтобы встретить своего гостя в вестибюле.

Однако вместо того чтобы отправиться в свои апартаменты, Элисса спряталась в тени наверху лестницы и стала наблюдать. Через мгновение вернулся Максенций и прошел через атриум внизу в сопровождении худого седовласого старика в темной мантии и странной митре. За ними следовал Кратос, огромный телохранитель Максенция, бывший когда-то гладиатором. Через мгновение трое исчезли между колоннами в дальнем конце атриума.

Элисса обошла балкон, поддерживаемый колоннами атриума, и осторожно заглянула в дверь на похожий балкон, окружавший перистиль. Она снова почувствовала прохладный влажный воздух снаружи, увидела влажную листву сада внизу, тускло поблескивающую под дождем. В задней части она мельком увидела Максенция и старика, входящих в комнату за колоннами; затем дверь за ними закрылась, и Кратос заслонил её своей массивной фигурой, встав перед ней, и неподвижно застыл в тени, скрестив руки на могучей груди.

Медленно Элисса закрыла дверь на балкон. Любопытство боролось в ней с легким страхом. Ей хотелось узнать, что затевает Максенций, но… будет ли это безопасно даже для нее?

Ибо этот человек изменился с тех пор, как она стала жить с ним почти два года назад. Правда, в нем всегда присутствовала эта суровость, это римское высокомерие, даже опасность… но все это делало их отношения для нее ещё более волнующими. Она знала, что ухаживал он за ней из-за ее богатства не меньше, чем из-за ее красоты, но с другой стороны, его положение во власти привлекало ее так же сильно, и если в нем и присутствовала доля жестокости — что ж, разве она не присуща всем мужчинам? Между ними существовало понимание и возбуждение — первое такое возбуждение, которое Элисса испытывала с мужчиной за многие годы.

Но за последние несколько месяцев Максенций изменился…

Элисса резко встряхнула головой, словно отгоняя свои страхи. Ее губы сжались в решимости. Она узнает, что здесь происходит. Элисса быстро направилась к комнате у южного конца балкона и вошла в нее.

Четыре комнаты, выходившие на южную сторону перистиля — комнаты слуг — соединялись дверями и теперь были пусты, их обитатели занимались делами по дому или ходили за покупками. Элисса быстро прошла мимо них, затем осторожно открыла наружную дверь последней. Отлично — восточный балкон, выходивший на перистиль, теперь скрывал ее от взгляда гладиатора. Она тихо прокралась по галерее в комнату над той, где, как она знала, совещались Максенций и старик, осторожно открыла дверь и проскользнула внутрь.

Это была небольшая кладовая, загроможденная деревянными ящиками, рулонами ткани, старыми гипсовыми статуями и прочим хламом. Женщина медленно прокралась по голому деревянному полу, стараясь ничего не задеть в полумраке. Она слышала приглушенные голоса снизу и обнаружила, что они становятся отчетливее, когда приблизилась к северо-восточному углу возле наружной стены. С бесконечной осторожностью она опустилась на колени, увидела мерцание света лампы сквозь узкую щель между досками — и обнаружила, что теперь вполне отчетливо слышит доносящиеся снизу голоса.

— …но это невозможно! — говорил Максенций, его голос был резким от напряжения. — Дюжина человек погибла мгновенно, во вспышке пламени?..

— Да, и с ними их офицер Марий, один из наших самых доверенных людей из тех, кем ты командуешь. Это случилось только вчера вечером.

— Но как же ты мог узнать? Хоразин находится в трех днях пути отсюда даже для быстрого гонца.

Старик усмехнулся.

— Ты так быстро забыл, кому мы служим, Максенций? Одна из сов Ассатура появилась на моем подоконнике сразу после рассвета, принеся это послание.

На какое-то время воцарилась тишина. Затем Максенций ответил:

— Теперь я понимаю, почему ты приехал сюда лично, а не доверил эту новость гонцу. Ты действительно великий колдун, Анна.

Элисса ахнула. Анна — так звали человека, который, по слухам, обладал великой властью, стоя за первосвященниками Иерусалимского храма. Много лет назад он сам был первосвященником, пока римский прокуратор Квинтилий Вар не сместил его — за колдовство, по мнению некоторых сплетников. Анна был стар, намного старше, чем кто-либо мог помнить. После того как он был смещён, первосвященниками становились его сыновья; нынешним первосвященником был Каиафа, его зять. Но неужели этот зловещий старик, разговаривающий с Максенцием в комнате внизу, мог быть тем самым Анной?..

— Колдун, убивший твоих солдат, — продолжал старик, — бежал на юг на волшебном корабле с тремя пленниками, которых допрашивали об исчезновении Чаши Биах из ее древнего тайника под руинами Хали. Ты должен приказать всем своим войскам следить за дорогами и задержать их…

— Клянусь Палладой! — прорычал Максенций. — Неужели ты и все твои иудейские священники и колдуны не можете найти этих беглецов? А если нет, то как это сумеют сделать мои солдаты?

— Сова сообщила мне, что след корабля с беглецами был потерян к югу от Геннисаретского озера. Очевидно, колдун наложил на него покров невидимости. Поэтому его и тех, кого он спас, следует искать более обычными способами. Вот описание, которое Изхар передал сове: сам колдун носит черные одежды странного покроя, довольно облегающие — очень непрактичный наряд, и его легко узнать. Говорят, он также носит стеклянные диски перед глазами — несомненно, гипнотическое устройство, поэтому позаботься предупредить своих людей, чтобы те отводили от него взгляд, как от мифической Медузы. Трое, которых он спас из Хоразина, — это седобородый старик по имени Досифей, черноволосый юноша Менандр и девушка с длинными светлыми волосами. Особенно следите за этим Досифеем — я слышал о нем раньше. Он сам своего рода колдун, полный хитростей и сведущий в искусстве иллюзий.

— Колдуны, — пробормотал римлянин. — Эти восточные провинции, очевидно, кишат ими. Ну что ж, я прикажу своим войскам следить за дорогами в поисках беглецов. Но что, если этот одетый в чёрное колдун с ними? Я совсем не хочу, чтобы моих людей сжигали огнем!

— Пусть захватят беглецов, если смогут, но не пытаются сражаться с колдуном. Если он с ними, сообщи мне. Есть… другие… кто может с ним справиться. Он никому не служит, очевидно, перейдя на сторону тех слуг Яхве-Цваота, которые противостоят нам.

Элисса тихо ахнула. Анна произнес Имя Единого, священное для самаритян и иудеев, которое нельзя было сквернить в публичной речи. Более того, старик только что произнес это Имя в непринужденном разговоре с неверующим римлянином!

— Очень хорошо, — сказал Максенций. — Я немедленно пошлю сообщение в иерусалимский гарнизон.

— Ты сделаешь больше, о трибун. Я пришел сюда не как простой гонец. Ты сам отправишься в Иерусалим, сегодня же.

— Клянусь Геркулесом, ты меня раздражаешь! Ни один иудейский колдун, каким бы могущественным он ни был, не будет мне приказывать!

Старик рассмеялся низким, зловещим смешком.

— Римская гордость! Очень хорошо, трибун, тогда я прошу тебя прибыть в Иерусалим. И причина этого может смягчить твоё негодование. Сила, которая сделает тебя императором Рима, а меня — монархом Востока, теперь в наших руках — ибо еще одна сова прилетела ко мне вчера вечером с известием, что твой подчиненный Скрибоний и его войска сейчас возвращаются из-за Иордана, неся то, что искали.

Максенций снова помолчал. Затем спросил:

— Ты хочешь сказать, что Каиафе удалось привести их к скрытой пещере на горе Нево, где ваш древний иудейский пророк спрятал ковчег?

— Молчи! — прошипел Анна. — Разве ты не помнишь, как в последний раз мы говорили об этом в этой самой комнате? Та рабыня, прятавшаяся в комнате наверху, слышала каждое наше слово…

— Лотис? — фыркнул Максенций. — Ее там сейчас нет, могу тебя заверить! Я отдал ее Скрибонию, чтобы он использовал ее по своему усмотрению; потом, когда он закончил с ней, я послал ее к Акрабу, который присматривает за одним из моих отдаленных поместий. Послание, которое я отправил сопровождавшим ее солдатам, было ясным: после того как они с Акрабом вдоволь потешатся с ней, они должны были свернуть ей шею. Нет сомнения, что к этому времени они закончили свои забавы.

Элисса съежилась в темноте, страх сжал ей сердце. Теперь она знала, почему ее молодая доверенная служанка не вернулась…

— Хорошо, — сказал старик. — Теперь я должен идти. Ты и твои люди через час последуете за мной по дороге в Иерусалим. Нет сомнения, что твои кони обгонят меня и моих стражников задолго до того, как вы достигнете города. Не подавай виду, что узнал меня, ибо никто не должен знать, что я встречался с тобой здесь, в городе ненавистных самаритян. Затем скачи всю ночь — луна взойдёт, давая достаточно света — и завтра мы встретимся со Скрибонием в Башне Сета.

— Я запомню. Славься, монарх Востока!

— Славься, император Рима!

Элисса услышала, как мужчины открыли дверь и вышли из комнаты; их шаги затихли вдали на плитах перистиля. Она вздрогнула, поднялась со своего неудобного места и тихонько вышла из маленькой комнаты, стараясь не шуметь. Новый страх перед Максенцием овладел ею; очевидно, его жестокость и жажда власти были еще глубже, чем она предполагала…

Внезапно ее страх перерос в настоящий ужас, ибо когда она выбралась из комнаты, то увидела всего в нескольких шагах от себя большую сову, сидящую на перилах балюстрады, выходившей на перистиль. Большие глаза птицы были устремлены прямо на нее, а на ее груди висел странный медальон, сверкавший драгоценными камнями, напоминавшими V-образное скопление звезд.

Бесшумно сова отвернулась от нее, расправила крылья и стремительно полетела вниз, в темноту украшенного колоннами, заливаемого дождем перистиля.

Элисса поспешила назад, через комнаты и залы, по которым она подошла к комнате, где подслушивала. Ноги ее дрожали, а ужас не отпускал. Почему вид совы так ее испугал? Что этот ужасный старик внизу говорил о сове, которая говорила с ним? И что ее возлюбленный Максенций, сказал о ее служанке Лотис, которая подслушивала в той самой комнате — Лотис, которая вот уже два дня как пропала?..

Дом теперь казался пустым, темным и полным страха. Она вернулась в свою комнату, молча встала посреди неё и прислушалась, ожидая. С улицы послышался какой-то звук. Элисса подошла к ставням, осторожно приоткрыла их и увидела, как старик садится в свои задернутые темной тканью носилки. Стражники в плащах тут же понесли их в серую мглу.

Она закрыла ставни, еще несколько минут молча стояла, нервно сжимая и разжимая руки. Затем услышала ожидаемый звук — шаги, приближающиеся по коридору.

Вошел Максенций. Его глаза были жесткими, суровыми, черты лица застыли, словно в холодной ярости.

— Ты подслушивала, — сказал он.

— Подслушивала? Максенций, что ты имеешь в виду?..

— Не нужно отрицать. Тебя видели. Много ли ты услышала? Нет, не утруждайся отвечать. Я больше не буду слушать твою ложь. Я должен исходить из того, что ты слышала все, и действовать соответственно.

Элисса почувствовала холодный страх.

— Что ты собираешься делать?

— Сегодня я должен уехать в Иерусалим. Меня не будет несколько дней. В это время ты не должна покидать дом и принимать посетителей; я оставлю с тобой охрану, которая проследит, чтобы ты этого не сделала. Они будут прислуживать тебе; слуги распущены.

Ее страх немного утих. Она хотела спросить его о Лотис, но не осмелилась.

— Максенций, что это за темное колдовство, в которое ты ввязался? Что этому старому иудейскому колдуну от тебя нужно? Он опасен — он попытается использовать тебя. Я слышала рассказы…

Максенций оскалил зубы в жесткой усмешке и шагнул вперед; подхватив одной рукой подбородок Элиссы, он запрокинул ей голову и пристально посмотрел ей в глаза.

— Старый еврей не будет использовать меня — и ты тоже. Я ни с кем не разделю свою власть. Ты привлекательная женщина, Элисса — ты возбуждаешь меня, как никто другой. Я хочу, чтобы ты жила, чтобы ты и дальше волновала меня. Повинуйся моим приказам, и ты будешь жить. Но не давай мне советов и не задавай вопросов.

Он отпустил ее, и она отступила, в ее глазах был страх.

— Что это за сила, которой ты не хочешь делиться, Максенций? Что колдун пообещал тебе в обмен на твою помощь?..

Римлянин ударил ее по лицу с такой силой, что она растянулась на плиточном полу. В ушах звенело, она на ощупь приняла сидячее положение и уставилась на мужчину, слезы боли застилали ей глаза.

Максенций усмехнулся, глядя на нее сверху вниз. В его глазах было больше восхищения, чем гнева. Ее темные волосы, частично выбившиеся из прически, беспорядочно рассыпались по плечам, обрамляя ее испуганное, изумленное лицо.

— Я же сказал тебе, Элисса, никаких вопросов. Ну же, вставай.

Она нерешительно поднялась, не отводя от него глаз. Он и раньше был с ней груб, но не так, как сейчас.

Максенций медленно вынул из-за пояса кинжал, задумчиво повертел его в пальцах, не сводя с женщины взгляда.

— Как ты прекрасна, гордая женщина, с испугом в глазах! — Затем резко повернулся и дважды ударил в медный гонг клинком ножа, после чего вложил оружие в ножны.

— Я вызвал стражу, — сказал он, ухмыляясь. — Мне нужно приготовиться к отъезду в Иерусалим. Но прежде чем уйти, я вернусь сюда, в твою комнату. Должен сказать, твой нынешний вид чрезвычайно меня возбуждает!

В коридоре послышались приближающиеся шаги, и через мгновение вошли двое стражников. Элисса ахнула. Это были не римляне, а одетые в черное солдаты, такие же, как те, что несли носилки старого Анны. Их лица были словно деревянные, бесстрастные под темными железными шлемами, а глаза, казалось, светились слабым желтым светом.

— Это твои новые слуги, Элисса. Они будут прислуживать тебе в ближайшие дни. Но прямо сейчас они подготовят тебя к нашим прощальным удовольствиям. — Максенций повернулся к стражникам и отрывисто приказал: — Разденьте эту женщину и свяжите ее. Дайте ей несколько ударов плетью, но не повредите кожу. Затем оставьте ее здесь.

— Максенций! — закричала Элисса. — Нет!

— Я вернусь меньше чем через час, любовь моя, обещаю. Но, клянусь Геркулесом, я намерен насладиться тобой перед отъездом! Какая гордость, какая осанка — в Риме ты могла бы сойти за жену патриция!

Он повернулся и вышел из комнаты. Элисса взвизгнула, когда бесстрастные стражники в черном подошли и схватили ее.

Досифей открыл глаза, поморгал, затем вспомнил, где находится — в небольшой верхней комнате постоялого двора «Мир», где он снял жилье перед рассветом. Он проспал несколько часов, не двигаясь и все еще лежал на спине, со сложенными на груди руками. Это был метод, которому он научился у персидских адептов десятилетия назад — отключение мыслей, которое давало отдых, даже когда естественный сон не приходил.

Он сел, взглянул в дальний угол комнаты, где спали рядом юноша и девушка, почти обнявшись. Досифей улыбнулся. Их сон был естественным. Они улеглись в своих спальных скатках далеко друг от друга, взволнованные после дневных опасностей, и только смешанное для них снадобье помогло им заснуть; но когда его действие прошло, они, очевидно, неосознанно сблизились, ища утешения друг в друге.

Улыбка Досифея угасла. Он поднялся и накинул свою расшитую звездами мантию поверх выцветшей туники, затем подошел к окну и открыл ставни. В комнату ворвался поток прохладного воздуха. Он посмотрел на плоские крыши деревни Салим, поднял глаза на быстро бегущие облака. Воздух был влажным, но дождь прекратился — дождь, который начал моросить, когда они с Менандром и Илионой добрались до деревни, с поклажей за спиной, и постучали в дверь этой гостиницы, которую он так хорошо знал…

Он услышал, как Менандр зашевелился, бормоча что-то во сне. Старик торопливо опустился на колени, потряс юношу за плечо и прошептал:

— Менандр, проснись!

Юноша открыл глаза, затуманенные сном, вопросительно посмотрел. Он взглянул на девушку, которая спала рядом с ним, ее светлые волосы рассыпались по его руке.

— Учитель… что?..

— Тсс! Вставай. Не буди Илиону. Следуй за мной.

За дверью, в коридоре, Досифей сказал озадаченному юноше:

— Я должен покинуть вас. День клонится к вечеру, и Тридцать собираются. Мой друг Ботос, хозяин гостиницы, послал за ними. Они прямо сейчас собираются у вод Энона.

Менандр кивнул. Он вспомнил Тридцатерых — последователей того безумного пророка Иоанна Крестителя, среди которых он, Симон и Досифей сидели четыре года назад, перед путешествием в Персию. Его глаза прояснились, стали внимательными.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал, наставник? Сопровождал тебя?

— Нет, я хочу, чтобы ты пошел и купил осла, чтобы нести наши вещи. Ботос, без сомнения, подскажет тебе, где его найти. Если я не вернусь к тому времени, как ты это сделаешь, приведи Илиону и приходи на собрание Тридцати. Ты знаешь это место.

Сказав это, Досифей тут же повернулся и ушел, спускаясь по наружной лестнице. Менандр вернулся в комнату, посмотрел на спящую Илиону, затем опустился рядом с ней на колени. В этот момент она показалась ему невероятно красивой, светлые волосы обрамляли её лицо волнами и рассыпались по протянутой белой руке.

— Илиона, — тихо произнёс он. — Илиона, проснись.

Она пошевелилась. Легкое блаженство, казалось, озарило ее черты.

— Симон?.. – пробормотала она

Менандр снова почувствовал укол ревности.

— Проснись, Илиона. Мне нужно пойти купить осла. Ты хочешь пойти со мной или остаться здесь и еще поспать?

Девушка открыла глаза, села и чуть капризно покачала головой; светлые волосы свободно рассыпались по ее обнаженным плечам.

— Менандр! Ты разбудил меня, чтобы сказать, что я могу поспать? Или… помочь тебе купить осла?..

— Может быть, мне и не стоило беспокоиться. Я просто не хотел, чтобы ты проснулась и удивилась, куда все делись. Спи дальше. Я вижу, тебе снились хорошие сны.

— Нет, я пойду с тобой, иначе умру от скуки. — Девушка огляделась, моргая, чтобы прогнать остатки сна. — Где Досифей?

— Он ушел присоединиться к Тридцати у вод Энона. Он хочет, чтобы мы встретились с ним там.

— Тридцать? О, этот глупый культ, к которому вы с ним однажды чуть не присоединились. — Илиона снова покачала головой. — Почему вы двое задерживаете наше путешествие в Персию из-за такой глупости?

— Я говорил тебе снова и снова, Илиона, это не мой выбор. И не называй Тридцатерых глупым культом. Боюсь, они замешаны в очень темной магии. Их лидер Иоанн раньше разглагольствовал о существе, которое скоро придет и свергнет мировой порядок. Теперь он мертв, как я слышал, ему отрубили голову по приказу Ирода Тетрарха за колдовство и крамольный язык — и боюсь, что Досифей теперь надеется сам возглавить Тридцатерых. Он мудрый человек, но может быть глуп в своей жажде обрести темные знания. — Глаза Менандра стали задумчивыми. — Порой он нас в впутывал такие проблемы… Илиона, я всем сердцем желаю, чтобы мы уже были на пути в Персию, чтобы учиться у мудрого Дарамоса. Я не доверяю Тридцати — они слишком глубоко погружаются в зло, тайные пророчества и слишком жаждут их исполнения. И не хочу снова встречаться с тем странным чародеем прошлой ночи, хотя он и спас нам жизни…

— Чародей Таггарт, — в свою очередь, задумалась Илиона. – С трудом верю, что то, что произошло прошлой ночью, не было сном. Менандр, неужели великий Дарамос тоже обладает такой колдовской силой?

— Не знаю. Я видел, как Дарамос совершал странные вещи — переносил свою бесплотную форму и голос в места, далекие от его тела, и даже поднимал тяжелые предметы силой одной мысли. Но нет. Я никогда не видел, чтобы он или кто-либо другой творил такое колдовство, какое мы видели прошлой ночью.

Илиона на мгновение помрачнела, затем оживилась.

— И все же, этот Таггарт сказал, что он не настоящий чародей, и я думаю, он говорил правду. Разве ты не почувствовал этого? Он владеет колдовскими устройствами, но не выглядит так, как тот, кто обладает истинным знанием. Я подозреваю, что он всего лишь слуга мастеров, владеющих секретами, в которых он мало что понимает. Разве он не сказал об этом на своем ломаном латинском? И подумай, Менандр, разве великий чародей не знал бы по крайней мере греческого, не говоря уже о языках Персии и Древнего Египта?

Менандр с готовностью кивнул. Мудрый Дарамос был его героем, и те восторженные слова, которыми он описывал мага, сделали его героем и для Илионы, заставив бездомную девушку возложить на него все свои будущие надежды. Оба они полагали неприемлемым, чтобы какой-либо чародей мог быть могущественнее.

— И подумай вот о чем, Менандр, — взволнованно продолжала Илиона. — Досифей одолжил этому человеку копию «Эль-Халала» — и тем самым обманул его.

— Обманул? Не понимаю…

— Не понимаешь? И ещё надеешься когда-нибудь стать адептом тайных знаний? Подумай, Менандр, этот Таггарт говорит только на латыни, и то не очень хорошо. Он даже не взглянул на свиток, который дал ему Досифей. Это греческий перевод, над которым он работал последние несколько месяцев. Этот человек не способен его прочесть. Так что, видишь, он глуп и его легко обмануть. Разумеется, Дарамос бы так не поступил.

Менандр почувствовал легкое раздражение, отчасти потому, что Илиона увидела то, чего не увидел он, а отчасти из-за коварной тактики своего наставника.

— Что же задумал Досифей? Зачем он обманул этого человека?

— Возможно, чтобы узнать об истинных возможностях этого чародея.

Раздражение Менандра усилилось.

— Это похоже на правду. Досифей часто прибегает к хитростям там, где честность сослужила бы лучшую службу.

Илиона вопросительно посмотрела на юношу.

— Ты сомневаешься в мудрости своего наставника в этом вопросе?

— Я знаю его. Он не Дарамос.

— И ты доверяешь неизвестному чародею Таггарту?

— А почему бы и нет? Он спас всем нам жизни, и взамен не попросил ничего, кроме старого свитка Маттана. Готов поспорить, он его вернет, как и обещал. Но мы теряем время. Вставай, если ты идешь со мной, и давай приготовим что-нибудь поесть.

Илиона встала, улыбаясь, прекрасная в своей небесно-голубой тунике без рукавов и с растрепанными волосами, и потянулась за своим плащом.

— Может быть, у нас еще есть надежда добраться до Персии, Менандр — конечно, если ты и дальше продолжишь сомневаться в мудрости своего старого наставника.

Симон вошел в маленькую комнату, неся лампу, которую он зажег от жаровни на первом этаже гостиницы. Лампа была необходима, потому что, хотя до заката оставалось больше часа и моросящий дождь прекратился, небо все еще было затянуто тяжёлыми тучами. Симон закрыл дверь, наклонился над неподвижной фигурой Лотис, которая спала на своей циновке у стены, затем сел за грубый стол и зажег вторую лампу. Мрак немного рассеялся.

Лицо девушки было спокойным, дыхание ровным. Это было хорошо. Он даст ей поспать еще.

Они прибыли к западным воротам Себасты под моросящим дождем, через час после рассвета. Симон испытал несколько тревожных моментов, когда они проходили между двумя массивными круглыми башнями под пристальным взглядом римских стражников, но ничего не произошло; их обычная самаритянская одежда и мул, несущий немногочисленные пожитки, не привлекли внимания, и их не остановили. Но Лотис не разделяла опасений Симона, казалось, пребывая в оцепенении. К тому времени, как они добрались до небольшой гостиницы, она походила на лунатика, тупо смотрела в пустоту, реагировала на указания, но не на вопросы. Очевидно, она впала в состояние запоздалого шока в результате недавнего тяжелого испытания.

Симон оставил ее в комнате, поставил мула в конюшню и заплатил крысолицему хозяину гостиницы за ночлег. Когда он вернулся в комнату, Лотис сидела там, где он ее оставил, уставившись в пустоту. Он снял с нее влажную верхнюю одежду, затем с помощью пламени лампы загипнотизировал ее, погрузив в глубокий сон и внушив ей, что она все вспомнит, когда проснется.

Теперь он задавался вопросом, было ли это мудро. Девушка, очевидно, пережила ужасное испытание. Иногда разум может исцелиться только забыв случившееся…

Симон сунул руку под свой расшитый символами плащ мага и достал кошель; он тихо звякнул, когда самаритянин положил его на стол.

Поспав нескольких часов сна он тихо встал, приоткрыл ставню и выглянул в ночь. Дождь прекратился. Повернувшись к кошельку на столе, открыл его и начал пересчитывать монеты. Он ненадолго вышел на улицу, устроив там представление фокусника; этот час или около того принес ему почти двадцать сестерциев, что намного превышало сумму, которую он заплатил за комнату.

Симон снял украшенный плащ, надел свой простой самаритянский плащ, затем снова подошел к окну и открыл его шире. Воздух снаружи был свежим, прохладным, но это немного рассеяло духоту маленькой комнаты. Он выглянул наружу. Облака начинали рассеиваться; на западе, за городской стеной, появились слабые полосы лучей закатившегося солнца.

Девушка пошевелилась, застонала, что-то пробормотала. Симон повернулся и увидел, что она ворочается на циновке. Глаза её все еще были закрыты, лицо искажала гримаса боли или страха.

Внезапно она села, широко открыв глаза и рот — и закричала.

Глава VIII

Симон опустился на колени рядом с девушкой.

— Лотис, тебе приснилось что-то плохое?

Она глубоко, судорожно вздохнула; ее темные глаза были широко открыты — от ужаса? Боли?

— О боги…

Он осторожно обнял ее за плечи.

— Расскажи мне, Лотис.

Ее глаза закрылись, лицо исказилось мучительной гримасой; она застонала, сжала кулаки перед ртом и, рыдая, упала в объятия Симона.

— О, боги, я все вспомнила! Я вспомнила!

Симон обнял ее, погладил по волосам, мрачно следя за тем, как в его собственном сознании всплывают темные воспоминания. Когда через несколько минут сильные рыдания девушки стихли, он снова тихо спросил:

— Расскажи мне. Что ты помнишь?

— Когда… Максенций понял, что я подслушивала, он… он…

— Продолжай, Лотис. Ты должна рассказать мне. Так будет лучше.

Она подняла на него глаза; слезы текли по ее бледному лицу.

— Я… я не могу, Симон…

— Максенций. Он причинил тебе боль, не так ли?

— Нет. Он… он отдал меня одному из своих офицеров — человеку, которого я долго боялась, больше года. Я боялась… из-за того, как этот человек всегда смотрел на меня, что он говорил мне, когда находил меня одну. Максенций отдал меня ему — он затащил меня в комнату и заставил меня… О боги, его лицо! Его жестокое лицо!

Она снова разрыдалась, и Симон снова обнял ее, гладя по волосам и нежно покачивая, пока она не успокоилась.

— Потом… потом Максенций приказал мне идти к Акрабу — и я знаю, что он приказал своим солдатам следовать за мной и… и делать со мной всё, они что захотят.

Симон кивнул.

— Поплачь, Лотис. Теперь ты в безопасности. Поплачь, и пусть зло исчезнет из в твоей души.

Она долго рыдала у него на руках. Наконец, успокоившись, но все еще вздрагивая, девушка спросила:

— Симон, Симон! Почему боги допускают такое?

— Не вини богов за то, что делают люди, — ответил он. — Скажи мне теперь, как зовут того человека, который надругался над тобой?

— Скрибоний. — Лотис снова скривилась, словно от боли. — Он командует римской стражей у Силоамских ворот в Иерусалиме.

Огонь мерцал в глубоко посаженных глазах Симона; его пальцы, лежавшие на плечах девушки, напряглись.

— Скрибоний?

Она увидела его боль и на мгновение забыла о своей.

— О, Симон, прости. Да, это тот самый Скрибоний, который… который был с Максенцием, когда…

Симон кивнул; его хватка на плечах девушки ослабла.

— Когда мои родители были убиты, а меня забрали в рабство. Не думай больше об этом, Лотис. Ляг и поспи еще. Спи. Когда ты проснешься, тебе станет лучше. Спи…

Он повторял эти слова снова и снова, мягко, но настойчиво. Глаза девушки закрылись, и через мгновение она снова уснула на подстилке. Симон укрыл ее одеялом, затем поднялся и посмотрел на нее сверху вниз. Разум Лотис был очень восприимчив к внушению; очевидно, она устала от долгого ужаса и готова была подчиниться воле того, кому, как она чувствовала, могла доверять.

Он закрыл ставни, затем лег на свою подстилку под окном, оставив гореть лампу на случай, если девушке приснятся кошмары. Тихо дыша, Симон очистил свой разум от мыслей и дал себе команду проснуться через час, после чего погрузился в сноподобный транс.

Когда он проснулся, лампа все еще горела ровным, спокойным пламенем. Самаритянин чувствовал себя отдохнувшим. Когда он поднялся, он увидел, как Лотис пошевелилась и открыла глаза. В них больше не было боли или страха, только печаль.

— Лотис, мне снова нужно выйти…

В ее глазах вспыхнул страх.

— Ты же… не собираешься меня бросить?

— Конечно, нет. Меня не будет всего часа два. В сумке есть еда, а внизу — очаг для приготовления пищи. Когда я вернусь, мы снова соберем наши вещи, еще немного отдохнем, а затем покинем этот город на рассвете, как только откроют ворота.

Лотис слегка расслабилась.

— Я буду так рада! И все же я боюсь за мою госпожу. Она была добра ко мне. Год назад она вмешалась, когда Скрибоний впервые начал приставать ко мне, отчитала его как следует и даже заставила Максенция приказать ему больше не беспокоить меня. Теперь она будет спрашивать обо мне. Если госпожа разозлит Максенция…

— Понимаю. Скажи мне, Лотис, кто эта женщина, которую римлянин взял себе в любовницы из дома моих родителей?

— Симон, поверь мне, она не злая. Ты слышал о ней — Элисса из Сихара, женщина, которая…

Симон кивнул.

— Которая была любимицей сплетников, даже когда мы были детьми и жили под одной крышей. Да, я помню. К тому времени умер ее пятый пожилой муж. Что заставило ее стать любовницей римского трибуна? Его богатство?

— Частично. Но в ней есть какая-то дикая жилка, Симон. Она многое доверяла мне, даже рассказывала о своих чувствах к Максенцию. В каком-то смысле, я думаю, она любит его. Она говорит, что не любила ни одного мужчину после своего первого мужа, который умер, оставив ее бедной; с тех пор она выходила замуж только за богатых и пожилых мужчин, но теперь, когда она сама богата, клянется больше не выходить замуж — иметь только любовников, которые бросают ей вызов и возбуждают ее. Она говорит, что Максенций — один из самых потрясающих мужчин, которых она когда-либо встречала; она смеется над его вспышками гнева, над периодами мрачных раздумий и говорит, что жизнь с таким мужчиной только добавляет остроты. Но я боюсь за нее — она не видела глубины его жестокости.

— Ты добрая душа, Лотис, — сказал Симон, — но не беспокойся об этой женщине. По-моему, она из тех, кто может позаботиться о себе.

— И все же она была добра ко мне. И, думаю, будет скучать без меня.

— Она может нанять сотню служанок. Тебе не стоит находиться в этом доме, Лотис. Ты была там слишком долго. Мне пора идти. Приготовь себе хорошую еду, приведи в порядок себя и свою одежду. Если хозяин потребует больше денег вперед за свои услуги, деньги в кошельке на столе.

— Но… разве ты не скажешь мне, куда идешь?

— Купить еще немного еды, может быть, немного поучаствовать в уличных представлениях. Не помешает получить несколько лишних сестерциев, когда мы завтра отсюда уедем.

Он повернулся и вышел из комнаты, избегая ее взгляда, избегая печали и страха, которые, как он знал, увидит в них.

Когда он ушел, Лотис повернулась к закрытому окну и открыла его. На улицы внизу спустилась тьма; звезды мерцали среди рассеянных облаков, и луна, почти наполовину полная, слабо освещала темный склон южного склона Эбала. Сейчас не было ни открытых лавок, ни уличных толп, перед которыми можно было бы выступать.

Она посмотрела на кошель на столе. Она знала, что он оставил ей все деньги, на случай, если не вернется…

Симон спустился по внешней лестнице, вошел в небольшую общую комнату на первом этаже и взял факел из держака рядом с очагом, затем снова вышел и пробрался в темноте к задней части гостиницы. Войдя в небольшой пристроенный сарай, служивший конюшней, он увидел мула, дремавшего с закрытыми глазами возле тюка с зерном и кое-какой утварью, которую он не стал брать с собой в комнату. Опустившись на колени, он ощупал мешок и вытащил большой предмет, завернутый в темную окровавленную ткань.

— Акраб, — пробормотал он свертку, — скоро ты встретишься со своеим хозяином в Гадесе.

Поднявшись, он повернулся и вышел за дверь, не подозревая, что мул открыл глаза и следил за его уходом — следил за ним глазами, странно светящимися в свете факела, будто бы собственным светом.

Их было всего восемь. Досифей задумчиво погладил свою белую бороду, потрогал длинный, недавно выструганный дубовый посох. Всего восемь человек стояли перед ним полукругом на берегу широкого пруда. Все были мужчинами, самому молодому было около двадцати самому старшему — за шестьдесят. Каждый носил коричневую мантию, как у Досифея, но без магических украшений. Все с ожиданием смотрели на старого чародея, в глазах тех, кто поможе читалось благоговение.

— Братья, где остальные? — спросил Досифей.

— Мы все, кто остался в Салиме, за исключением трактирщика Ботоса, — сказал самый старший, лысеющий грек с седой бородой. — Еще четверо живут в Скифополисе и Пелле, слишком далеко отсюда, чтобы их можно было призвать за один день. Остальные теперь следуют за Иешуа бар Йосефом, назарейским учителем, и двое из них стали его учениками.

— Двое из наших Тридцати? Кто они?

— Нафанаил бар Толмай и Симон Зилот.

Досифей кивнул.

— Зилот всегда был импульсивен, а что касается Нафанаила, то его отец Толмай уже многое мне рассказал об этом.

Седобородый нервно переступил с ноги на ногу.

— Толмай против нас. Он хотел бы, чтобы Ам-ха-арец завладели всем, а землей снова правил Ассатур, как это было во времена до того, как кочевники-хабиру пришли завоевывать и навязывать свой ложный культ. Неужели Толмай тоже присоединился к назареянам?

Досифей отвел взгляд, виновато вспоминая, как тело его друга захватывало что-то зеленое и пульсирующее…

— Нет, Исагор. Толмай был против этого Иешуа бар Йосефа, негодовал, что тот переманил Нафанаила, и теперь я боюсь, что он объединился с Изхаром из Черной синагоги… Но хватит. Вы все должны рассказать мне все, что знаете об этом назарейском чудотворце, ибо я вижу, что за те годы, которые я провел в Персии, произошло много событий.

— В Персии? – качнул головой Исагор. — Я помню. Ты с Симоном и Менандром отправился туда на поиски Дарамоса, которого считали величайшим магом со времен Останеса. Вы нашли его?

— Да, и почти четыре года изучали под его руководством тайные искусства и мистерии.

Несколько молодых людей ахнули, и глаза всех засверкали от благоговения. Досифей купался в этом восхищении, чувствовал, как оно согревает его.

— Дарамос в самом деле лишь наполовину человек, как говорят слухи, — спросил один из младших, — или он?..

— Сейчас я не могу сообщить вам больше, — ответил Досифей. — Достаточно сказать, что я привез с собой копию свитка Маттана на оригинальном ханаанском языке. Я не знаю ни одного его греческого перевода, кроме того, над которым сейчас работаю. Смотрите…- Старик сунул руку себе под мантию, достал большой пожелтевший свиток и высоко поднял его. — Вот «Эль-Халал», и в нем многие из утраченных тайн, которые мы так долго искали.

Остальные тесно обступили его, разглядывая свиток. Исагор схватился за него.

— Дай посмотреть!

Досифей развернул его настолько, насколько позволяли его худые руки. Старый грек внимательно вгляделся в архаичные письмена и наконец воскликнул:

— Это действительно древний ханаанский свиток, и — боги! — этот отрывок рассказывает о приходе Ам-ха-ареца в этот мир…

— Больше ни слова, — поспешно свернул свиток Досифей. — Скоро я все вам открою. Но сейчас вы должны рассказать мне об этом рабби Иешуа и о том, как он смог увести от нас столь многих.

Остальные неохотно отступили. Исагор вздохнул.

— Ты, несомненно, слышал, что наш бывший учитель Иоанн бар Захария был убит несколько месяцев назад тетрархом Иродом?

— Да, кажется, за то, что он вызвал раздражение Ирода какими-то местными вопросами.

— Ты слышал верно. Иоанн яростно проповедовал против тех, кто не соблюдает Закон. Он пророчествовал, что теперь его нужно соблюдать строже, чем когда-либо, ибо скоро придет Тот, кому суждено его исполнить. В то время мы не понимали, что он имеет в виду своего собственного двоюродного брата, Иешуа бар Йосефа.

Досифей ахнул.

— Двоюродный брат Иоанна? Я не знал…

— И мы не знали, — сказал Исагор. Но однажды этот Иешуа появился среди нас — к югу отсюда, где Иоанн крестил многих в водах Иордана. Иоанн крестил и его, и когда человек вышел из воды и ступил на берег, мы услышали слабый гул, похожий на гром, высокий и далекий. Я поднял глаза и увидел тонкое белое облако, тянувшееся по небу прямой линией, разделяющей небеса. Многие другие тоже это видели. Оно медленно таяло и рассеивалось, но прежде чем оно исчезло, к этому человеку внезапно подлетел белый голубь и сел ему на плечо, издавая странные трели; я был рядом, Досифей, и слышал это собственными ушами, как и несколько других, хотя никто из нас не понимал языка, на котором говорила птица. Вскоре поползли слухи, что голос с самого неба провозгласил этого Иешуа своим возлюбленным сыном. Что это за колдовство, Досифей? Что оно предвещает?

— Думаю, многое. Звезды приближаются к важному расположению, какого не было почти четырнадцать веков. Скажи мне, Исагор, какое у тебя сложилось впечатление об этом назарее? Каковы были его манеры, его внешность?

— Его вид был торжественным, даже печальным. Я чувствовал в нем странную силу и в то же время сострадание — я могу поверить рассказам о том, что он колдун и исцелил многих. Он выше среднего роста, а его лицо… трудно описать. Благородное лицо, и все же в его чертах присутствует что-то овечье или козлиное. Тебе трудно в это поверить, Досифей?

Старый чародей подавил дрожь, вспомнив, что говорил ему раввин Толмай в Капернауме.

— Нет, нет, — пробормотал он, скорее себе, чем вопрошающему. — Это один из знаков — многих знаков. Время действительно приближается, как я и боялся… — Он поднял глаза. — Исагор, ты слышал о Тех, кто производит свое потомство среди людей?»

В глазах старого грека мелькнул страх.

— Да. Некоторые шепчутся, что этот Иешуа — отродье Иао Саваофа. Может ли такое быть правдой?

Досифей заколебался.

— Сирийское богохульство…

— Не скрывай от нас своих знаний, старый маг. Разве ты сам только что не намекнул на такую возможность? Ты многому научился в своих странствиях. Расскажи нам все.

Старик наигранно вздохнул.

— Очень хорошо. В дополнение к этой книге Маттана, свиток Останеса на оригинальном персидском языке раскрывает многое, чего нет ни в одном греческом переводе; кроме того, я приобрел много других книг из библиотеки архимага Продикоса, чья мрачная слава вам известна. Как только мы сможем организовать еще одну встречу, в присутствии всех членов Тридцати, я раскрою тайны, которые узнал, и тогда вы увидите, что это действительно зловещие и необыкновенные времена и многое нужно сделать, чтобы предотвратить…

— Предотвратить что, Досифей?

— Я расскажу вам в свое время.

— Нет! — воскликнули остальные. — Не скрывай! Скажи, Досифей!

— Зевсом клянусь, ты нам скажешь, — настаивал Исагор, раздраженный многозначительной медлительностью старого самаритянина. — Не води нас за нос. Какую беду этот назарей собирается обрушить на землю? Что именно мы должны предотвратить?

— Возможно, гибель мира, — сказал Досифей. — Не спрашивайте меня больше. Я объясню все, что смогу, при нашей следующей встрече.

Раздалось множество голосов, протестующих, настаивающих, умоляющих чтобы старый чародей рассказал им больше. Но Досифей остался непреклонен.

— Когда же мы встретимся в следующий раз? — спросил Исагор.

— После того, как я встречусь с этим назарейским чародеем. Где я могу его найти?

— Сегодня я слышал, что он находится всего в дне пути к югу отсюда, в городе Аферема, — сказал один из младших членов. — Он проповедует в сельской местности неподалеку оттуда. Но говорят, что вскоре он отправится в Иерихон.

— Хорошо. Я вернусь так быстро, как смогу. И если встречусь с Нафанаилом и Зилотом, то попытаюсь убедить их тоже вернуться. Могу я говорить всем, кого встречу, что я пришел от твоего имени, Исагор?

Старый грек сглотнул.

— Почему не от своего имени, Досифей? Ты намного опередил нас в тайных знаниях. Для нашей группы настали нелёгкие времена. Нам нужен такой лидер, как ты, и новые знания, которые ты собрал в своих странствиях.

Досифей подавил улыбку; именно этого он втайне ожидал и надеялся.

— Нет, нет… — вежливо сказал он, сделав отрицающий жест рукой.

— Да! — настаивали остальные. — Веди нас, Досифей. Веди нас!

— Хорошо же. Пошлите за остальными Тридцатью, за всеми, кого сможете найти. Я вернусь, как только смогу, и расскажу вам все, что узнал. Тогда все члены совета решат, достоин ли я вас возглавить. Давайте разойдёмся сейчас, ибо приближается ночь. Я сообщу Ботосу о наших решениях и уйду на рассвете.

Они разошлись, и Досифей медленно побрёл обратно в деревню. Когда он подошел к гостинице в последних лучах заката, то увидел Менандра, ждущего его у ворот.

— Хорошо ли прошло собрание, о наставник?

— Очень хорошо, Менандр. Ты купил осла?

Юноша кивнул.

— Ботос помог нам найти хорошего, хотя это заняло некоторое время. Он там, сзади. Илиона присматривает за ним. Она назвала его Досиандр — в честь нас.

— Я так понимаю, она не в лучшем настроении?

Менандр вздохнул.

— С ней часто бывает очень трудно. Иногда мне кажется, что я бы ее как следует отлупил, если бы не любил так сильно.

Досифей мягко улыбнулся.

— Открою тебе секрет, мой мальчик. Ты молод, а Илиона исключительно красивая девушка, и поэтому твои чувства к ней сильны, но ты любишь ее не больше, чем она любит Симона.

— Я… я нет? Она… не…?

— Не так, как я тебе говорил.

Менандр вспомнил.

— Ты имеешь в виду, как Симон и Елена? И как ты и… та, о ком ты упоминал, которую римляне убили давным-давно.

— Да. — Досифей посмотрел на восток, где Спика, голубовато-белый самоцвет Девы, сверкала над дальними холмами среди темнеющего пурпура неба. — Когда это случится, Менандр, вы оба узнаете, и в тот же миг вы также узнаете больше о вселенной и ее высшей природе, чем вам когда-либо кто-либо мог бы рассказать. Но вы должны терпеливо ждать своего часа, ибо это дело, которое нельзя ни призвать, ни ускорить. Продолжай относиться к Илионе как к подруге и ученице, и не пытайся заставить ее быть чем-то большим, ибо это может привести к ненависти. Дружба лучше.

Менандр кивнул.

— Я постараюсь. Иногда она раздражает меня, хотя и привлекает больше всех. Она становится все более капризной в своем разочаровании и срывает его на мне. Иногда она тоскует по Симону, а иногда стремится отправиться в Персию и учиться у Дарамоса. Когда мы поедем в Персию, о наставник?

Досифей помедлил.

— Не скоро. У меня здесь много дел. Срочных дел.

На лице юноши отразилось явственное разочарование.

— Каких?

— Менандр, меня попросили возглавить Тридцатерых.

— Ах.

— Ты тоже можешь стать одним из них, если захочешь, ибо многие покинули нас, и я уверен, что не все из них вернутся. Некоторые почти так же молоды, как и ты. Возможно, мне даже удастся убедить их принять Илиону в качестве первой женщины-участницы, ибо они очень меня уважают.

Менандр вздохнул.

— Я знал, что ты на это надеялся.

— Ты сейчас разочарован, юноша, но это того не стоит. Впереди нас ждут захватывающие времена. Тридцать — самый незаурядный орден тайной мудрости в восточных провинциях. Под руководством Иоанна они заслужили широкое уважение за свои способности к исцелению и пророчествам, а после того, как я объединю их под своим руководством, они станут еще более уважаемыми и востребованными. Ты знаешь, что это означает, Менандр. Люди приносят дары в благодарность за исцеление и пророчество. Много даров, часто весьма солидных. Мы станем богатыми, и тогда ты сможешь отправиться в Персию, или куда угодно еще, куда пожелаешь. Но сначала нужно выполнить срочные дела. Вскоре звезды сойдутся в положении, благоприятствующем темным делам; надвигаются великие события, в которых тебе предстоит сыграть свою роль.

— Я не понимаю.

— Поймешь, когда я вернусь и проведу следующее собрание Тридцати. А до тех пор больше не спрашивай меня ни о чём.

— Вернешься? Куда ты идешь?

— В Аферему, лежащую на юге, в одном дне пути отсюда — или, может быть, в Иерихон, до которого два дня хода — чтобы разыскать этого таинственного пророка Иешуа бар Йосефа. Если он тот, кем я его считаю, мир в большой опасности. Собери мои вещи сейчас. Я должен поспать несколько часов и уйти, пока луна еще высоко.

— Сегодня ночью? Но… разве тебе не понадобится моя помощь?

— Ботос предоставит мне крепкого парня, чтобы тот управлялся с ослом. Я возьму с собой Карбо, чтобы он раз в день передавал вам сообщения. Ты должен остаться здесь и позаботиться об Илионе. Убеди ее, что я вернусь завтра или послезавтра — или ещё через день.

Менандр почувствовал укол тревоги.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, когда вернешься?..

— Повинуйся мне, юноша, — строго сказал старик. — Ты сведущ в магии и тайнах, ты учился у Дарамоса и у меня. Но девушка еще новичок в этом и нуждается в утешении. Не подведи ее — и меня.

— Но когда ты вернешься, учитель?

— Через четыре-пять дней, самое большее, надеюсь. Но даже если это займет больше времени, ты должен ждать здесь и успокаивать Илиону. Займи ее учебой. Не позволяй ей расслабиться.

— Я… я постараюсь. Это все?

— Нет. Завтра на рассвете ты должен пойти на вершину холма, где мы в последний раз видели чародея Таггарта, и посмотреть, вернется ли он, как обещал.

Менандр вспомнил и внезапно почувствовал еще большую тревогу.

— Я? Но разве я уже достаточно искусен, чтобы иметь дело с таким чародеем!

—О, но это в самом деле так, и я верю, что ты справишься хорошо. В любом случае я уверен, что этот человек не такой великий чародей, каким кажется из-за его способностей. Видишь ли, я провел некое испытание…

Часть тревоги Менандра сменилась раздражением.

— Значит, Илиона была права! Ты обманул этого человека — после того, как он спас нам жизни.

— Обманул? Назови это проверкой. Вспомни сказку о демоне в кувшине, Менандр. Имея дело с могущественными существами, полезно знать пределы их возможностей, на всякий случай.

— Я не почувствовал от этого человека никакой угрозы. Он мог бы легко уничтожить нас, если бы захотел.

— И все же предстоящая встреча с ним тебя тревожит. Тебе следовало бы уже знать, Менандр, что мудрый человек всегда старается иметь что-то, с чем можно торговаться. Если этот Таггарт не смог перевести отрывок из книги Маттана, ты поймешь, что у нас все еще есть то, что ему нужно — знание греческого языка. Используй это преимущество мудро, юноша, и ты можешь принести нам всем большую пользу. Нам не помешала бы помощь такого чародея.

Менандр снова ощутил неприятное предчувствие.

— Значит, ты не пойдешь со мной?

— О, если бы я мог! Но я должен немедленно заняться более важным делом. Если этот Иешуа бар Йосеф действительно тот, о ком вещал Иоанн и древние пророки, на карту может быть поставлена судьба мира. Я должен узнать как можно больше и как можно скорее, прежде чем придет время этих событий.

— Но чародей… Таггарт. Не может ли он тоже сыграть важную роль в этих предсказанных событиях?

— Я не знаю никого подобного ему, о ком говорилось бы в древних писаниях. Более того, как я уже сказал, он, похоже, мало что знает, несмотря на всю свою силу. Тем не менее, учись у него всему, чему только сможешь. Ты уже взрослый, Менандр, и много лет изучал мудрость под руководством двух учителей. Теперь пришло время тебе воспользоваться этой мудростью. Я доверяю тебе.

— Но…

— Больше ни слова. А теперь — ужин, учеба и спать. Помни, ни слова об этом Илионе до завтра, после того, как я уйду.

Они повернулись и вошли в ворота постоялого двора. Менандр молча молился Баалу о том, чтобы тот унял у него трепет под ложечкой.

Спеша по пустынным, погружённым в тень улицам, плотно закутавшись в темный плащ, Симон почувствовал угрызения совести. Он знал, что Лотис не поверила объяснению его ухода, знал, что она должна была увидеть мрачную решимость на его лице. Он хотел защитить ее, заботиться о ней — боги знают, что она и так достаточно настрадалась! Но они, так же, как и она, должна знать, что мысли о мести, которые сжигали его все эти долгие годы, не могли быть отвергнуты. Их пламя поддерживало его в самые темные времена, и теперь настал час их исполнения.

Максенций… Скрибоний…

А еще была Элисса из Сихара. Лотис хорошо о ней отзывалась. Но как он должен был поступить с этой своевольной любовницей римлянина, с этой женщиной, которая последние два года бесстыдно жила под крышей его родителей, предаваясь плотским утехам с человеком, убившим их?..

Он погладил рукоять острой сики под плащом.

И вот, в густой, безлунной темноте, улицы начали казаться Симону странно знакомыми. Хотя луна была недостаточно яркой, чтобы осветить большую часть узких переулков, он спешил вперед без колебаний. Это был район, где он провел большую часть своей юности, и даже в сгущающемся мраке мог сказать, что он мало изменился.

Затем, свернув за угол, он увидел в конце короткого переулка знакомый высокий карниз, силуэт которого вырисовывался на залитом лунным светом небе. Дом был больше окружающих, построенный в классическом стиле, который предпочитал его дед Симон. Фасад был отвесным и слишком высоким, чтобы взобраться по нему. Осторожно, убедившись, что узкие переулки в самом деле пусты, он обошел усадьбу сзади. Здесь к главному дому примыкало более низкое строение с плоской крышей — Симон вспомнил, что оно использовалось как конюшня.

Он перекинул свой узел через шею и одно плечо так, чтобы он висел сзади, затем развязал длинный шнур, закрепленный на поясе. К одному концу шнура был привязан небольшой, но крепкий крюк с тремя зубцами. Симон сделал несколько глубоких вдохов, медленно выдохнул, затем начал раскручивать крюк вокруг себя все большими и большими кругами. Внезапно он отпустил шнур; крюк взмыл вверх и слегка стукнул по плоской крыше. Симон осторожно потянул его, пока не почувствовал, что он зацепился, затем дернул. Шнур выдержал.

Медленно, с предельной осторожностью, Симон начал подниматься по стене, плавно перебирая руками, как его учил старый персидский наставник. Он знал, что не должен резко менять силу натяжения шнура, ибо если крюк зацепился за простую неровность камня или штукатурки, малейшее изменение давления могло сорвать его. На мгновение, приблизившись к верху, он оказался в лунном свете; затем его левая рука ухватилась за край, и он подтянулся и перевалился через него.

Несколько минут он лежал, спрятавшись за низким парапетом, медленно сматывая шнур, пока напряжение не покинуло его мышцы. Следующий этап будет легче: по черепичной крыше и вниз, на балкон, выходящий на открытый перистиль.

Это было исполнено быстро, поскольку он часто проделывал это в детстве без ведома родителей и слуг. Перистиль был погружён в тень, но он видел, как в бассейне внутри него мягко мерцает отражение звезд. Его ноги коснулись плит балкона, и он тут же отстранился от полированной колонны, по которой скользнул вниз, а затем углубился в тени.

Он осторожно попробовал каждую дверь, пока не нашел одну незапертую, и тихонько приоткрыл ее. На мгновение Симон замер, но не услышал ни звука, похожего на дыхание спящего. Комната, как он помнил, принадлежала слуге, но сейчас казалась пустой. Самаритянин медленно проскользнул внутрь, закрыл дверь и двинулся по полу в полной темноте, обострив все свои чувства. Этому его тоже хорошо научили наставники — как ориентироваться в темноте, не спотыкаясь и не задевая вещей. Нельзя спешить — нужно сохранять равновесие, осторожно ощупывать путь впереди одной рукой и носком ноги…

Он нашел знакомую дверь на балкон, выходящий в атриум, приоткрыл ее и увидел свет. Факел горел в изголовье лестницы на другом конце балкона. Осторожно распахнув дверь шире, он проскользнул внутрь. Никого не было видно. Атриум внизу выглядел колодцем теней.

Симон медленно прокрался вправо, мимо главной двери на балкон перистиля, и продолжал идти, пока не достиг угла двора, самого дальнего от факела. Он по-прежнему не слышал ни звука, не видел никакого движения. Неужели дом заброшен? Нет, наверняка нет, раз горит этот факел. И все же, где же слуги?..

Он двинулся к западу вдоль северной стены, попробовал обе двери. Обе открылись от его прикосновения, но, тихо стоя внутри, не смог обнаружить никакого присутствия кого-либо ещё. Странное чувство охватило его, ибо эти две комнаты были его собственными. Как они выглядят теперь?..

Словно тень, Симон прокрался на западный балкон. Первая дверь там была комнатой его отца, следующая — его матери; две южные предназначались для гостей. Если все они пусты, ему придется проверить нижний этаж. Странно выглядит эта полная тишина. Осторожно он попробовал дверь в комнату отца.

Она открылась.

Симон намеренно помедлил, собираясь с духом. Он крепко сжал рукоять своей сики. Эта комната, скорее всего, была выбрана Максенцием для спальни.

Самаритянин тихонько прокрался внутрь и замер, прислушиваясь. Легкое разочарование охватило его, когда он понял, что и здесь не чувствует чьего-либо присутствия.

— Баал! — пробормотал он неслышно. — Где же?..

— Нет! — внезапно раздался пронзительный женский голос. — Убирайтесь отсюда! Убирайтесь и оставьте меня в покое!

Глава IX

Симон напрягся, выхватил меч, но тут же понял, что отчаянный крик женщины не мог быть адресован ему. Он донесся из соседней комнаты, приглушенный стеной и закрытой дверью. Теперь он видел слабую полоску света под этой дверью. Комната его матери…

— Оставьте меня в покое! — В голосе звучало отчаяние. А затем Симон услышал, как снаружи открылась дверь и с грохотом ударилась о стену, после чего по балконным плитам застучали торопливые шаги. Раздался новый крик: — Отойдите от меня! — на этот раз с балкона.

Быстро прикрыв за собой дверь, он выглянул наружу.

Высокая темноволосая женщина вышла из соседней комнаты и спешила прочь от него к лестнице. Она оглянулась, и Симон мельком увидел ужас на освещенном сзади профиле её лица. Затем из комнаты вышли две темные фигуры и направились за ней — закутанные в черные плащи стражники, молчаливые и целеустремленные, их шлемы темного железа блестели в свете факела.

С беззвучным рычанием Симон скользнул из комнаты. Быстрый взгляд в освещенную лампой комнату, откуда пришли женщина и ее преследователи, показал, что она пуста. Он бросился в атаку.

Один стражник обернулся на слабый звук торопливых шагов — как раз вовремя, чтобы встретить широкий гладиус Симона своей шеей. Его голова, вращаясь, полетела через перила балкона и с приглушенным железным звоном упала на плитки внизу; тело пошатнулось, судорожно хватаясь за воздух, затем оступилось и упало, грохоча доспехами.

Женщина снова закричала.

Второй солдат надвигался на Симона — тёмная фигура с мечом в руке. Симон метнул свой сверток в лицо мужчине и услышал, как кость хрустнула о кость. Он тут же бросился вперед, полоснул мечом по плоти и отскочил, избегая ответного удара. Стражник крякнул, затем шагнул вперед с поднятым мечом. Симон выругался, волосы его встали дыбом. У человека не текла кровь, он не кричал и казался невредимым. Еще один из этих проклятых одержимых демонами! Затем клинок звякнул о клинок. Симон медленно отступал, отражая механические повторяющиеся удары, ища место, чтобы поразить угрожающую фигуру…

Ваза разбилась о шлем стражника, ее осколки зазвенели вокруг Симона на плитах. Стражник полуобернулся к женщине, которая подошла и швырнула ее. В этот миг Симон прыгнул вперед и ловко взмахнул клинком; лезвие его короткого меча точно вошло между доспехом и краем шлема. Стражник рухнул, его голова повисла на клочке плоти.

Симон перепрыгнул через трупы, вложил меч в ножны.

— Быстро, женщина, отойди от них! — рявкнул он.

Та осторожно отступила, в ее глазах был страх.

— Не трогай меня! Я помогла тебе и рада, что ты убил их.

— Не будь так уверена, что это сделал я. — Симон указал пальцем. — Смотри!

Женщина снова закричала — ибо из перерубленной шеи каждого трупа хлынула густая зеленая жидкость вместе с внезапным потоком крови. Затем потоки жидкости образовали два вязких комка, которые начали ощупывать плиты, двигаясь к Симону. Он сорвал факел с кронштейна и двинулся вперед, держа его низко перед собой, и твари тут же отступили.

С мрачным видом Симон загнал их между балясинами балкона, увидел, как они потекли за край и исчезли, а спустя мгновение услышал глухие шлепки о плитки внизу. Затем он снова повернулся к женщине, которая, сделавшись белой, как полотно, прислонилась к стене.

— Анат! — прошептала она. — Демоны?..

Симон шагнул вперед и внимательно посмотрел на нее.

— Ты Элисса из Сихара?

Она посмотрела на него и кивнула.

— Кто ты?..

— Что ты делаешь в доме моего отца, в комнате моей матери? Ты любовница римлянина?

— Максенция? — Ее темные глаза вспыхнули внезапной яростью. — Я ненавижу его! Он унизил меня, избил — меня, дочь пророков Гаризима! Он даже угрожал мне пытками и смертью, когда вернется…

— Его здесь нет? Значит, тут есть еще охранники или слуги?

Женщина замялась.

— Отойди! Я позову их, если ты посмеешь…

Симон коротко рассмеялся.

— Понимаю. Мы одни, Элисса из Сихара, любовница римлян.

Женщина выпрямилась. Симон заметил, что в ней чувствовалась гордость и благородство, несмотря на бледность, вызванную страхом.

— В твоём голосе звучит ненависть. Что ты имел в виду, когда спросил, что я делаю в… доме твоего отца?

— Именно это. Я Симон из Гитты. Моими родителями были Антоний бар Симон и его жена Рахиль, их убили здесь восемь лет назад Максенций и его сообщники-вымогатели. Ты наверняка знала, как он завладел этим домом.

— Значит… истории, которые я слышала, правдивы? — спросила Элисса. — Я думала, это обычные слухи, порожденные завистью, которые часто рассказывают о богатых и влиятельных людях.

Симон сомневался в этом. Все знали, на что способны римляне. Тем не менее, он почувствовал, как его гнев утихает. В конце концов, женщина помогла ему против стражников, которые, очевидно, держали ее в плену.

— Откуда у Максенция такие охранники? — спросил он.

Элисса вздрогнула.

— От Анны, колдуна, который стоит за иерусалимским духовенством. Где он их отыскал, я не знаю. Господь Гаризима! Они не разговаривали и не отходили от меня ни на шаг — они были со мной, когда я ложилась и вставала, когда ела, даже когда купалась или… Ужасно! И всегда смотрели на меня с ничего не выражающими лицами и злыми желтыми глазами, пока я не решила, что сойду с ума!

Симон обнаружил, что не чувствует к женщине никакого гнева.

— Когда ты впервые встретилась с Максенцием?

— Меньше двух лет назад. Клянусь, я ничего не знала о твоих родителях. И теперь ты собираешься убить меня — после того, как спас от стражников Максенция?

Симон покачал головой. Женщина казалась искренней в своей новообретенной ненависти к Максенцию и, судя по всему, была богата и, несомненно, влиятельна — потенциально ценный союзник. К тому же Симон должен был признать, что она была одной из самых привлекательных женщин, которых он когда-либо видел.

— Я пощажу тебя, — сказал он, — потому что девушка по имени Лотис хорошо о тебе отзывалась, а я высоко ценю ее мнение. Она, вероятно, будет рада снова тебя увидеть.

— Лотис! — воскликнула Элисса, и в ее глазах безошибочно угадывалась неподдельная радость и облегчение. — Я боялась, что Максенций…

— Он хотел, чтобы ее убили, но те, кого он назначил для этого, погибли сами. — Симон зажег еще один факел, вынул его из держака и протянул женщине. — Иди и возьми то, что сможешь унести из своих вещей. Мы должны уйти. В стойле есть вьючные животные?

— Только две лошади стражников. Максенций забрал остальных, когда он со своим отрядом последовал за Анной в Иерусалим.

— Хорошо. Я приведу их к прихожей. Подожди меня там.

Элисса нервно взглянула вниз, в затемненный атриум.

— Демоны?..

— Если они приблизятся к тебе, используй факел. Они не выносят огня. Не позволяй им дотронуться до тебя, иначе они проникнут в твою плоть. На расстоянии они безвредны.

Элисса поспешила обратно в свою комнату. Симон наклонился и поднял свой сверток, прошел мимо ее двери, не взглянув внутрь, а затем вошел в комнату своего отца. Почему-то он был рад увидеть, что ни один предмет обстановки не остался прежним. На стене над изголовьем кровати висел большой квадратный римский щит и два скрещенных пилума.

Максенций…

Он медленно подошел к большой кровати и, развернув свёрток с головой Акраба, положил ее на подушку. Она смотрела в комнату ввалившимися пустыми глазами, бледная в свете факела Симона, ее кровь пятнала покрывало, рот был открыт, словно в беззвучном крике.

— Ты передашь моему господину послание от меня, Акраб, — прошептал Симон. — Я напишу его за тебя.

Он повернулся к столу, где лежали таблички, стилус, пергаменты и папирус. Взяв чернильницу и большую кисть для письма, он вернулся к изголовью кровати и написал на штукатурке стены над ней:

СЫН ОТЦА ВЕРНУЛСЯ.

Затем, поспешно оставив комнату и связанные с ней воспоминания, он спустился по лестнице и поспешил приготовить лошадей.

Как только Менандр покинул деревню, он услышал топот ног за спиной. Быстро нырнув в тень пальмы, юноша положил руку на кинжал у пояса и нервно принялся ждать приближения закутанной фигуры…

Затем, увидев вспышку белой туники, когда плащ спешащей распахнулся, он расслабился. Это была Илиона.

Он вышел из тени и встал перед ней.

Слабый звездный свет тускло блеснул на прядях волос, выбившихся из-под ее капюшона, и едва заметно осветил ее лицо, но даже так Менандр почувствовал страх в ее широко открытых глазах.

— Менандр?..

— Илиона! Почему ты идешь за мной? Я думал, ты спишь.

— Менандр, пожалуйста, не оставляй меня! Я знаю, со мной было нелегко жить рядом. Я наговорила тебе и Досифею много злых слов, но имела в виду совсем не это. Пожалуйста, не уходи! Если ты это сделаешь, как я буду жить? Я никого не знаю в этой стране, мне некуда идти, меня некому защитить. Меня ограбят, заберут работорговцы…

— Илиона, о чем ты говоришь?

— Досифей ушел, и теперь ты уходишь тайком, чтобы присоединиться к нему! — заплакала девушка. — Я знаю, вы оба должны ненавидеть меня за все те грубые слова, которые я сказала, но я имела в виду совсем не то. Я заглажу свою вину, Менандр — я больше не стану дуться и злиться, и буду делать всю работу…

Менандр коротко рассмеялся.

— Илиона, ты сумасшедшая! Я бы никогда тебя не бросил. Разве ты не знаешь, как сильно я тебя люблю?

Девушка казалась пораженной.

— Ты… ты любишь?

— Конечно! Как же иначе?

Девушка бросилась ему на шею и почти в отчаянии прижалась к нему, дрожа и едва не рыдая.

— О, Менандр, я так рада! Я думала, ты меня ненавидишь. Ты и Досифей были для меня как дедушка и брат, которых у меня никогда не было, а я в ответ была такой злой…

Менандр нежно погладил ее волосы там, где откинулся капюшон.

— Ты считаешь меня… братом?

— Да, да. Пожалуйста, не думай, что это самонадеянно с моей стороны, Менандр. Ты и Досифей — вся моя семья. Я бы не стала произносить столько злых слов, просто мне было грустно — я была разочарована тем, что мы не поедем в Персию, как обещал Досифей, что я никогда не встречу мудрого и доброго Дарамоса…

Менандр сглотнул и кивнул.

— Я тоже разочарован этим, Илиона. Но я никогда тебя не брошу. Обещаю.

Девушка вытерла слезы и посмотрела на него с недоумением.

— Но… где же тогда Досифей?

— Он уехал ночью в Аферему — это целый день пути к югу отсюда. Он решил, что должен выследить безумного назарейского пророка, который в последнее время будоражит народ. Но он сказал, что вернется через несколько дней, и оставил нам много провизии и денег.

— Понимаю. Но тогда, куда ты идешь?

— На встречу с чародеем.

— Ах. — Девушка кивнула. — Я забыла. Он сказал, что вернется в этот ранний час… Менандр, я иду с тобой.

— Это может быть опасно…

— Пожалуйста, не отказывай мне в этом. Вы с Досифеем так близки, что иногда я чувствую себя лишней рядом с вами. Пожалуйста, позволь мне разделить это с тобой. Как мы можем сблизиться, кроме как разделяя наши приключения, даже наши несчастья?

Менандр вздохнул.

— Сблизиться — как брат и сестра. Хорошо, Илиона, идем. Не стану отрицать, я рад твоей компании. Мы вместе встретимся с этим чародеем.

Некоторое время они шли по тропинке среди редких кустарников, почти не разговаривая. Ночной воздух был прохладным, и звезды холодно сверкали в вышине. Вскоре тропа затерялась среди многочисленных пересекающихся овечьих троп на склонах, и они, оставив позади деревья и кусты, наконец поднялись на гребень невысокого округлого холма. Здесь они остановились, глядя на неподвижный пейзаж под слабо светящейся голубизной ночного неба. На востоке мерцали звезды Водолея, тусклые в первом слабом жемчужном проблеске приближающегося рассвета. Ветер шевелил траву на вершине холма.

— Он сказал, что встретит нас здесь, — неуверенно произнес Менандр.

Внезапно ворон на его плече вспорхнул, вытянул клюв и каркнул:

— Куа!

— Что? Что ты чувствуешь, Карбо? Что-то рядом?..

В воздухе появилось мерцание, зыбь, словно жар над пустыней, хотя воздух был довольно прохладным. Менандр пристально посмотрел на него, почувствовал, как по коже побежали мурашки. Не почудился ли ему слабый равномерный гул?..

В следующее мгновение они с Илионой вскрикнули, испугавшись — прямо перед ними внезапно материализовался странный летательный аппарат колдуна, зависнув как обычно на фут над землей, а внутри стояла темная фигура самого чародея. Его окружал слабый голубой свет, но он тут же погас.

— Боги! — выдохнул Менандр. — Откуда ты взялся?

— Я уже был здесь, — сказал человек, выбираясь из аппарата. — Я ждал вас уже несколько минут.

— Но... как?..

Человек достал из сумки крошечную черную книгу, осветил ее волшебным светильником, перелистывая страницы. Затем вздохнул и убрал оба предмета обратно в сумку.

— В вашем языке нет слов, чтобы это объяснить. Достаточно сказать, что свет приходит к нам, подобно волнам, и что мой корабль обладает способностью изгибать эти волны вокруг себя и таким образом становиться невидимым. Но этот процесс отнимает много… сил… у корабля, поэтому я делаю это только в тех местах, где могут быть другие… наблюдающие… и то лишь на короткое время.

У Илионы сложилось впечатление, что под «другими» он подразумевал не просто проходящих мимо путников или пастухов.

— Знчитт, у тебя есть враги, великий чародей?

— Скажем так, есть те, кто остановил бы меня, если бы знали, что я делаю. Но у меня не так много времени. Где Досифей?

— Мне жаль, — сказал Менандр. — У него были очень важные дела. Но он поручил мне встретиться с тобой и убедиться, что ты остался доволен.

Таггарт раздраженно нахмурился.

— Это важнее, чем он думает. На карту поставлено выживание человеческой расы.

— Да ведь именно это он и сказал! — воскликнул Менандр. — Он сообщил мне, что приближается время, когда весь мир может быть уничтожен, если определенным вещам будет позволено произойти, как было предсказано. По этой причине он отправился к чародею Иешуа бар Йосефу...

— Что? Что твой старый учитель знает обо всем этом?

Двое молодых людей отступили на шаг, услышав сильное напряжение в голосе мужчины.

— Мне... мне мало что известно, — сказал Менандр. — Мой наставник сказал лишь, что звезды ныне выстраиваются в нужном порядке, спустя примерно четырнадцать веков, и что сейчас есть те, кто собираются исполнить ритуалы, которые приведут в движение темные силы.

— «Звезды»... «ритуалы»... «силы», — пробормотал Таггарт. – Разумеется, древние писания излагали бы это именно такими словами. Скажи мне, юноша, ты читаешь по-гречески?

— Конечно. И Илиона тоже. Как и каждый образованный человек в империи...

Менандр смущённо запнулся, почувствовав, что, возможно, обидел мужчину. Но Таггарт лишь слегка улыбнулся.

— Боюсь, я не очень образован по вашим меркам. Я прибыл издалека. Но вот... — чародей повернулся, сунул руку за борт своего корабля и достал свиток. — Когда твой наставник дал мне это, я не посмотрел на него, а когда прибыл в пункт назначения, то обнаружил, что не могу его прочитать.

Менандр заметил легкую улыбку Илионы. Он снова почувствовал стыд и раздражение, усиленные очевидной простодушностью незнакомца.

— Неужели твое путешествие в Хали было напрасным, о чародей?

— Зови меня Таггарт. Нет, не совсем напрасным, ибо я обнаружил, что то, что я искал, действительно отсутствует. Кто-то забрал это.

— Досифей сказал мне, что кто-то копался там до него, но не был уверен, что они нашли Чашу Биах.

— Что ж, они действительно нашли ее, и многое другое. Как я и подозревал, недалеко от области раскопок есть камеры, которые хоть и остались нетронутыми, но теперь пусты. А это значит, что искатели забрали то, что хотели, не только путём раскопок.

— Как такое возможно? — воскликнула Илиона. — Как можно видеть сквозь каменные стены и доставать то, что за ними, не разрушая их?

— Они, несомненно, смотрели так же, как и я, посредством... — Таггарт поискал слово — ...волн, незаметных для невооруженного глаза. Я подозреваю, что в этих камерах когда-то хранились, помимо... э-э... чаши, те металлические полусферы, содержащие существ, с которыми вы столкнулись в Хоразине. Тысячи лет эти существа спали, но теперь их пробуждают. А чтобы извлечь их из-за неповрежденных стен, потребовалось бы гораздо больше… силы… чем есть в моем небесном корабле.

— Боги! — содрогнулась Илиона, вспоминая. — Но даже мой отец Продикос не был способен к такому колдовству...

— Он мог бы это сделать — или, вернее, могло бы существо, обитавшее в нем, — вот только оно было оторвано от своих собратьев и застряло в этом мире, постоянно пытаясь сбежать отсюда. Продикос, как мне рассказывали, однажды нашел одну из меньших камер под Сардами, пробудил существ из найденных в там полусфер – несомненно, случайно, — и оказался одержим их предводителем.

Илиона закрыла лицо руками; когда она снова подняла глаза, то была бледной, как смерть.

— Я знала, что мой отец был одержим, но... одним из этих?

Таггарт кивнул.

— Предводителем тех, кто в этом мире служит существу, которое вы называете Ассатуром. Но, прости, я вижу, это тебя беспокоит.

— Боги! Боги! Один из этих!

Менандр обнял ее, прижал к себе, пока она рыдала у него на груди.

— Все в порядке, Илиона. Он мертв, и ты знаешь, что он оказался одержим лишь спустя много лет после твоего рождения. — Когда ее рыдания стихли, он повернулся к человеку в черном. – Будь ты проклят, чародей, откуда ты узнал о ее отце?

Таггарт неловко переступил с ноги на ногу, чувствуя себя неуютно.

— Мне однажды показали его… образ… на звездолете заррийцев. О нем знали… за ним следили… но считали незначительным из-за его изоляции. Насколько я понимаю, позже он приобрел опасные знания и его забрали… другие. Я, разумеется, не знал, что он — одержимый — был отцом этой девушки.

Илиона подняла заплаканное лицо.

— Скажи мне, чародей, что с ним случилось? Не щади меня.

— Нет, — сказал Менандр. — Илиона, ты же не хочешь переживать это снова.

— Скажи мне, колдун! Моего отца забрали демоны в великом храме в Эфесе, вместе с его фамильяром, лаской, в которой, как говорили, обитала душа умершей императрицы Ливии. Говорят, их забрали, чтобы скормить чудовищной богине Нижнего Мира, супруге самого Ассатура. Это правда? Скажи мне!

Таггарт вздохнул.

— Твой отец был мертв задолго до того, как его тело перестало подчиняться тому, что было внутри него, ибо приспешники Ассатура в конце концов уничтожают разум своих… хозяев. Мне мало что известно о подробностях, помимо того, что существо, обитавшее в Продикосе, было возвращено своему господину и уничтожено, поскольку оно стало мыслить слишком по-человечески после стольких лет в теле человека. Но также я слышал, что одному из них, ранее обитавшему в римской императрице, наказание смягчили, и оно было… низведено… до служения в теле маленького животного.

— Ласка — фамильяр Продикоса! — воскликнул Менандр. — Но тогда и императрица Ливия была одержима? Мы знали, что она была великой колдуньей, но...

— «Колдовство»… «одержимость» — когда-нибудь я расскажу вам об истинном значение всего этого, — сказал Таггарт. — Но у меня сейчас нет времени. Один из вас должен прочитать мне отрывок, который Досифей указал в этом свитке.

Менандр взял его и маленький волшебный цилиндр; при его свете он довольно ясно различал греческие письмена.

— Значит, ты хочешь, чтобы я перевел это на латынь?

— Нет, у меня есть способ получше.

Человек снова заглянул в свой корабль, на этот раз достав два одинаковых предмета, которые слабо светились голубым светом. Один он надел на голову; это была гибкая полоса из чего-то похожего на металлическую ткань, удерживавшая на его лбу широкий диск из цельного металла. Затем он шагнул вперед, как будто собираясь надеть другой на голову Менандра. Юноша отшатнулся.

— Не бойся, — сказал Таггарт. – Вот, надень.

Менандр взял предмет, осторожно надел его, как это ранее сделал чародей, так что диск оказался у него на лбу. Он почувствовал лишь гладкую прохладу металла.

— Хорошо, — сказал Таггарт. — Теперь прочитай отрывок, который указал Досифей.

Менандр ахнул. Он понимал каждое слово, которое произнес чародей, хотя эти слова были на совершенно незнакомом ему языке!

— Боги!..

— Не тревожься. Эти передатчики мыслей — устройства заррийцев, а не магия. Они позволяют нам понимать друг друга, на каком бы языке мы ни говорили.

У Менандра помутилось в голове. В его сознание хлынул поток чего-то большего, чем просто слова. Возникали странные ассоциации, оттенки смысла. На мгновение ему показалось, что он смутно понял, почему эти «передатчики мыслей» не являются настоящей магией, и когда прозвучало странное слово «заррийцы», у него возникло краткое видение чудовищных синих существ, высоких, могущественных и зловещих. По спине у него пробежал холодок...

— Менандр, на каком языке он говорит?

— Я... я не знаю, Илиона, но... понимаю его!

— Пожалуйста, — сказал Таггарт, — у меня мало времени. Прочти свиток.

Менандр поднял его, неуклюже развернул, направляя на него маленький огонек двумя пальцами; он был свернут до указанного Досифеем места — сорок седьмого столбца. Медленно, осторожно он начал читать вслух, а человек по имени Таггарт внимательно слушал, по-видимому, понимая произносимый по-гречески текст:

И когда сыны Ванахейма в давние времена завоевали Стигию, многие бежали оттуда под предводительством колдуна Ухуота, поселившись в конце концов далеко на северо-востоке, где основали город. И назвали они этот город Каракосса (что означает «Душа Темного Солнца») в честь того мира среди звезд Бычьего Лика, куда их великий бог Сет бежал много эонов назад во время войны между Древними и Первобытными Богами.

И взмолился Ухуот к Сету, говоря: «Ха-Сет-ур (то есть “О Великий Сет”), молим тебя, помоги нам в борьбе против тех, кто завоевал твою древнюю страну Стигию и кто даже сейчас собирается свергнуть нас, последних твоих почитателей!» И послал им Сет множество закутанных в мантии с капюшонами приспешников из того мира за Оком Тельца — и ужасны были эти приспешники — а также множество меньших из миров Шести Солнц, которые называются Ка'а-Сет-ур (что означает “Покорённые Великим Сетом”). И сии меньшие приспешники, вселившись в тела стигийских воинов, сделали их чрезвычайно трудно убиваемыми мечом, копьем или стрелой, так что все их раны, за исключением самых тяжелых, заживали прямо во время битвы. Так были отброшены в резне и ужасе все полчища ваниров, выступившие против них, а впоследствии и другие враги. И в течение многих веков после этого царство Ухуота совершало свое темное поклонение и крепло, и никто не осмеливался воевать против него.

Так город Каракосса стал великим и знаменитым, и к западу от него был построен храм Хали, в одном дне пути к горам. И стало так, что каждый год процессии шли из города к храму, и в этих случаях жрецы и цари стояли перед алтарями и пили золотой нектар из Чаши Биах, чтобы увидеть Фантом Истины. Затем трубили в Биахтрил, призывая летучемышекрылых биахимов прилететь и вознести принесенных в жертву в небеса, к самой обители Великого Сета среди Гиад.

Менандр замолчал. Странные видения наполняли его разум, пока он читал — видения миров и солнц, разбросанных в черных безднах за пределами земного неба — огромных цилиндрических металлических кораблей, несущихся через эти бездны от мира к миру — закутанных в капюшоны существ со щупальцами, медленно шествующих процессией вдоль черного озера, странно колыхавшегося и бурлившего под тусклым солнцем. Он почувствовал благоговение и легкий страх, осознав, что эти странные понятия и вспышки мудрости приходят к нему из разума Таггарта.

— Прости, господин... я больше не могу читать.

Таггарт кивнул.

— Понимаю. Устройство может утомить того, кто не привык им пользоваться. Сними его.

Менандр так и сделал. Тут же обрывки видений перестали появляться. Он услышал, как чародей сказал на латинском:

— Илиона, не могла бы ты надеть повязку и продолжить чтение отрывка?

Девушка заколебалась.

— Менандр, ты так странно выглядишь!

— Все в порядке, Илиона, — заверил он ее. — Сделай, как он говорит.

Она надела повязку на голову, пристроив диск на лоб. Он был прохладным и сухим, ничуть не согретым кожей Менандра. Она почувствовала легкое покалывание, ощутила вспышки странных мыслей.

— Пожалуйста, продолжай читать, — поторопил Таггарт.

Девушка вздрогнула, осознав, что теперь отчетливо понимает слова языка, не имеющего отношения ни к одному из тех, что она слышала или знала прежде. Затем, поспешно повинуясь, повернулась к свитку и, пока Менандр держал свет, прочла вслух:

После Ухуота в Каракоссе царствовал Тале, после него — Наоталба, а после него — Апоп; и все они жили намного дольше обычного человеческого века из-за существ, обитавших внутри них. И царство крепло под их правлением, и могущество его росло в завоеваниях, пока наконец Апоп не подчинил себе даже землю Кхема и не воссел на трон фараонов. Так культ Сета был возвращён в ту землю, что прежде звалась Стигией, вместе с поклонением Гол-гороту, Ихтилле, Шупникуррат и всем другим темным стигийским богам, и в течение ста с лишним лет алтари вдоль Нила пили человеческую кровь. И было возрождено даже поклонение Тому, кто обитает в облачных глубинах Демхе, кого в древнем Шеме звали Яхве Цваот, в Каракоссе — Уагио-тсотхо, а в Стигии — Йог-Сотот…

Таггарт ахнул, а Илиона вскрикнула, почувствовав, как в ее сознании вот-вот сформируется ужасное видение. В панике она сорвала металлическую повязку с головы, отбросила ее и задрожала. Она ничего не видела, но ужасное имя вызвало волну страха.

Менандр схватил ее за руку.

— Илиона?..

— Я… я в порядке, — выдохнула она.

— Простите, — сказал Таггарт, который тоже казался немного потрясенным. — Я не ожидал этого… этого имени. И все же мне обязательно требовалось это сделать. Однажды у меня был очень неприятный опыт…

— Долго ли нам еще это терпеть, чародей? — резко спросил Менандр.

— Не дольше, чем вы пожелаете. Я не стану заставлять вас помогать мне. И все же я повторяю, что на карту поставлена судьба человеческой расы. Если бы вы только знали, какие силы собираются завладеть этой землей…

Импульсивно Менандр схватил повязку и снова надел ее на голову как раз вовремя, чтобы уловить видение, исчезающее из сознания Таггарта — клубы пламени, надвигающиеся и бушующие от горизонта до горизонта, огромные чуждые формы, с грохотом проносящиеся в небесах, чудовищные бездны, разверзающиеся, само небо, начинающее растворяться…

— Боги!..

— Да. — Голос Таггарта был мрачным, когда он снова заговорил на своем странном языке. — Это то, что необходимо предотвратить.

Слегка дрожа, Менандр взял свиток, нашел место, где прервалась Илиона, и продолжил читать вслух:

Но затем явились те прислужники Первобытных богов из Ка-Алантога, которых персы называют Гланток, а ахейцы — Келено*, чья звезда располагается в Плече Быка. И в один день погиб великий и древний город Каракосса, что процветал на равнине Геннисарет с момента разрушения Стигии и всех земель Хайбории. В те времена, как написано, Шесть Солнц также сбросили власть Сета и вернули свою древнюю свободу, и по сей день они воюют против Гиад и Того, кто там правит.

* Келено́, Келайно́ (др.-греч. Κελαινώ — тьма, чернота, мрак) — в греческой мифологии, одна из плеяд, персонификация мрака.

Но Древние, собравшись с силами, изгнали Первобытных богов из Ка-Алантога, захватив в результате их громадные библиотеки, полные великих и могучих тайн, непостижимых для людей. И тогда они замыслили расширить свои войны вместе со своими нечестивыми союзниками из Шести Солнц, которые остались им верны.

Но на Земле остались некоторые из этих злых союзников, кои были запечатаны Древними в тайных хранилищах, — там они спят до тех пор, пока снова не понадобятся Сету и его приспешникам; и это — Земной Народ, которого древние хананеи называли Ам-ха-арец.

Когда же погибла Каракосса, Яхмос поднял восстание и стал фараоном Кхема, изгнав сыновей Апопа. И тех, кто бежал, называли гиксосами или царями-пастухами, потому что они поклонялись Великому Сету, Богу Пастухов, и его супруге Шупникуррат, и даже Тому, кто обитает за пределами Демхе — черты людей, произошедсших от них, несколько напоминали черты овец, коз и ослов. И гиксосы основали город, который ныне зовется Йеру-салим, и на его южной оконечности они воздвигли Башню Сета, а на западной — храм Гол-горота. Ежегодно они несли Чашу Биах в торжественной процессии от Башни Сета к храму Гол-горота, и перед алтарем Древнего их цари пили из нее, а затем дули в Биахтрил, чтобы биахимы, как встарь, могли уносить вопящих жертв к Великому Сету среди Гиад; но никогда Йеру-салим не достигал величия Каракоссы.

Затем пришел Йошуа, возглавивший завоевательный поход хабиру, и они взяли и сожгли Иерихон, Ай и многие другие города. И цари-пастухи испугались, как бы их город тоже не пал, и они спрятали Чашу и Биахтрил в склепах, далеко друг от друга, так что даже если бы один из этих предметов был найден, биахимы не могли бы быть призваны из-за отсутствия другого. Чаша была спрятана под древним святилищем Хали, что близ Ахзива, а Биахтрил — под другим святилищем, называемым Бет-анания (что означает «Дом Боли», поскольку там поклонялись Повелителям Боли), и оно находится возле дороги, идущей из Йеру-салима вниз к Иерихону.

Так много узнал я, Маттан, из писаний Хали, пророка царей-пастухов, который взял свое имя от Святилища, которое, в свою очередь, получило свое имя от того Озера за небесами, где обитает Великий Сет.

Менандр вздохнул и снял металлическую повязку; в голове его всё плыло от множества обрывочных видений, которые его чтение породило в разуме чародея.

— Есть еще что-нибудь? — спросил Таггарт.

— Нет. — Менандр покачал головой, моргнул, словно пытаясь прояснить зрение. — Перевод Досифея на этом обрывается.

Человек взял головную повязку Менандра, затем снял свою. — Это место, названное Домом Боли — вы о нем слышали?

— Бет-анания? Нет… Погоди! Есть город с похожим названием — Вифания, через который я проезжал четыре года назад, когда посещал Иерусалим и Иерихон в компании Досифея. Говорят, что это означает «Дом спелых фиников», но, возможно, название было слегка изменено давным-давно, чтобы скрыть его темную историю.

Из небесного корабля внезапно донесся жужжащий звук. Таггарт взглянул на восток, затем быстро забрался внутрь и коснулся светящегося квадрата; жужжание прекратилось.

— Я должен идти, — сказал чародей. — Скоро станет слишком светло. Встретитесь ли вы двое со мной здесь снова завтра до рассвета?

Менандр и Илиона нерешительно переглянулись.

— От этого многое зависит, — настаивал мужчина. — Внимательно прочтите первую часть свитка — у меня, несомненно, будет еще много вопросов после того, как я обдумаю то, что только что узнал. Думаю, вы мне очень помогли, но мы не можем останавливаться сейчас на этом. Будьте здесь завтра в тот же час. Прощайте.

— Но… — Менандр шагнул вперед. — Подожди!

Нараставший вой корабля заглушил его крик. Затем летающее устройство поднялось и с невероятной скоростью устремилось на восток, исчезая в первых серых лучах рассвета.

Медленно молодая пара спустилась по склону холма к далекой деревне Салим, ничего не говоря друг другу и размышляя…

Глава X

Человек в темной мантии перестал нервно расхаживать по комнате, подошел к каменному подоконнику и выглянул в ночь. Луна давно скрылась за западными холмами. На востоке, за засушливой равниной и далекими возвышенностями, приближающийся рассвет едва начинал затмевать звезды; а на севере, простираясь прямо под высоким окном, из которого смотрел человек, теснились строения большого города, улицы которого были полны чернильных теней.

— О Иерихон, ты стар, очень стар, — пробормотал он, поглаживая свою густую седую бороду. — Ты видел темные дела, но никогда за все свои века тебе не доводилось видеть ничего подобного тому, что вскоре произойдет…

— О Каиафа, — раздался голос из комнаты, — тот, кого ты вызывал, здесь.

Седобородый обернулся и увидел трех мужчин, вошедших сквозь занавешенный дверной проем. Двое были стражниками в темных плащах, а человек, которого они сопровождали, был высоким и худым, одетым в серые одежды и черную ермолку. Его волосы и редкая борода были темными и взъерошенными, в свете факела они казались рыжеватыми, а ярко блестящие черные глаза, казалось, излучали странную смесь печали и фанатизма.

— Хорошо. Можете оставить нас.

Двое стражников низко поклонились, затем, пятясь, вышли из комнаты с каменными стенами; их шаги затихли в выложенном плитами коридоре. Седобородый поспешил к занавесям, задвинул тяжелую деревянную дверь; затем, нахмурившись, повернулся к новоприбывшему.

— Эти двое не одержимы, — заметил последний. — Их глаза не светятся в свете факела. Можно ли быть уверенным, что они не подкрадутся и не подслушают нас?

— Это верные храмовые стражники, — сказал седобородый. — Забудь о них. Ты много знаешь, Иуда, но мудрые люди приходят на встречи более пунктуально, чем ты. Ты сильно опоздал — уже почти рассвело.

— Сборщик налогов Закхей устроил пир в честь моего господина, и некоторые гости ушли или легли спать только полчаса назад. Мы могли бы встретиться раньше, Каиафа, если бы сделали это на улице возле дома Закхея, как я просил, а не здесь, в этой римской крепости.

Каиафа покачал головой.

— Так лучше. Я не могу рисковать, чтобы меня увидели, ибо многие задумаются, почему первосвященник Храма тайно находится здесь ночью. Твой учитель и без того уже достаточно беспокоит народ своими речами о грядущем исполнении Закона. Нет, лучше я останусь здесь, в крепости, пока…

Он оборвал себя. Новоприбывший мрачно улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, пока те, кто тайно привез тебя сюда из Иерусалима, не смогут так же тайно уйти с тобой под покровом ночи.

— Ты много знаешь, Иуда из Кериофа. Надеюсь, твой учитель этого тоже не знает.

Человек по имени Иуда на мгновение уставился в пространство, его темные глаза почти мистически блеснули.

— Иногда мне кажется, что он может знать все.

— Но… он подозревает, что ты здесь?

Иуда снова посмотрел на Кайафу.

— Я ничего не сказал ему, и он ничего не сказал мне.

Первосвященник облегченно вздохнул.

— Хорошо. Значит, ты все еще с нами?

— Да. Разве я не доказал свою значимость? Разве твои храмовые стражники не нашли давно потерянный Ковчег Завета в тайной пещере на горе Нево, именно там, где я сказал?

— Нашли, и он находится здесь, в этой крепости, прямо сейчас. Ты оказался весьма полезным знатоком сокрытых знаний, Иуда. Но теперь, касательно твоей просьбы о встрече…

— Да. Чтобы узнать тайну Ковчега, мне пришлось потратить все деньги, которые ты мне выдал. Если мне и дальше нужно быть полезным, тебе, понадобится больше.

Каиафа нахмурился.

— Сколько?

— По меньшей мере, еще тридцать дневных заработков серебром.

Священник кивнул, повернулся к столу и что-то коротко написал на маленьком кусочке пергамента, затем протянул его мужчине.

— Вот, предъяви это любому храмовому писцу. А теперь возвращайся к своему учителю, пока тебя не хватились.

— Еще кое-что, о священник. Есть человек, который может попытаться помешать тому, чего добиваетесь вы с Анной.

Каиафа резко поднял глаза.

— Кто этот человек?

— Могущественный чародей. Мой учитель называет его «Врагом». Будь осторожен, ибо он может появиться в любой момент, так же быстро, как молния с небес. Он носит черные одежды необчного покроя и летает на странном черном корабле.

— Летает?

Иуда больше ничего не сказал.

— Очень хорошо, — кивнул первосвященник. Я приму более основательные меры предосторожности. Но сейчас тебе следует идти, ибо я должен отправиться в Иерусалим до рассвета.

— Несомненно, переодетым, и в тех же самых крытых носилках, в которых римляне и твои храмовые стражники принесли тебя прошлой ночью из Иерусалима?

— Оставь эти домыслы, Иуда, и никому их не повторяй. Это может быть опасным для тебя. Служи мне, как и прежде, и я продолжу щедро тебя вознаграждать.

— Думаю, скоро я буду в Иерусалиме, чтобы получить твою плату.

— Хорошо. Ты умный и рассудительный человек, Иуда. Продолжай помогать нашему делу, и будешь вознагражден высоким положением в Новом Царстве. А теперь иди.

Иуда вышел из комнаты. Оглянувшись, он увидел, что Каиафа уже поворачивается, чтобы надеть свой дорожный плащ.

Двое стражников проводили Иуду по узким каменным лестницам и выпустили его в большой двор, закрыв за ним железную решетку.

Пересекая двор, слабо освещенный факелами и первыми слабыми серыми лучами наступающего рассвета, он увидел группу римских солдат и храмовых стражников, входивших через большую арку во внешней стене крепости. Несколько последних несли что-то, напоминавшее паланкин, но носилки были покрыты сплошным черным покрывалом, и то, как напрягались люди, несшие позолоченные шесты, показывало, что предмет был довольно тяжелым.

Иуда отступил в тень, уставившись на эту вещь, его темные глаза блестели от благоговения. Он услышал, как стоявший во главе отряда центурион отдал приказ своим людям; решетка снова поднялась, и несколько солдат вошли в крепость. Через несколько минут они вернулись, неся паланкин с плотными занавесями на окошках.

— Итак, Каиафа, ты уезжаешь прямо сейчас, вместе с Ковчегом, — пробормотал Иуда. — Ты не рискуешь показаться здесь при свете дня. О Эль Шаддай! – неужели я доживу до того, чтобы увидеть, как первосвященника твоего храма проносят по этой земле на плечах наших ненавистных врагов! Но как ты некогда поразил Филистию, о Господь, так скоро поразишь и Рим – да, и всех таких предателей, как Каиафа, которые ему помогают!

Повернувшись, он проскользнул в ворота, ведущие со двора в город, затем некоторое время осторожно пробирался по многочисленным узким неосвещенным улочкам. Приблизившись к большому дому Закхея, окруженному пальмами и садами, он с удивлением увидел высокую фигуру своего учителя в белых одеждах, стоявшего у закрытых ворот в серой утренней дымке.

— Я сделал, как ты желал, о учитель, — сказал Иуда, приблизившись.

— Разве я говорил тебе что-либо делать?

Как всегда, Иуда был тронут живым тембром голоса, печальными, но спокойными глазами, овечьими чертами лица, которые так трогательно напоминали о глубоком… сострадании?..

— Нет, учитель. В этом не было нужды. Каиафа, действуя на основании моих прежних открытий, завладел Ковчегом. Теперь он распорядится, чтобы его снова принесли в храм, как ты желал и предсказывал.

— Каиафа и Анна – предатели Завета. — Человек поднял свои печальные, кроткие глаза к западным холмам. — Они хотят захватить власть для себя, а не повиноваться моему Отцу, и тем самым нарушают Его Первую Заповедь. Но этого не будет, ибо скоро херувимы снова расправят крылья в доме Отца моего, и тогда придет Его Царство, и вся боль и страдания исчезнут из этого мира.

И Иуда, низко поклонившись своему учителю, снова почувствовал, как его душа наполняется верой и великой надеждой.

Они втроем покинули Себасту, как только ее восточные ворота открылись в сером свете предрассветной зари. Симон и Элисса были одеты в обычную самаритянскую одежду, а Лотис сопровождала их как рабыня. Хотя они вышли вместе с толпой других, ожидавших открытия ворот, и хотя Элисса была закутана в покрывало и одета как все, Симон все равно испытывал беспокойство, проходя между фланкирующими башнями под взглядами римских стражников. Мул, которого вела Лотис, выглядел достаточно заурядным, но вороные кони, шедшие за Элиссой и Симоном, были красавцами, возможно, даже слишком заметными…

— Клянусь Бахусом! — внезапно воскликнул стражник на сирийском греческом, показывая пальцем: — Только самаритянин или иудей стал бы использовать таких прекрасных животных в качестве вьючных!

Другие солдаты засмеялись. Симон почувствовал их взгляды на себе, когда шёл со спутницами по дороге, но никто не бросился их преследовать, и менее чем через час стены и башни города понемногу уменьшались вдали на западе.

Все утро они неторопливым шагом продолжали двигаться на восток, остановившись лишь один раз для короткого отдыха. Слева от них возвышались склоны Эбала, затененные высокими облаками, а справа гора Геризим, святейшее место в Самарии, — как, вспомнил Симон, ему часто говорили в детстве. На Эбале стоял столп, содержащий проклятия Яхве Цваота, на Геризиме – другой, с Его благословениями, оба воздвигнутые во исполнение Одиннадцатой Заповеди, которую Он дал Моисею – по крайней мере так гласили древние писания.

Теперь Симон смотрел на эти склоны с гораздо меньшим благоговением, чем в детстве. Много раз во время мук своего римского плена он отчаянно молился богу Геризима, клялся совершить жертвенное паломничество на его вершину, если когда-нибудь получит освобождение, но когда через два года его наконец спас наставник Досифей, было уже слишком поздно. К тому времени Симон увидел слишком много ужаса и смерти; он больше не мог верить в благословения Геризима, а только в проклятие, витающее над Эбалом.

С тех пор то, что Симон узнал во время своих странствий, лишь укрепило в нем чувство, что ни на каких богов нельзя полагаться. Его наставники и собственный опыт научили его, что сверхъестественных сил лучше избегать; в противном случае следует овладеть искусством контролировать их или избегать. Но прежде всего, не следует искать их помощи, ибо они коварны.

Во время путешествия все трое мало разговаривали, ибо слишком устали и не имели возможности заснуть от волнения после спасения Элиссы. Остаток ночи Лотис и ее госпожа подробно обменивались подробностями пережитого, часто прерывая разговор, чтобы обняться в искреннней радости от того, что снова встретились живыми и невредимыми. Симон почти не участвовал в разговоре, часто спускался, чтобы осмотреть конюшни или настороженно бродил по соседним переулкам. Задолго до рассвета они втроем собрали свои вещи и покинули гостиницу.

Было уже поздно утром, когда они проехали через город Сихем. Элисса заметила, что Симон, хотя и продолжал молчать, казалось, больше не был замкнут в себе; его глаза горели жёстким блеском, когда он оглядывался вокруг в толпе торговцев, нищих и покупателей, словно выискивая в ней знакомое лицо.

Наконец, когда они приблизились к менее многолюдному и более богатому району за центром города, Симон заметил:

— Я слышал, что Иахат, главный сборщик налогов Самарии, живет где-то здесь.

— Да. — Лотис показала дом на склоне недалеко от дороги, большой особняк, окруженный стеной, за которой виднелись деревья. — Вот там…

Она замолчала, заметив острый, обеспокоенный взгляд своей госпожи. Симон снова погрузился в молчание, его лицо стало суровым, а взгляд снова задумчивыми и сосредоточенным.

Около полудня они прибыли в город Сихар, пригород Сихема, где у Элиссы был дом, оставленный ей, как она объяснила, ее вторым мужем. Когда онии приблизились к нему, Симон увидел что он был таким же большим, как и дом его родителей, хотя построенным скорее в восточном стиле, а не в эллинистическом или римском. Когда они вошли через арку в небольшой сад, седой сгорбленный раб поспешно выковылял из дома и направился к ним, размахивая деревянным посохом.

— Чего вам нужно, чужаки? — потребовал он. — Это не общественная улица…

Элисса засмеялась, затем резко сбросила покрывало.

— Что, Гелон, ты не узнаешь свою госпожу? А если бы ты починил эти ворота, сюда бы не забредали чужие!

Старик остановился, широко раскрыв глаза.

— Моя госпожа, уличные мальчишки сломали их и украли большую часть овощей… но почему вы не предупредили о своем приезде? Почему вы так одеты? Что случилось?..

— Я скоро отвечу на твои вопросы, — сказала Элисса, улыбаясь замешательству Гелона, — но сначала мы должны поесть. Разбуди слуг и вели им приготовить еду. Затем вернись сюда и позаботься о нашем друге Симоне из Гитты.

Седой дворецкий проводил троих внутрь, затем поспешно удалился. Элисса сказала:

— Подожди здесь, Симон. Гелон позаботится обо всем, что тебе нужно.

С этими словами она и Лотис поднялись по лестнице в верхние покои.

Через несколько минут старик вернулся и проводил Симона в небольшую комнату, где слуги расставляли большие глиняные кувшины с водой рядом с широким тазом, и когда они ушли, он позволил себе удовольствие снять свою дорожную одежду и искупаться – удовольствие, которого он былл лишён с тех пор, как покинул Экдиппу. Наконец, слуга вернулся с простой чистой туникой и сандалиями, и когда Симон их надел, снова появился управляющий домом и позвал его. Симон последовал за ним из комнаты и поднялся по лестнице, заметив вопросительный хмурый взгляд старика.

Они вышли на плоскую крышу, окруженную невысоким парапетом. Гелон жестом предложил Симону сесть на кушетку перед низким столиком, на котором слуги расставили блюда с разнообразными фруктами, рыбой и кубки с вином. Через несколько минут на крыше появились Элисса и Лотис, присоединившись к нему. Женщина теперь выглядела такой же прекрасной, как и когда Симон впервые увидел ее; темные волосы, теперь удерживаемые лишь золотой повязкой на лбу, свободно струились по гладким оливковым плечам и светло-желтой ткани платья в греческом стиле.

Симон невольно поднялся.

— Госпожа, ты очень красива.

Она улыбнулась, жестом велела ему сесть обратно, уселась сама и принялась есть. Симон, последовав ее примеру, обнаружил, что очень голоден, и с аппетитом набросился на еду. Он заметил, что Элисса жестом пригласила Лотис к столу, и рабыня, после секундного колебания перед неожиданным благоволением, присоединилась к ним и с удовольствием поела.

Хотя Симон был очень голоден, он почувствовал, что Элисса хочет поговорить с ним, и когда его аппетит немного утих, он поднял глаза и встретил ее темный взгляд, устремленный на него. Она почти не притронулась к еде. Чувствуя себя немного обжорой, Симон вытер рот салфеткой и спросил:

— Что случилось, Элисса? Расскажи мне.

Она налила себе кубок вина, но не притронулась к нему.

— Лотис рассказала мне, что ты великий волшебник, и теперь я вижу, что у тебя есть способность к чтению мыслей. Возможно, ты сможешь объяснить мне то, что произошло со мной около четырех месяцев назад.

Симон заметил внезапное внимание Лотис. Он поднял брови и отпил из своего винного кубка.

— Это как-то связано с Максенцием?

— Иначе я бы и не заговорила об этом, зная, что этот римлянин – твоя главная забота.

Симон почувствовал в тоне женщины нотку упрека, но предпочел проигнорировать ее.

— Расскажи мне.

— Я встретила человека, который утверждал, что он Машиах.

Симон, собираясь снова отпить вина, увидел серьезность в глазах женщины и поставил свой кубок. Он подавил желание рассмеяться.

— Но, Элисса, многие утверждали, что являются Машиахом – обещанным спасителм нашей земли. Я помню нескольких еще с детства…

— Этот человек был другим. — В глазах женщины мелькнуло раздражение. — Не думай, что я сумасшедшая, Симон. Лотис была со мной, когда я его встретила, и многие другие в этом городе подтвердят, что он был… ну, необычным.

Симон взглянул на Лотис, но она опустила глаза и, казалось, была полностью поглощена едой.

— Продолжай, Элисса, — произнёс он.

— Я приехала в этот дом на несколько дней, пока Максенций был в Иерусалиме. Воды было мало, поэтому я велела Лотис и Гелону пойти к Патриаршему пруду и наполнить несколько кувшинов; я пошла с ними, так как это красивое место, где вода стекает в каменный бассейн, окруженный зеленью, и он нравился мне с детства. Пока мои слуги набирали воду, ко мне подошел высокий человек и попросил напиться. По его одеждам я узнала в нем иудея, и меня удивила его дерзость.

Симон понимающе кивнул. Самаритяне и иудеи давно и ожесточенно соперничали в том, кто из них больше ненавидит другого, и это несмотря на их общую неприязнь к римлянам и схожие религиозные убеждения.

— И все же я не обиделась, — продолжала Элисса, — ибо в этом человеке было что-то такое – что-то странное и серьезное, – говорящее мне, что он не такой, как другие. Я только спросила его: «Почему ты, иудей, просишь пить у меня, самаритянки?» Человек ответил: «Если бы ты знала про Эон Тсотхо и того, кто просит у тебя пить, ты бы сама попросила у него, и он дал бы тебе Живую Воду». Я спросила его, боюсь, довольно саркастично, что он имеет в виду под «Живой Водой» и где он ее взял, и он ответил: «Испей ее, и не будешь жаждать вовек, но вода, которую я дам, сделается в тебе источником, текущим в жизнь вечную*». Я снова попросила его показать эту «Воду» – видишь ли, Симон, до сих пор это была для меня игра, перебрасывание словами с этим чужестранцем, который почему-то показался мне очаровательным – когда внезапно он сменил тактику и сказал: «Пойди, позови своего мужа и вернись сюда с ним». Я возмутилась и ответила: «У меня нет мужа». К моему удивлению, этот человек сказал: «Я знаю, ибо у тебя было пять мужей, и тот, с кем ты сейчас живешь, вовсе не твой муж». Я была потрясена, ибо иудей действительно прочитал мои мысли.

* Иоанн 4.14

Симон скептически поднял бровь.

— А тебе не приходило в голову, что этот человек мог подослать к тебе шпионов Максенция?

— Ни на мгновение. Симон, я чувствовала, как разум этого человека проникает в мой. Более того, я тогда же заметила на его лбу диск из слабо светящегося металла, едва различимый под его темными волосами, и каким-то образом поняла, что это источник его силы. В тот момент я почувствовала, что он должен быть пророком, и сказала ему об этом, но напомнила, что мой народ поклоняется на горе Геризим, а не в Иерусалиме.

Он ответил: «Женщина, поверь мне, наступает час, когда ни на этой горе, ни в Иерусалиме не будут поклоняться Отцу». Он говорил еще много чего, но я мало обращала внимания, потому что была потрясена. Когда он закончил, я сказала: «Только Машиах, который должен прийти, может являть такие вещи». Тогда человек произнёс: «Я, говорящий с тобой, и есть он».

— И ты поверила ему? — спросил Симон.

Элисса кивнула.

— В то время — да, и, возможно, все еще верю. Тебя там не было, Симон, и ты не видел его глаз, не ощущал мощи диска на его лбу. И ты не чувствовал сострадания в его тоне, в его взгляде…

Симон повернулся к Лотис.

— Это правда?

— Да, Симон. Я тоже видела светящийся диск и чувствовала силу взгляда этого человека, хотя они и не смотрел на меня.

Симон кивнул.

— Продолжай, Элисса. Что этот человек сделал дальше?

— Ничего, потому что его ученики — около дюжины неотёсанных галилейских мужланов — в этот момент вернулись из Сихема, где покупали припасы. Они тоже ничего не сказали, но я видела, что они презирают меня как самаритянку, поэтому я оставила Гелона с мулом, чтобы он доставил воду, и ушла с Лотис в этот дом. Этот человек оставался в городе два дня, намекая людям, что он Машиах. Многие поверили ему — отчасти, как я поняла, из-за моего свидетельства о том, что он прочитал мои мысли. В это время я узнала, что его зовут Учитель Иешуа бар Йосеф. Он много проповедовал, но не принимал никакой предложенной ему пищи, говоря: «У меня есть такая пища, о которой вы не знаете». Я также узнала, что он говорил со многими другими об их самых сокровенных мыслях. Наконец он отправился в Галилею, и я была разочарована, потому что чувствовала в нем великую мудрость и даже надеялась, что его заявление о том, что он Машиах, может быть правдой.

— Какое все это имеет отношение к Максенцию? — спросил Симон.

— Максенций, когда я вернулась в Себасту и рассказала ему об этом, сначала очень разозлился и заподозрил неладное. Он почувствовал, что этот Иешуа бар Йосеф может быть зилотом, который пришел выследить его…

— Иешуа — «спаситель», — пробормотал Симон. — Разумеется. Какое другое имя мог бы использовать тот, кто претендует на роль Машиаха?

— …но когда я наконец убедила Максенция, что этот человек действительно прочёл мои мысли, он помрачнел и больше не говорил на эту тему. Через три или четыре дня старый Анна впервые тайно посетил этот дом. Проливает ли все это свет на твои поиски, Симон?

— Не знаю, — устало покачал головой Симон. — Еще одна нить в этом запутанном клубке… — Он молча закончил еду, затем встал. — Я не могу сейчас об этом думать, Элисса; мне нужно отдохнуть — я не спал со вчерашнего утра. Возможно, когда я встану, все покажется яснее.

— Да, — кивнула Элисса. — Нам всем нужен отдых, Симон.

Она велела Гелону, который крутился на заднем плане у лестницы, проводить Симона в его спальню, а затем ушла с Лотис в свои покои.

Когда слуга оставил Симона одного, самаритянин лег на узкую кровать, закрыл глаза и ровно задышал. Постепенно его дыхание становилось все более поверхностным, пока он не погрузился в безмятежное состояние глубокого покоя с помощью техники, которой его научил его персидский наставник, маг Дарамос. Его последней мыслью было волевое внушение своему телу проснуться, как только солнце коснется западных склонов Геризима, а последним видением стало крысоподобное лицо Иахата, сборщика налогов Самарии — Иахата, который восемь лет назад привел римлян к дому его родителей…

Старый Гелон, тяжело дыша, опустил тяжелый мешок с кормом на пол конюшни, затем прикрепил свой факел к одной из глинобитных стен. Обернувшись, он увидел, что двое черных коней спокойно стоят в своих стойлах и смотрят на него.

— Вы в самом деле знатные создания, — пробормотал он, немного тяжело дыша. — Интересно, у кого моя госпожа вас купила?

Свет факела отражался в глазах коней — ярче, чем следовало бы, с беспокойством подумал Гелон. Глаза лошади не должны светиться, как у рыси… Отмахнувшись от этого чувства, фыркнув и пожав плечми, он подошел и открыл одно из стойл, затем повернулся и наклонился к мешку с кормом.

— Время кормить вас, мои темные красавцы…

Конь шагнул вперед, слегка поднялся на дыбы и ударил передней ногой. Копыто попало Гелону прямо в затылок; послышался резкий хруст позвонков. Старик перелетел через мешок с кормом, ударился головой о стену, затем рухнул на устланный соломой пол и затих.

Конь тряхнул черной гривой, затем повернулся к другому стойлу и зубами поднял щеколду. Мгновение спустя оба животных вышли на залитый солнцем двор, остановились и огляделись, затем посмотрели друг на друга. Вскоре один из них наклонил голову к югу, слегка вытянул копыто и нацарапал на земле буквы:

М А К С

Другой конь кивнул, в свою очередь вытянул переднюю ногу и написал:

И А Х Т

Первый конь тут же развернулся, поскакав к сломанным воротам и через арку выскочил на улицу, а затем умчался на юг по дороге в Иерусалим, распугивая изумленных путников.

Второй, следуя за ним, резко повернул направо и поскакал по дороге на северо-запад, обратно к Сихему. Удивленные пешеходы шарахались вправо и влево, когда животное проносилось мимо них; многие чертили в воздухе отвращающие знаки или бормотали защищающие молитвы, прежде чем неуверенно продолжить свой путь.

Менее чем через полчаса вороной конь остановился перед большим домом — особняком, окруженным стеной, поверх которой виднелась листва деревьев. Он подошёл к деревянным воротам в стене, поднял копыто и несколько раз сильно постучал. Вскоре ворота открылись, и из них выглянул черноволосый мужчина в тунике слуги, нахмурившись.

— Что тебе нужно?.. Ах! — Глаза его загорелись. — Какое ты великолепное животное. Подожди здесь, славная лошадка, пока я не принесу веревку из конюшни…

Конь фыркнул, ткнулся носом в землю и быстро нацарапал краем копыта идеально симметричную «V» в пыли.

Темное лицо слуги внезапно побледнело.

— Баал и Анат! — ахнул он. — Знак! Но ведь ты не можешь быть…

Животное протиснулось через ворота в тенистый сад, оттолкнув слугу. Снова оно нацарапало на земле «V». Слуга с распахнутыми от изумления глазами и разинутыми ртом быстро закрыл и запер ворота, затем повернулся и побежал в особняк. Через несколько мгновений он вернулся в сад, сопровождаемый невысоким небритым мужчиной в запятнанном едой кафтане и небрежно повязанном полосатом тюрбане.

— Что значит «посланник»? — огрызнулся невысокий мужчина с капризным визгом. — Я вижу только лошадь.

— Но это правда, господин Йахат. Посмотрите — там, перед животным, на земле!

Мужчина посмотрел на «V» в пыли. В этот момент конь постучал копытом рядом с символом.

— Видите, господин?

Йахат наклонился, сморщив свой большой кривой нос. Это, а также его маленькие темные глаза придавали ему жуткое сходство с крысой. Воздух со свистом вырвался сквозь его стиснутые зубы, которые виднелись за толстыми губами в застывшей, безрадостной ухмылке; мышцы челюсти двигались под редкими волосками жёсткой седеющей щетины.

— Клянусь Ашимой*, это так! — ахнул он. — А я надеялся, что мы больше ничего о них не услышим. — Затем, посмотрев на черного коня, спросил: — Значит, я нужен Максенцию?

* Божество неизвестного происхождения, которому поклонялись жители Емафа, перебравшиеся в Самарию после падения Израиля в 722 г. до н. э. Еврейское предание поясняет имя А. выражением «коротковолосый козел».

Тот кивнул, ткнулся носом в Йахата, затем повернулся и вытянул голову на юг.

— Не понимаю. Ты хочешь, чтобы я пошел в этом направлении? Почему?

Животное покачало головой, фыркнуло, словно в нетерпении, затем нацарапало на земле слово. Йахат наклонился и прочитал:

С О В А

Лицо мужчины, похожее на крысиное, побледнело. Он повернулся к своему слуге и прошипел:

— Иди к верхнему окну, выходящему на рощу, и трижды протруби в козий рог.

— Но, господин, еще светло…

— Не важно. Спящая сова услышит и прилетит.

Когда слуга ушел, Йахат снова повернулся к лошади. Каким-то образом его застывшая ухмылка теперь выражала оттенок страха, хотя раньше выражала гнев.

— Сова скоро будет здесь; тогда мы сможем поговорить, — сказал он. — Но скажи мне сейчас — да или нет — есть ли опасность?

Животное кивнуло головой.

— Для… меня?

Черная грива взметнулась в более энергичном кивке.

— От чего? — взвизгнул Йахат, забывшись. — Скажи мне немедленно, безумный зверь!

Конь нацарапал на земле слово:

С И М О Н

Сборщик налогов сдавленно ахнул и упал на колени, его лицо стало белее прежнего, глаза широко закатились от ужаса.

— Неужели… бар Антоний? Говорят, в прошлом году он сбежал с римской арены…

Голова с чёрной гривой кивнула, неумолимо, как рок. Затем из высокого окна дома раздались три пронзительных звука козьего рога, звенящих, отдающихся эхом…

Каиафа выбрался из с носилок и устало потянулся. Легкий ветерок шелестел среди редких деревьев на невысоком хребте. Это был долгий день пути.

Первосвященник повернулся к своим неподвижным носильщикам и сказал им:

— А теперь оставьте меня. Возвращайтесь в город. Придёте за мной завтра, через два часа после рассвета.

Солдаты опустили носилки и двинулись по тропинке, спускавшейся на запад в долину Кедрон. Каиафа смотрел им вслед. За Кедроном склоны поднимались к могучим стенам и террасам Великого Храма, за которым, в свою очередь, раскинулся город Иерусалим, чьи стены и башни отливали синевой в лучах заходящего солнца. Небо над ним слегка посерело от дымки многочисленных вечерних костров для приготовления пищи, которые только начинали разжигать.

— Словно саван, — пробормотал священник с беспокойством во взгляде. — Действительно ли это предвещает твою гибель, о Иерусалим?

Он повернулся и пошел между деревьями, прошел через открытую арку в высокой стене, между двумя молчаливыми, закутанными в черные плащи солдатами, которые ее охраняли. Внутри тропинка вела через небольшой двор к портику дома — самого большого и роскошного на всей этой Масличной горе, как хорошо знал Каиафа. Старый Анна хитроумно спланировал покупку этой земли, потому что она была не только уединенной и легко охраняемой, но и располагалась очень близко к необходимому месту…

Священник внезапно остановился и вздрогнул. Высокая фигура, стоявшая среди колонн портика, была не Анной. Это был римский офицер, в левой руке он держал шлем с плюмажем, правая засунута за пояс с мечом; позади него, слабо различимые в тенях, стояло с полдюжины легионеров с копьями. Затем офицер шагнул вперед, и Каиафа увидел, что это центурион Скрибоний, командир Силоамской башни.

При виде этого человека Каиафа почувствовал свою обычную неприязнь и беспокойство; в походке Скрибония была заносчивая надменность, за узкими глазами и кривой улыбкой чувствовалась скрытая жестокость.

— Приветствую тебя, первосвященник, — сказал офицер, приближаясь.

Каиафа нахмурился.

— Что ты здесь делаешь? Твое место на посту в башне Сета…

Римлянин громко расхохотался.

— Полегче, священник. Мне казалось, что ты велел никогда не использовать это название в речи.

— Значит, в Силоамской башне.

Каиафа понял, что усталость заставила его совершить ошибку, но он с достоинством выпрямился.

— Твои солдаты слишком далеко, чтобы слышать. Ответь на мой вопрос.

— Анна послал мне пакет с... крылатым гонцом, — сказал Скрибоний, от его самоуверенности не осталось и следа. — Они с Максенцием возвращаются с севера, но могут задержаться. Мне было приказано ждать твоего возвращения здесь и передать тебе это.

Он протянул Каиафе небольшой запечатанный пергаментный пакет. Священник повертел его в руках, но не сделал попытки открыть.

— Хорошо, центурион. Можешь идти.

Скрибоний небрежно кивнул, махнул своим людям, затем прошел мимо Каиафы и вышел из арки; солдаты быстро последовали за ним.

Когда они ушли, Каиафа вышел из-под арки и тихо стоял, наблюдая, как легионеры удаляются по тропе, пока они не скрылись за западным склоном хребта. Солнце клонилось к горизонту; тени, отбрасываемые городом и храмом на холме напротив стали длиннее, наполняя Кедронскую долину сгущающейся тьмой. К югу вдоль этого холма тянулась городская стена, линия зловещей синей тени, прерываемая редкими квадратными зубчатыми башнями. Взгляд Каиафы остановился и задержался на самой южной башне, которая была немного выше и крепче остальных.

— Башня Сета, — пробормотал он. — Римская, но построенная на фундаменте старше Рима, старше Иудеи. О Иерусалим, что за тайны хранят твои старые камни!

Поднялся прохладный ветер. Каиафа слегка поежился. Он вернулся во двор, затем сломал печать на пакете. На внутренней стороне пергамента имелся текст; это было письмо к нему, и он начал читать арамейские буквы в угасающем свете.

Изхар, с помощью того, что в нем обитает, сумел вспомнить слово в слово те части «Эль-Халала» Маттана, которые нас больше всего беспокоят. Сейчас он направляется в Иерусалим через Иерихон в надежде найти то, что погребено к востоку от Вифании, но мы не можем ждать его; ты должен действовать быстро, ибо рабби Иешуа, как тебе известно, уже в Иерихоне и может в любое время прибыть в Вифанию.

Изхар послал мне эти пергаменты с крылатым гонцом, и точно так же я посылаю их тебе. Изучи их немедленно и узнай расположение места, где спрятано именуемое Биахтрилом.Он находится недалеко к востоку от Вифании. Когда ты это сделаешь, пошли Скрибония и нескольких его солдат под покровом темноты, чтобы добыть его. Прикажи им хорошо замаскироваться. Когда Биахтрил будет у тебя в руках, иди к башне Сета и спрячь его там, вместе с тем, что там уже есть. Я со всей поспешностью направляюсь в Иерусалим и приду к башне на вторую ночь после этой. Жди меня там.

Записка была без подписи и даты. Каиафа устало вздохнул, повертел плотно сложенный пергаментный пакет, затем медленно поднялся по ступеням портика. Завтра ему предстоит выполнить много храмовых обязанностей, в том числе правдоподобно объяснить многим своим собратьям-священникам своё отсутствие в течение целого дня. Ему нужен был отдых, но он знал, что этой ночью у него его почти не будет...

Глава XI

Симон проснулся точно на закате. Сон его был без сновидений, за исключением последнего мгновения, когда ему показалось, что он видит зеленовато-серые черты своего былого наставника Дарамоса — заостренные уши и широкий безгубый рот; приплюснутый нос; печальные, раскосые глаза, в уголках которых, однако, таились морщинки смеха и мудрости. Рот открылся, словно собираясь заговорить...

Симон резко проснулся, сев прямо.

— Дарамос?..

Затем поднялся, улыбаясь своей глупости. Он почти ожидал послания от образа из своего сна, но почувствовал легкое разочарование от того, что его не последовало.

Симон вымыл руки и лицо, затем облачился в простую коричневую самаритянскую одежду. Шагнув через занавешенную дверь в зале, он увидел одиночный горящий факел и внес его в свою комнату, закрепив в держаке у двери. Небо за открытым окном все еще было светлым, но солнце скрылось за склоном Гаризима и почти не освещало комнату.

При свете факела Симон достал из своего мешка несколько предметов. Вглядываясь в полированное бронзовое зеркало, он начал приклеивать к лицу фальшивую темную бороду. В юности, будучи пленником Рима, он приобрел привычку бриться, и в последующие годы сохранил ее; это давало ему больше возможностей для перевоплощения — от седобородого старика до гладко выбритого римлянина, в зависимости от ситуации.

Он закончил приклеивать бороду и уже надевал типичный самаритянский головной убор, когда услышал шаги в коридоре. Мгновение спустя за занавешенной дверью он глубокий женственный голос Элиссы, тихо позвавший его по имени.

— Заходи.

Она вошла и тут же отшатнулась, испугавшись.

— Симон, это ты?

— Да, — улыбнулся он ей. — Благодарю тебя.

— За... за что?

— За твою похвалу моему мастерству.

Она засмеялась, затем подошла к нему.

— Теперь я понимаю тебя, Симон. И в твоих глазах есть юмор. Я знала, что в тебе есть юмор и другие чувства.

Симон почувствовал ее близость.

— Другие?..

— Чувства, отличные от ненависти. Желания, отличные от мести.

При этих словах его взгляд стали жестким. В тот же миг ее глаза сделались печальными и виноватыми.

— О, Симон, прости. Ты слишком долго ощущал ненависть — но ты должен чувствовать другие, более радостные вещи. Мне не следовало напоминать тебе от этом.

Симон взял ее руку в свою, убрал ее со своей груди — но прикосновение пробудило в нем чувства, которые он наполовину забыл. Она была прекрасна — одна из самых красивых женщин, которых он когда-либо встречал. Его левая рука лежала на ее плече — ощущение ее гладкой кожи под тонкой тканью платья было наслаждением, требованием...

— Симон…

Они оказались в объятиях друг друга; ее тело было теплым огнем, прижавшимся к нему, извивающимся, страстным. Огонь превратился в пылающее пламя, когда их губы встретились, слились. Элисса застонала, вздохнула, откинула голову.

— Симон, о Симон! Мне тоже так одиноко — как и тебе...

И снова ее слова заставили его вспомнить. Что-то в его груди сжалось, ожесточилось. Он мягко отстранил ее, все еще мягко держа за плечи.

— Симон? — произнесла она. В ее темных глазах была печаль.

— Я... я не могу. Не сейчас.

Рыдание застряло у нее в горле. Она отвернулась.

— Это Иахат, не так ли?

Он кивнул.

— Я должен уехать на некоторое время. Но это ненадолго. Я вернусь к тебе позже.

Женщина повернулась к нему; ее глаза, хотя и влажные, спокойно встретили его взгляд.

— Ты не обязан. Я знаю, что ты должен чувствовать ко мне — к женщине, которая делила дом твоих родителей с римлянином, убившим их.

— Ты не порочна, Элисса. Ты прекрасна. Что бы ни сделал Максенций, дабы, скрыть от тебя свою истинную натуру, я знаю, что это не твоя вина.

— Симон, я хочу помочь тебе.

Он почувствовал, что она говорит искренне.

— Ты и поможешь. Жди меня здесь. Я вернусь до рассвета.

Он снова поцеловал ее — не страстно, а нежно, ласково. Затем повернулся и, бросив взгляд назад, выскользнул в дверь и исчез, с едва слышным звуком сандалий, каавшихся плит пола.

Элисса некоторое время стояла неподвижно.

«Симон, странный маг — ты, как призрак, вошёл в мою жизнь, в мое сердце...»

А Симон, спешащий прочь из ее особняка в сгущающихя сумерках, удивлялся странной судьбе, которая внезапно сделала эту женщину — предмет стольких пленительных и дразнящих слухов в этих краях, когда он был лишь растущим и любопытным юношей — частью его жизни.

«Элисса, я вернусь к тебе...»

Затем, торопливо шагая по темной дороге, он намеренно отбросил мысли о ней и устремил их вперед — к мести.

Досифей устало покачивался верхом на осле, вцепившись в его гриву. Впереди он увидел огни города, мерцавшие в сумерках, словно зажжённые факелы.

— Боги, старик! — воскликнул юноша, ведший животное. — Неужто мы должны идти, пока мои ноги не сотрутся в пыль? Неужели ты не позволишь нам отдохнуть в... что это за город впереди?

— Несомненно, это Силом, — сказал старый самаритянский чародей. — Я надеялся добраться до окрестностей Аферемы сегодня вечером, но если твоя усталость слишком велика...

— Моя усталость? Старик, ты убьешь себя, если будешь так упорствовать!

Досифей остановил своего осла, спрыгнул на землю и встал во весь рост, сурово нахмурившись.

— Тогда займи мое место, Евпат, — сказал он. — Я поведу осла. Но сначала давай поужинаем и дадим отдохнуть твоим мышцам. Сегодня ночью будет ясная луна.

Крепкий юноша покачал головой.

— Хорошо, но я думаю, что ты сумасшедший, старик.

Пока Евпат собирал дрова, Досифей ловко развел огонь с помощью кремня и кресала, испытывая тайную гордость. Он знал, что крепкий юноша был впечатлен. Немногие мужчины старше семидесяти могли попеременно идти пешком и ехать верхом по холмам и долинам в течение половины ночи и всего дня, не выказывая усталости. Но, с другой стороны, не так много людей прошли обучение у Дарамоса, мастера магии...

И все же он был слегка разочарован. Хотя Досифей прошел долгий путь и теперь находился в нескольких милях к югу от города Сихар в холмах у границы Иудеи и Самарии, до его цели оставалось еще много миль. И почему-то, сам не зная почему, он чувствовал, что ему важно продолжать двигаться на юг как можно быстрее.

Но костёр, который они развели за укрывающими скалами, был теплым, похлебка, которую сварили на нем, сытной и вкусной, и вскоре Досифей почувствовал, как мышцы у него расслабляются. Его кости были старыми и жесткими. Хорошо было сидеть здесь, откинувшись на гладкий валун, чувствуя сонливость. Сильный Евпат уже наелся и крепко спал, храпя. Несомненно, им следовало провести ночь здесь; валуны укроют их от глаз любых проходящих разбойников, как только огонь погаснет, а небо было чистым и звездным, не предвещая дождя.

Внезапно с севера донесся звук — отдаленный стук копыт.

Досифей с трудом поднялся, засыпал огонь песком, затем выглянул между валунами в сторону дороги. Растущая горбушка луны высоко сияла над далекими восточными холмами. Стук копыт становился громче. Затем Досифей ахнул, когда большой черный конь выскочил из-за поворота на севере, показавшись во всей красе, галопом мчась на юг, а его глаза сверкали в лунном свете, как у рыси. Мгновение — и он исчез за очередным поворотом к югу, лишь пыль висела над дорогой, по которой он проскакал.

На мгновение Досифей присел молча, потрясенный. Затем, после того как звук копыт затих в тишине, он поспешил к храпящему юноше и толкнул его носком сапога.

— Евпат! — прошипел он. — Проснись, увалень! Мы должны спешить в Силом и укрыться за стенами крепкого постоялого двора. В этой ночи бродят демоны!

Симон тихо спешил по темным улицам Сихема, встречая мало прохожих, ибо большинство горожан с наступлением ночи уже сидели по домам. На улицах стояла кромешная тьма, несмотря на то, что растущая луна поднялась уже высоко.

Он спрятался в тени и подождал, пока мимо пронеслось по меньшей мере два десятка закутанных в плащи мужчин, возглавляемых человеком на черном коне. В середине процессии они несли занавешенный паланкин. Звон металла и блеск лунного света на стали указывали на то, что они были в доспехах и вооружены. Когда они прошли мимо, Симон поспешил дальше, не обращая на них особого внимания. Очевидно, это был не городской патруль, ибо они не несли зажженных факелов. Возможно, какой-нибудь знатный вельможа со своей вооруженной охраной тайно навещал чью-нибудь знатную жену...

Через час после выхода из Сихара он оказался у дома Иахата, тихо прислушиваясь у ворот в высокой стене. Внутри не было слышно ни звука, но там наверняка имелась стража. У сборщика налогов было много врагов. Симон медленно прошел вдоль стены, почти до ее угла, затем легко подпрыгнул и ухватился за верх. Его тренированным мышцам потребовалось лишь мгновение, чтобы подтянуться. Мгновение он лежал на ней ничком, прислушиваясь; затем, бесшумный, как змея, спустился в сад по стволу ближайшего дерева и скользнул вперед в тени стены.

Приблизившись к воротам, он услышал легкое шевеление и в тот же момент почувствовал сильный запах вина. Кто-то рыгнул; за звуком последовало хлюпанье. Присев, Симон смог слабо различить фигуру часового, всего в нескольких шагах от него, подносящего к губам винный мех. Судя по тому, как он сидел, облокотившись на стену, парень был явно наполовину пьян. Симон ухмыльнулся. Жалованье Иахата этой ночью было потрачено зря — фатально зря.

Ни единый листок не шелохнулся, когда Симон прокрался мимо стражника сквозь заросли и направился к особняку. Внутри не было видно ни лучика света, что было странно в столь поздний час. Он тихо проскользнул в портик и осторожно попробовал дверь. Та была не заперта. Это выглядело слишком просто. Неужели ловушка?

Симон толкнул дверь, но не вошел. Он посторонился и немного подождал. Внутри царила тишина и мрак. Нет, не полная темнота, ибо теперь он мог различить в глубине дома слабое мерцание скрытого источника света.

Выхватив свою остро отточенную сику, он пригнулся и скользнул внутрь, затем бесшумно закрыл за собой дверь. Долгое мгновение неподвижной тишины убедило его, что прихожая пуста. Он медленно пополз к свету, сохраняя равновесие, ощупывая пальцами рук и ног пространство перед собой, прежде чем сделать новый шаг.

Дом казался заброшенным. Да и ощущался таковым.

Перейдя широкую комнату, вероятно, атриум, Симон вошел в кухонную зону, где и обнаружил источник света — одинокую маленькую масляную лампу, горевшую в нише стены. На столе под ней стояло еще несколько таких же. Выбрав одну, он зажег ее и бесшумно покинул кухню, чтобы продолжить осмотр.

После почти часа медленных и осторожных блужданий Симон обыскал весь дом, сверху донизу. Как он и думал, в нём никого не было. Это выглядело странно. Иахат, при его богатстве, наверняка держал бы больше слуг, помимо одного стражника у ворот. Где же они?

Не важно. Иахат вернется позже ночью, возможно, с попойки. И когда он появится, в тенях его будет ждать смерть.

Симон прокрался обратно на кухню, погасил свою масляную лампу и поставил ее обратно на стол, затем отступил в тень лестницы. Теперь он будет ждать.

Прошел еще час или больше, пока он сидел в тишине на верхней ступени лестницы, мимо которой Иахату пришлось бы пройти по пути в свою спальню. И тут он услышал звук из сада. Мужской голос. Затем раздался стук деревянного засова на воротах снаружи, после чего последовали голоса двух разговаривающих мужчин. Ворота закрылись; послышались шаги по гравию передней дорожки. Медленно Симон поднялся, прислушиваясь, едва дыша.

Входная дверь с грохотом распахнулась, затем захлопнулась; раздались тяжелые шаги, за которыми последовал грубый смех.

— Видишь этот свет, Федр? — прорычал один из мужчин. — Тащи девку туда. За мной.

Симон услышал еще несколько неуклюжих шагов, звуки задевания о мебель, ругательства и грубый смех. Он посмотрел в сторону нижней части лестницы и увидел, как двое мужчин вышли из теней на тусклый свет, падавший из кухонного проема. Первый был крепким краснолицым мужчиной лет сорока, с мечом, одетым в коричневый плащ и нагрудник; он слегка покачивался, сжимая в левой руке полупустой бурдюк с вином. Другой был молод, светловолос и чисто выбрит на римский манер, его фигура под короткой желтой льняной туникой была стройной и мускулистой; за пояс у него был заткнут длинный кинжал в ножнах. Он тащил за собой по полу большой и тяжелый мешок.

Двое скрылись на кухне. Симон медленно спустился по лестнице.

— Пошевеливайся, — услышал он ворчание старшего. — Давай посмотрим на нее.

— Полегче, Кир, дай только развязать мешок… а вот и все! Ну, скажи мне, старик, красавица она или нет?

— Клянусь Бахусом, на этот раз ты превзошел себя, парень! Но… я уже видел ее раньше. Она живет на этой же улице, вероятно, не дальше чем в трех-четырех домах отсюда. Она доставит нам удовольствие, но мы не можем отпустить ее, чтобы она потом рассказывала всякие истории. Иахат не возражает против того, чем я тут занимаюсь, когда его нет, но он терпеть не может скандалов.

— О боги, нет! — закричал женский голос. — Не убивайте меня! Пожалуйста… я сделаю все что угодно…

Симон медленно и бесшумно спустился по лестнице.

— Слышишь ее? — прорычал Кир. — Она говорит, что сделает все что угодно.

— Проклятье, так всё и будет, — сказал Федр. — И она станет делать это снова, и снова, и снова.

Смех.

Симон достиг подножия лестницы и заглянул на кухню. Между двумя мужчинами на грубой ткани мешка, в котором ее принесли, на коленях стояла молодая девушка, бледная и дрожащая, темноволосая, с темными глазами — белый цветок среди жёстких листьев. Она была моложе Илионы или Лотис — не старше четырнадцати…

Худощавый юноша схватил ее за волосы, рывком поднял на ноги.

— Встань, сучка. Покажи свои ноги.

Она вскрикнула от боли, затем, дрожа, встала в своей короткой тунике, прижимаясь руками к себе.

— Пожалуйста… не убивайте меня…

— У нас нет выбора, дорогая, — сказал юноша, его лицо исказилось в злорадной, садистской ухмылке. — Но если ты потрудишься на нас, то проживешь еще несколько дней, пока хозяин Кира не вернется из Иерусалима. И в течение этих нескольких дней мое тело будет твоим, полностью твоим, снова и снова. Ты умрешь счастливой, уверяю тебя!

Кир захохотал и сделал глоток вина. Симон шагнул вперед и встал в дверях.

— Прошу прощения, — сказал он.

Мужчина постарше шумно выплюнул вино; молодой резко обернулся и присел, злобно сверля его взглядом. Оба выхватили клинки.

— Простите, — сказал Симон, ухмыляясь, — но я невольно подслушал. Я так понимаю, что вы захватили эту молодую женщину и намерены насладиться ею, пока ваш господина в отъезде — в Иерусалиме, вы сказали?

— Кто ты такой, черт тебя побери? — прорычал Кир, его гладиус дрожал в напряженной руке.

— Расслабься, старик, — протянул юноша, усмехаясь. — Разве ты не видишь, что этот парень просто хочет присоединиться к веселью?

— Нет, Федр, я никогда его раньше не видел. Он не должен здесь быть…

— О, но я думаю, что должен, Кир. — Симон шагнул в комнату и внимательнее посмотрел на стражника. — И, мне кажется, я вас помню. Вы довольно много лет служили Иахату, не так ли? Вроде бы восемь лет назад вы были с ним одной ночью, когда он привел двух римских офицеров в некий дом в Себасте.

— Будь ты проклят! — взревел Кир. — Кто ты такой?!

Ухмылка Симона стала безрадостной. Он сорвал фальшивую бороду и бросил ее на пол.

— Я Симон бар Антоний. Теперь ты меня узнаешь, Кир?

— Умри! — взвизгнул стражник, бросаясь на него с выставленным мечом.

Симон легко уклонился и нанес молниеносный удар ребром ладони; позвонки громко хрустнули, и Кир с грохотом свалился в дверном проеме и остался лежать, дергаясь со сломнной шеей.

Федр взвыл и прыгнул на Симона, нанося удар кинжалом, а затем взвыл еще громче, когда его противник уклонился от удара и железной хваткой схватил его за запястье. Рука юноши выгнулась назад и громко хрустнула. Он с воплем развернулся, сжав левый кулак — и ребро правой руки Симона резко обрушилось на его переносицу; в следующее мгновение крики оборвались, когда левая ладонь самаритянина яростно ударила вверх, вбивая сломанные кости носа обратно в лицо Федра и дальше в мозг.

Мгновение Симон смотрел вниз на своих убитых врагов, с напряженной ухмылкой, всё ещё застывшей на лице, затем повернулся к девушке, которая теперь, пытаясь спрятаться от него, съежилась в дальнем углу кухни с широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Они умерли быстрее, чем заслуживали, — сказал он. — Не бойся меня, девочка. Вот… — Он взял догорающую лампу из ниши, зажег настенный факел, вынул его из держака и протянул ей. — Иди домой, быстро. Если кто-нибудь еще пристанет к тебе на улице, кричи, и я приду и убью их тоже.

Девушка взяла факел, затем боязливо обошла его, в ее глазах все еще был страх. Она выбежала из кухни, и мгновение спустя Симон услышал, как открылась входная дверь, а затем ворота. Еще несколько минут он стоял, прислушиваясь, но ничего не услышал.

— Хорошо, — пробормотал самаритянин, ставя наконец лампу на стол. Затем, опустившись на колени, снова вынул свою сику и провел её острым лезвием по горлу мертвого Кира. Оттуда медленно потекла кровь, растёкшись лужицей на плитах пола.

— Ты не скроешься от меня в Иерусалиме, Иахат, — пробормотал он. — Я найду тебя. Но если мое послание дойдет до тебя раньше, тем лучше. Ты заслуживаешь того, чтобы познать страх.

С этими словами он обмакнул палец в кровь и написал на стене над трупом:

СЫН ОТЦА ВЕРНУЛСЯ

Затем, поднявшись, перешагнул через тело Кира и вышел в ночь.

Каиафа почувствовал дрожь волнения, когда, прищурившись, вглядывался в крошечные корявые буквы на истрепанном пергаменте. Да, это здесь — то, что он искал. Старый Анна был прав! Его сердце забилось быстрее, губы непроизвольно, неслышно зашевелились, когда он читал архаичный текст:

И ныне Чаша сокрыта под руинами древнего святилища Хали, что близ Ахзива… и Биахтрил под другим святилищем, именуемым Бет-анания, что означает «Дом Боли»… близ дороги, что ведет из Йеру-салема в Иерихон…

Каиафа откинулся на спинку своего мягкого кедрового кресла, глядя на полки, где хранились многочисленные свитки Анны.

Бет-анания — это, без сомнения, Вифания, каковое название, по мнению многих, означало «Дом спелых фиников» — деревня, расположенная не далее чем в одной римской миле от этого самого места! Несомненно, ее нынешнее название было изменено, чтобы скрыть зловещее первоначальное значение.

Первосвященник снова обратился к документам, но с разочарованием обнаружил, что больше ничего не может найти по этому вопросу. Каиафа вздохнул и снова откинулся назад, потирая усталые глаза. Он знал, что эти глаза уже не так хороши, как прежде, а надпись была сделана очень мелким, корявым почерком, да ещё с использованием древнего ханаанского алфавита. Более того, содержание многовековых записей жреца Ваала Маттана было мрачным и тревожным, касающимся темных богов, которые некогда правили миром и должны вернуться, чтобы править снова — из моря, из обширных пещерных миров, из черных звездных пространств за пределами земли. Анна часто рассказывал ему о таких вещах, но здесь, в этих подлинных фрагментах писаний Маттана, содержались еще более пугающие намеки. Каиафу особенно встревожило открытие первоначального значения слова «Ам-ха-арец», а также что иерусалимские иевусеи*, жившие до эпохи Давида были наследниками не только гиксосов, но и мрачной Стигии, и принесли культ этой древней, пронизанной колдовством земли в самое сердце Иерусалима и его окрестностей…

* Доеврейские обитатели Иудеи, которые в конце III тыс. до н. э. основали Иерусалим (прежде известный как Салим или Иевус) и первоначально населяли его. Согласно Библии, жили в горах и являлись потомками Иевусея из рода Ханаана.

Подавив беспокойство, первосвященник снова обратился к пергаментам. То, что он искал, должно быть в другом месте, среди плотно написанных строк, ибо так Изхар сказал Анне — и Анна был бы недоволен, если бы он, Каиафа, не нашел этого и не принял соответствующих мер.

Прошел еще час. Глаза Каиафы слезились, когда он читал при свете масляных ламп; его душа содрогалась от некоторых открывшихся ему вещей. Ни земля, ни люди, населявшие ее, вовсе не были такими, какими он всегда их представлял, и за пределами этого мира существовали чудовищные, невозможные для постижения вещи…

Внезапно он нашел то, о чём упоминал Анна. У него перехватило дыхание, затем священник внимательнее пригляделся к корявым письменам.

В семи стадиях к востоку от Бет-анании, где дорога на Иерихон начинает круто спускаться, стоит разрушенное святилище Первобытных Богов. Люди считают его обычной гробницей в скале, но внутри неё все еще покоится Биахтрил, с помощью которого маги древней Каракоссы некогда вызывали биахимов с небес.

Каиафа снова откинулся назад, потирая глаза, испытывая странную смесь облегчения и дурных предчувствий. Ему нужно поспать. А завтра ночью он должен послать отряд переодетых римлян и храмовых стражей к востоку от Вифании, чтобы найти нечто, именуемое Биахтрилом.

Он встал, прошел в заднюю часть дома и вышел в сад. В воздухе чувствовалась прохлада. Каиафа открыл заднюю калитку и прошел между двумя одетыми в черные плащи храмовыми стражами, стоявшими по обе стороны от них; почему-то он был рад увидеть, что это люди, а не представители воинства Ам-ха-арец с пылающими глазами. Затем он пошел дальше на юг между деревьями. Луна, только начинавшая расти после второй четверти, касалась западного горизонта; с востока поднималось плохо различимое созвездие, которое греки называли Водолеем. За ним последуют Рыбы, Овен, скрываемые солнцем Гиады и Плеяды, за которыми в свою очередь последуют Близнецы…

Близнецы, одной из звёзд которых была Ка’а-Сет-ур, кою греки и римляне невольно называли Кастором, вокруг которой вращались Миры Шести Солнц, восставшие против Ассатура, Единстенного Истинного Бога, которому некогда поклонялись иевусейские цари-пастухи на том самом месте, где теперь стоял храм Яхве Цваота…

И Плеяды, вокруг одного из солнц которых вращался мир Ка-Алантог, отткудда происходили Ам-ха-арец, служившие Ассатуру, и на котором были поставлены невообразимо огромные архивы Древних. Ка-Алантог — «Покоренный Змеем» — который персы называли Гланток, а эллины невинно нарекли Целено*…

* 16 Тельца, одна из самых слабых звёзд Плеяд.

И Гиады, ныне обитель самого древнего Сета и тех безымянных, закутанных в черные капюшоны существ, которые служили ему самым непосредственным образом…

Каиафа остановился. К югу от него возвышался невысокий, чернильно-чёрный в ночи холм, отмечавший конец хребта. Холм, называемый Горой Соблазна, где в древности Соломон приносил жертвы чудовищным богам по наущению своих чужеземных жен.

Иевусейские жены?..

— Скоро ты явишься сюда, — пробормотал он. — Скоро, о Великий Господь, когда звезды будут благоприятны. Тогда твое истинное поклонение будет восстановлено, как в древности. Приди же скорее, о Великий, дабы верные служили тебе на этой земле вовеки, властвуя над всеми людьми во Имя твое!

Подул холодный ветерок. Каиафа повернулся и пошел обратно по залитому лунным светом хребту, размышляя, почему надвигающееся исполнение его заветного желания могло сплетать ликование со знобким холодом в его душе.

Была полночь, ущербная луна садилась, когда Симон вернулся в Сихар и приблизился к дому Элиссы. Дом стоял совершенно тёмный, ночь была тихой.

Слишком тихой...

Он замедлил шаг и прижался к затенённой стене, затем бесшумно перелез через неё, как ранее через стену особняка Иахата. На мгновение он замер, прислушиваясь, затем бесшумно прокрался к сломанным воротам, стараясь держаться в тени деревьев и кустов.

Его инстинкт оказался верен. Сразу за аркой стояли смутные фигуры трёх закутанных в плащи мужчин, не пьяных, как стражник у Иахата, а стоявших прямо, настороженных, явно находившиеся в ожидании...

Он скользнул прочь и направился к портику дома. Дверь была открыта; внутри царила чернота. Могли ли там быть ещё люди, поджидавшие его? Долгие мгновения он прислушивался, разум его был спокоен, но чувства обострены до предела, как учил наставник Дарамос. Он не ощущал никакого присутствия за дверью. Один из стражников у ворот тихонько кашлянул. Из тени портика Симон едва различал этих троих, частично освещённых угасающим лунным светом. По крайней мере, они были людьми, потому что их глаза не отражали тусклый свет.

Он прокрался внутрь, помня дорогу, но всё же иногда натыкаясь в темноте на незнакомые предметы. Судя по всему, мебель была перевёрнута. На кухне ещё тлел очаг; Симон зажёг от углей факел и осторожно осмотрел задние комнаты и верхний этаж, следя за тем, чтобы свет не мог проникнуть в ведущие наружу окна. Место было разгромлено; очевидно, его грубо обыскали и разграбили. Затем его свет упал на скрюченное тело, кровь из которого запятнала плиты — молодую темноволосую девушку в тунике служанки.

Симон наклонился ближе, с облегчением обнаружив, что это не Лотис. Тело лежало поперёк порога комнаты Элиссы — очевидно, девушка сопротивлялась и была убита на месте. Симон вошёл внутрь и увидел ещё больше следов разгрома — разбитые сундуки и мебель, разбросанная одежда и постельные принадлежности, но никаких признаков присутствия людей. Элисса и Лотис, очевидно, были похищены и увезены в ночь, и теперь трое из числа их похитителей молча ждали у ворот…

Тут Симон вспомнил занавешенный паланкин и отряд вооружённых людей, от которых он уклонился на улице; они направлялись в эту сторону. И дом Иахата, почти пустой…

Иахат на пути в Иерусалим!

Самаритянин осторожно прокрался в свою комнату, собрал немногочисленные пожитки, а затем покинул дом через заднюю дверь, прикрывая свет факела своим распахнутым плащом, насколько это было возможным. Он вошёл в конюшню, закрыл дверь, закрепил факел на стене — и в тот же миг увидел скрюченную фигуру, лежащую у стены напротив стойл. Тело человека — несомненно, мёртвого, ибо никто не стал бы спать в такой неудобной позе.

Симон подошёл и перевернул тело. Это был старый слуга Гелон, со сломанной шеей и остекленевшими выпученными глазами на седом лице.

Из стойл донёсся шум. Симон повернулся и увидел, что в одном из них стоит мул, небрежно отвернув голову. Но двух прекрасных чёрных коней не было — несомненно, их забрали грабители Иахата.

Он открыл стойло мула, вывел его на усыпанный соломой пол и быстро закрепил у него на спине свой лёгкий мешок. Рядом с мёртвым Гелоном лежал полупустой мешок с кормом; он завязал его и тоже добавил к поклаже мула.

— Ну, приятель, — пробормотал он животному, — думаю, теперь нам нужно идти в Иерусалим, и без промедления…

Внезапно дверь конюшни распахнулась, и внутрь ворвались трое мужчин с мечами в руках.

— Ага, я так и знал, что видел свет! — крикнул один.

Симон резко обернулся, выхватил свой гладиус и сику, и все трое бросились на него. Мужчины остановились, поражённые быстрой реакцией самаритянина, затем рассыпались широким полукругом. Очевидно, это были тренированные бойцы, намеревавшиеся напасть на него одновременно с разных сторон…

— Сейчас!

Все трое бросились в атаку. Симон прыгнул на человека справа от себя, уклонился от его удара с ловкостью, приобретённой на арене, нырнул под него и полоснул; мужчина взвыл, когда острый стальной клинок сики распорол ему живот. Не останавливаясь, Симон перекатился, едва избежав удара второго нападавшего, затем нанёс удар снизу вверх, пронзив пах врага коротким широким мечом. Но третий человек был уже рядом с ним, и его клинок летел слишком быстро, чтобы Симон успел уклониться…

Топот копыт, громкий треск — и последний враг Симона перелетел через него и врезался в стену, меч его со звоном упал на пол.

Симон встал, не веря своим глазам. Трое его врагов лежали мёртвые или умирающие, последний — у стены рядом с трупом старого Гелона, там, куда его отбросило после жестокого удара копытом мула в голову!

И теперь животное тихо, невозмутимо стояло на месте, и его глаза блестели, как у кошки в свете факела.

У Симона волосы встали дыбом. Он крепче сжал оружие.

— Колдовство, — прошептал он.

Мул тряхнул головой, отодвинул носом солому с пола и начал скрести землю копытом. Симон пристально наблюдал за ним, не веря своим глазам. Царапины сложились в грубые греческие буквы, образуя слово:

Д Р У Г

— Кто… что ты такое?..

На этот раз животное нацарапало слово:

С О В А

У Симона по коже побежали мурашки, когда он внезапно вспомнил сову, упавшую на поляне два дня назад — и маленькое желеобразное существо, выбравшееся из неё и заползшее в кусты — и мула, внезапно заржавшего в тех кустах, где он был привязан….

— Боги! — выдохнул Симон. — Значит, ты…

Мул коснулся слова ДРУГ, затем рядом добавил: Я ПОМОГУ.

Симон насторожился.

— Но ты помогал черноплащным слугам Ассатура, когда… когда был совой.

Мул фыркнул и нацарапал: РАБ. ТЕПЕРЬ СВОБОДЕН.

— Что ты имеешь в виду?..

Новые царапины: ТЕПЕРЬ В БОЛЬШОМ ТЕЛЕ. Я РАСТУ. Я ПОМНЮ.

Симон ничего не мог понять. Медленно он отступил и вложил оружие в ножны.

Мул снова коснулся написанных им слов: Я ПОМОГУ.

— Очень хорошо. Мне определённо нужна твоя помощь. Мои друзья в опасности и их увели — думаю, в Иерусалим. Демон ты или нет, но ты только что спас мне жизнь, и уже несёшь мой мешок. Так что следуй за мной. Но, клянусь всеми богами, я не сяду на тебя верхом!

Симон повернулся и вышел из конюшни, прошёл через двор и арку в стене, затем лёгкой трусцой направился на юг. Мул последовал за ним по пустынной полуночной дороге.

Когда они скрылись из виду, из деревьев у сломанных ворот бесшумно взлетела сова, мгновение покружила на фоне звёзд, а затем устремилась на юг.

Глава XII

Менандр слегка вздрогнул от прикосновения прохладного ветерка и плотнее закутался в плащ; Илиона, в таком же плаще, приблизилась к нему, словно ища тепла. Вверху холодно мерцали звёзды. Луна давно скрылась на западе, небо над далёкими восточными холмами едва начинало бледнеть.

— Чародея нигде не видно, — прошептала Илиона. — Неужели он снова стал невидимым?

— Возможно. Подожди здесь.

Менандр отошёл от неё и осторожно двинулся по пологому изгибу вершины холма, выставив перед собой одну руку; но хотя он несколько раз прошёл туда и обратно по вершине, с разных сторон, юноша не встретил никаких невидимых препятствий.

— Чародея здесь нет, — сказал он, вернувшись к девушке, — потому что если бы он был, то наверняка бы уже показался.

— Может быть, с ним что-то случилось. Менандр, ты не думаешь, что его нашли враги — те, кого он боялся, которые могли следить за ним?

Менандр пожал плечами.

— Ещё не совсем рассвело. Подождём ещё несколько минут.

— А потом?..

— Потом мы вернёмся в деревню и снова придём сюда перед рассветом завтра.

Они стояли в молчании, пока небо медленно светлело за чёрными холмами на востоке. Затем оба внезапно ахнули от изумления. Из-за холмов, поднимаясь с северо-востока по пологой дуге, вылетело сверкающее тело, ярче Венеры в её самом ярком состоянии. Затем оно повернуло на юго-восток и наконец исчезло за дальними холмами.

— Боги! — пробормотал юноша. — Неужели я сплю? Ты тоже это видела, Илиона?

— Да. — Девушка вздрогнула и прижалась к нему. — Я видела.

Некоторое время они стояли в молчании, наблюдая за восточным небом. Затем объект появился снова, на этот раз в точке немного южнее его первого появления. Он медленно двинулся на юг по дуге, пересекая тускнеющие звёзды Андромеды и Рыб, и снова исчез. Это повторилось несколько раз, пока небо медленно бледнело; казалось, он описывал серию огромных дуг за иорданскими холмами.

— Должно быть, он огромный! — сказал Менандр. — Самые дальние вершины холмов находятся почти в двадцати римских милях отсюда.

Илиона схватила его за руку.

— Как ты думаешь, Менандр, это могут быть… враги чародея… которые ищут его?

Объект описал последнюю дугу к юго-востоку, затем исчез за холмами и больше не появлялся.

— Возможно, ты права, Илиона. Если так, я надеюсь, они его не найдут. Давай спустимся с этого холма и вернёмся в Салим.

Они начали спуск и через несколько минут оставили позади открытый склон, оказавшись среди деревьев и радуясь, что их теперь укрывают тени. Ночное небо с его сверкающими звёздами, хотя и неуклонно бледнеющее перед наступающим рассветом, казалось почему-то более зловещим, чем прежде, словно его наполняло множество холодных наблюдающих глаз.

Досифей внезапно проснулся после долгого и столь необходимого ему сна. Тусклый серый свет раннего рассвета проникал в небольшую верхнюю комнату, в которой он и слуга Ботоса провели ночь. Старый чародей медленно поднялся, надел простую иудейскую одежду вместо своей самаритянской, затем наклонился и потряс спящего слугу.

— Просыпайся, Евпат. Рассветает. Нам пора в путь.

Парень что-то проворчал, но неуклюже встал и принялся собираться. Через полчаса они позавтракали на кухне гостиницы, забрали осла из конюшни и двинулись по узким и тенистым улицам Силома.

На самом восходе солнца они прибыли к южным воротам города, где им посчастливилось присоединиться к группе группе паломников, отправляющихся в Иерусалим, намеревавшихся принести жертвы в великом Храме и принять участие в предстоящем празднике Пасхи.

Во время путешествия Досифей, назвавшись благочестивым паломником из Салима, поговорил с несколькими мужчинами и как бы вскользь расспросил их о городе Афереме, куда они должны были добраться до полудня. Один пожилой учёный левит по имени Аггей — галилеянин, гостивший у родственников в Силоме — оказался весьма осведомлённым в этом вопросе.

— Я хорошо знаю это место, — сказал он, — потому что мой брат преподаёт в тамошней синагоге. Он присоединится к нашей группе, когда мы прибудем.

— Я слышал, что там недавно выступал пророк, — сказал Досифей. — Интересно, он ещё там?

— Маловероятно. Твои новости устарели. Он уехал почти две недели назад в Иерихон и теперь проповедует за Иорданом, недалеко от Бетрамфты — так я слышал вчера. Видел бы ты толпы, которые за ним следуют! Когда он находился в Афереме, можно было поклясться, что храмовые пасхальные жертвоприношения будут проводиться там, а не в Иерусалиме.

— Ты был там?

— Да. И я слушал, как он говорил, и беседовал с несколькими людьми, которые сказали, что следовал за ним по всей стране последние несколько месяцев.

— Какой он был? — Досифей не смог скрыть в голосе нотки нетерпения. — Что он говорил?

— Он кажется странным человеком, — ответил Аггей. — То, что он говорил, не показалось мне таким уж важным, потому что в основном это были старые притчи или проповеди, почерпнутые у Гиллеля и ессейских мудрецов, или отрывки из Закона — такие вещи хорошо известны ученому человеку, каким, как показывает твоя речь, ты являешься.

— Благодарю тебя, Аггей; я приложил некоторые усилия к изучению древних писаний. Но скажи мне: если суть речей этого раввина Иешуа так непримечательна, почему у него такое огромное количество последователей?

Старый левит презрительно фыркнул.

— Необразованную толпу гораздо легче склонить на свою сторону, чем людей знания, таких как ты и я. Они пойдут за любым, кто делает вид, будто говорит авторитетно. А этот Иешуа бар Йосеф, безусловно, так и делает! В его манере, в его глазах и тембре голоса есть что-то, что внушает уважение, даже веру — я сам это почувствовал, и если бы он говорил о разумных вещах, я бы не усомнился в его искренности. Но он не первый, кто говорит нам, что скоро наступит время, когда этот злой мир будет разрушен и создан заново.

Досифей почувствовал в этом человеке горечь — горечь, которой он мог лишь посочувствовать, и проницательно спросил:

— Значит, он сказал, что является обещанным Машиахом, который свергнет власть римлян?

Старый левит кивнул.

— Не так многословно, Досифей, но смысл его слов был ясен. — Он устало вздохнул. — Сколько таких лжепророков приходило и уходило! — позорно казненных на крестах римлянами или побитых камнями разочарованным народом, когда их обещания не сбывались.

— И все же, друг мой, я чувствую, что ты хотел бы, чтобы это было так — как и я, и все остальные, кто вынуждены терпеть тиранию Рима. Но давай, расскажи мне больше, ибо я также чувствую, что этот рабби повлиял на тебя сильнее, чем могло бы показаться из твоего презрения к его проповедям.

— И я тоже чувствую, Досифей из Салима, что ты очень интересуешься этим человеком! Что ж, когда ты услышишь, как он говорит с толпой, то поймешь, почему это так завораживает. — Взор старого левита стал почти мистическим, когда он уставился в пространство перед собой, вспоминая; казалось, по его телу пробежала дрожь. — Особенно когда он рассказывает о том дне, когда все в ужасе побегут с полей и крыш домов, и тогда не будет места, чтобы спрятаться, и что наконец придет конец всем страданиям, и все на этой земле будет уничтожено и воссоздано по-новому. Я очень испугался, когда услышал, как он говорит таким образом, хотя и чувствовал на его лице великое сострадание — или я боялся его из-за этого сострадания?..

— Было ли что-нибудь еще, что ты заметил в его лице? Может быть, нкие черты? — спросил Досифей.

Аггей пристально посмотрел на старика.

— Ты имеешь в виду нечто овечье или козлиное в его облике? Да, и другие тоже отмечали это. Но не думай, что из-за этого он выглядит уродливо. Когда ты услышишь, как он говорит, когда увидишь его глаза, то поймешь лучше.

Досифей слегка вздрогнул, припомнив слова Маттана:

— «Черты тех, кого Они породили среди человечества...»

— Ты о чём? — спросил Аггей. — Я не понимаю…

— Ничего, просто вспомнилась старая цитата. Скажи мне, друг мой — ты говорил с некоторыми из последователей этого рабби. Что они тебе о нем рассказали?

— Много странного. Говорят, что он исцелил многих, возложив на них руки. Я этого не видел, но несколько месяцев назад слышал, что он воскресил мертвого сына вдовы в Наине, моем родном городе. И мой брат рассказывает о двоих в Афереме, которые были исцелены во время недавнего визита раввина — мужчина и женщина, много лет страдавшие изнурительными болезнями; эти двое сказали моему брату, что чувствовали, как дух вошел в них из рук этого человека, чтобы очистить их, а затем снова вернулся в него, так что, когда он наконец отнял от них руки, они были исцелены. Многие в толпе свидетельствовали, что он делал то же самое в других местах, а также что иногда изгонял демонов из тел одержимых.

— Эти... демоны... когда-нибудь были описаны? — спросил Досифей.

— Некоторые утверждали, что видели, как они выходят в виде отвратительной ползучей жидкости, прячась от дневного света, просачиваясь в щели или деревья, или даже в тела животных. Однажды, в Гадаре за Иорданом, некоторые из этих изгнанных демонов оказались посреди большого стада свиней, которые немедленно запаниковали и бросились с обрыва в озеро. Но кто может сказать, сколько преувеличений в таких рассказах, передаваемых среди толпы слухами?

— Ам-ха-арец, — пробормотал Досифей.

Левит посмотрел на него.

— Так часто называют галилейских простолюдинов.

— Да, хотя у этого термина есть более старое и мрачное значение. Но, пожалуйста, продолжай, Аггей. Расскажи мне больше об этих... слухах.

— Их много, потому что в течение последних нескольких месяцев этот Иешуа странствовал по многим областям, вплоть до Тира на севере и южных областей Переи за Иорданом, постоянно воздействуя на толпы своей целительной магией, а затем покоряя их умы своими загадками и притчами. Тем временем некоторые из его учеников ходят в толпе, намекая на тайные смыслы этих историй — смыслы, которые могут быть известны только узкому кругу посвященных.

Досифей кивнул.

— Прием, известный всем умелым магам, стремящимся собрать толпу последователей: привлечь внимание, удержать его, а затем возбудить любопытство и желание узнать больше. Но скажи мне, Аггей, каким, по-твоему, было главное послание этого раввина Иешуа толпе? Чего, по-твоему, он больше всего от них хочет?

— Чтобы все они следовали Закону, который, по его словам, он пришел исполнить — вплоть до каждой точки. Он призывает их прекратить свое небрежение, вернуться к Закону, который Моисей получил много веков назад от Того, чье имя не должно произносить, чтобы его цель могла быть вскоре достигнута. И это очень странно, потому что сам Иешуа часто публично нарушает тот самый Закон, который он проповедует, что очень злит многих книжников и ученых — включая меня самого, должен признаться. Более того, некоторые из его ближайших учеников, как известно, грубо нарушали Закон — например, Матфей, сборщик налогов, а также его брат Иаков. Оба они были печально известны в Капернауме ростовщичеством и вымогательством у своих соотечественников-галилеян. А еще есть Иуда из Кериофа, которого некоторые считают колдуном.

— Колдуном? — Глаза Досифея блеснули интересом.

— Во всяком случае, это странный, мрачный человек, к тому же ученый, сведущий в древних знаниях и языках. Некоторые говорят, что он является самым близким доверенным лицом рабби Иешуа, хотя с виду рабби ьольше благоволит некому Кифе, большому неотёсанному галилейскому рыбаку. Затем есть Зилот, о котором говорят, что он хорошо владеет сикой.

— Ты говорил с кем-нибудь из этих людей?

— Нет, но я разговаривал с одним учеником по имени Нафанаил бар Толмаи.

— А! Я знаю его. Его отец — раввин в синагоге в Капернауме. Но прости меня, добрый Аггей — пожалуйста, продолжай.

— Этот Нафанаил рассказал мне весьма интересную историю, чтобы развеять мой скептицизм относительно способностей его учителя. Однажды, находясь в Капернауме, рабби Иешуа почувствовал нужду в деньгах, поэтому он послал своего ученика-рыбака Кифу к Галилейскому морю, чтобы призвать некое существо-рыбу, которое принесет им золото. Существо поднялось из-под воды; оно было чем-то похоже на человека с жабрами и чешуей, и дало Кифе странную золотую монету стоимостью примерно в шекель. Нафанаил клялся, что услышал эту историю от самого Кифы. Он также сказал, что местные жители этой местности знают об этом существе и называют его Прото-ихтон — «Первая Рыба» — веруя, что оно является правителем многих подобных существ, обитающих в этом огромном озере.

«Глубоководные», — подумал Досифей, но сумел скрыть свое волнение.

— Я слышал такие истории, — спокойно произнёс он, — но не думал, что в этих существ все еще верят. Легенды о них восходят к древним временам, еще до того, как Иисус Навин завоевал эту землю. Без сомнения, этот рабби Иешуа и его ученик Кифа использовали эти легенды, чтобы произвести впечатление на невежественный народ, и бедный Нафанаил попался на их удочку.

Старый левит пожал плечами.

— Вне всякого сомнения. Но в эти дни происходит слишком много странного. Почему этот рабби призывает к строгому соблюдению Закона, но сам попирает его своим поведением? Не говоря уже о том, что он раздражает римлян, намекая, что может быть Машиахом — Царем, который будет править Израилем? Он пытается добиться собственной смерти?

«Возможно, так оно и есть», — с тревогой подумал Досифей. Он кивнул и сказал вслух:

— Воистину, настали странные времена, друг мой.

— И еще одно, — продолжал Аггей. — Зачем этот загадочный рабби и его мрачный ученик Иуда из Кериофа посещали старого колдуна Йосефа бар Хели в его поместье в Афереме?

— Колдуна? — Досифей пристально посмотрел на своего спутника.

— Так его иногда называют, хотя, конечно, не в глаза. Йосеф — самый богатый человек в регионе Аферемы, член иерусалимского Синедриона, и он стар — некоторые говорят, что он так же стар, как храмовый священник Анна, чью молодость никто не помнит. Во время визита рабби в Аферему мой брат однажды вечером пошел в дом старого бар Йосефа, чтобы обсудить некоторые вопросы, касающиеся предстоящей Пасхи, и когда он закончил и уходил после наступления темноты, то увидел двух новоприбывших, которых впускали в поместье, и узнал их.

— Рабби Иешуа и его ученика Иуду?

— Да.

Досифей нахмурился на смутные воспоминания, которые пробудили в нём слова его спутника.

— Этот Йосеф бар Хели — как давно он приехал в Аферему?

— Около десяти лет назад, говорят, из Иерусалима. Насколько я понимаю, у него есть собственность в этом городе, а также влияние в Храме. Но ходят слухи, что когда-то он занимался колдовством в Галилее и нажил там свое богатство темными путями.

Досифей подавил дрожь, представив себе рыбоподобных существ, поднимающихся из залитых лунным светом вод и несущих золото в своих перепончатых руках.

— Еще один вопрос, друг мой: ты не знаешь, был ли у этого старого Йосефа... сын?

— Я ничего не знаю о его семье, но, возможно, они живут в Иерусалиме. Говорят, что оттуда иногда приезжает к нему поразительно красивая молодая женщина. Возможно, это его внучка или племянница. Красавица, судя по всему. Я слышал, что она сейчас гостит в Афереме.

— Эй, там, стоять! — раздался мужской голос, громкий и властный. Досифей остановился и повернулся вместе с остальной группой, раздраженный, что их прервали. Он увидел группу солдат, быстро нагонявших отряд путников, и во главе этого отряда ехал человек на большой черной лошади…

Лошадь, с тревогой понял Досифей, такая же большая и черная, как та, которую он видел скачущей без всадника по освещенной луной дороге прошлой ночью.

Йосеф из Аферемы смотрел на север из самого верхнего окна своего особняка, стоявшего к югу от деревни, расположенной между пологими, зеленеющими холмами. Его старые глаза, щурившиеся от полуденного солнца, все еще были остры для того, чтобы смотреть вдаль; он мог различить за деревьями своего поместья и плоскими крышами домов города дорогу, спускавшуюся с холмов, и на самом дальнем её участке виднелосьь что-то, похожее на отряд солдат, останавливающих караван паломников — зрелище, давно привычное в его родных краях. Несмотря на теплый воздух, он поплотнее запахнул свой темный плащ, словно пытаясь отогнать озноб. Худая правая рука рассеянно сжимала белую бороду, пока он наблюдал за разыгрывавшейся вдали драмой на дороге; темные глаза гневно блестели над мощным орлиным носом — глаза орла над гордым клювом.

— Будь прокляты римляне, — пробормотал он, — и их подхалимы из храма и сборщики налогов. Сейчас они наводят ужас по всей земле, но скоро их постигнет черная погибель. Скоро...

Внезапно его размышления оказались прерваны большим белоснежным голубём, который спланировал с голубого неба и сел на подоконник. Глаза старого бар Йосефа заблестели еще сильнее, когда он наклонился к птице; его голос хрипло прозвучал от сильного волнения, когда он спросил:

— Какие новости, Параклит? Я долго ждал. Говори!

Голубь, глаза которого блестели необычайным разумом, начал быстро ворковать и выводить трели. Старик внимательно слушал в течение долгих минут, наклонив голову к птице, как к человеческому собеседнику, точно не желая пропустить ни единого его слова.

— Ты хорошо потрудился, — сказал он наконец, когда голубь перестал кивать головой и ворковать. — Возвращайся теперь к своему господину. Скажи ему, что Мириам и Марфа передают такое послание: «Господин, тот, кого ты любишь, болен». Он поймет.

Птица издала последнюю трель, взмахнула крыльями и взлетела с подоконника, устремляясь в голубое небо в юго-восточном направлении.

Старик повернулся к заваленному свитками столу и ударил в небольшой стоявший на нем медный гонг. Через несколько мгновений в комнату вошел молодой человек с короткой бородой; выражение его лица было бесстрастным, за исключением темных глаз, блеск которых выдавал разумную настороженность.

— Время пришло, Зеф, — сказал старый Йосеф. — Иди и скажи Мириам, чтобы она пришла сюда, в мою комнату. Затем подготовься к нашему отъезду. Мы отправляемся в Вифанию этой же ночью.

Молодой человек поклонился в знак согласия, его глаза заблестели еще сильнее. Затем он повернулся и вышел из комнаты.

Минут через пять Йосеф услышал тихий шорох шагов в коридоре, и в следующее мгновение в его покои вошла величавая молодая женщина. Она была высокой, черноволосой, облаченной в красновато-коричневые одежды, подобные тем, что носили знатные иудейские девы. Пряди цвета воронова крыла надо лбом чуть приминал изящный серебряный венец, украшенный разноцветными драгоценными камнями. Необычайно красивые и утончённые черты лица отражали ум и решительность — твердый подбородок и рот, высокие скулы, ровные серые глаза с едва заметной зеленоватой искрой.

— Зеф говорит мне, что время пришло, о чародей, — произнесла она. В ее твердом, богатом женственном голосе звучала едва уловимая взволнованность.

Йосеф восхитился ею, как восхитился бы любой мужчина на его месте, хотя огонь желания уже не горел в его старом теле.

— Это так. Жених уже готовится отправиться в Вифанию, и Невеста должна быть там, чтобы встретить его. И тогда воскрешение Эль-ха-Заррии свершится, и обряд Золотого Царя будет исполнен. — Он повернулся к небольшому шкафчику темного дерева, открыл его верхнюю дверцу и достал маленький флакон, который держал почти благоговейно. — Возьми это, возлюбленная невестка, и береги его, ибо завтра его содержимым должно будет свершиться помазание Машиаха.

Молодая женщина с восхищением уставилась на древние ханаанские письмена, глубоко выгравированные на темном, зеленоватом стекле.

— Масло для помазания! Но этому сосуду, похоже, много столетий…

— Так и есть. Уже много поколений в этой страдающей земле не помазывали Золотого Царя. Но теперь он здесь — давно предсказанный, долгожданный — и завтра его Невеста свершит его помазание, и Обряд Возвышения будет исполнен. А вскоре после этого он совершит великое жертвоприношение, которое возвестит его Царство, которое затмит все царства, бывшие прежде, и даже могущество Рима не устоит перед ним ни мгновения.

Легкая жесткость промелькнула в глазах женщины; она подошла к окну и посмотрела на землю; ее лицо, прекрасное, но суровое, было подобно лику богини-судии.

— Невеста хорошо исполнит свою роль.

— Жених должен умереть, как тебе хорошо известно, но ты предоставишь живой сосуд для его возвращения в Новое Царство, после того как земля будет очищена от всякой жизни и переделана. Тогда мы, немногие верные, будем пребывать во славе на ней, вечно управляемые Им и Его Отцом.

Она кивнула.

— Да будет так. Мир станет лучше без человечества и всей его жестокости. Пусть время придет скорее! — Она повернулась и величавым, почти царственным жестом задернула занавеску, скрыв вид на окружающий пейзаж. — Долой этот мир — он больше не забавляет меня. У меня будет новый. — Легкая улыбка тронула ее прекрасные губы; капризная искорка прогнала суровость из холодных серо-зеленых глаз. — Пусть Отец попробует снова создать мир, достойный меня.

— Эй, посторонись! — крикнул солдат на черном коне. —Расступись, чернь! Прочь с дороги, все вы!

Большинство паломников немедленно повиновались, но старый Аггей повернулся и остался стоять на месте, кипя от негодования.

— Ты не римлянин, капитан. Почему ты передразниваешь их высокомерие и оскорбляешь безоружную группу святых паломников?

Солдат направил коня вперед. Досифей схватил Аггея за рукав и едва успел оттащить его с дороги. Вслед за конём проследовал паланкин, который несли восемь солдат в темных одеждах. Внезапно занавески на нём раздвинулись, и оттуда выглянуло небритое крысоподобное лицо, темные глаза беспокойно — и, как показалось Досифею, довольно испуганно — забегали.

— Стойте, солдаты! — крикнул человек из паланкина. Затем, когда колонна остановилась, он повернулся к Аггею и сказал: — Тысяча извинений, почтенный старец, но мы несем срочные вести трибуну Максенцию. — Его взгляд метнулся обратно вниз по пыльной дороге. — Вы случаем не видели одинокого самаритянина? Молодого человека с темной бородой, ведущего с собой мула?

— Мы не путешествуем ни с неверующими самаритянами, — вскричал Аггей, дрожа от гнева, — ни с язычниками-римлянами, ни с пресмыкающимися перед ними сборщиками налогов, такими как ты, Иахат из Сихема!

— Самаритянин — опасный человек, — сказал Иахат, не обращая внимания на вспышку гнева, — вор и убийца. Его зовут Симон. Если вы встретите похожего человека, немедленно сообщите властям.

Он отрывисто выкрикнул приказание солдатам и собрался задернуть занавески своего паланкина. В этот момент легкий ветерок откинул одну из этих занавесей, и Досифей с изумлением увидел глаза, блестевшие в полутёмном нутре — круглые глаза, обрамленные клювом и перьевыми ушами большой совы.

Затем занавески закрылись, и солдаты промаршировали мимо. За паланкином Иахата проследовал другой куда больший по размерам, который несли двенадцать человек; его богато окрашенные занавески были плотно зашиты.

Когда два десятка солдат в темных плащах прошли, паломники снова собрались и медленно продолжили свой путь. Досифей некоторое время шел в задумчивом молчании, наблюдая за колонной Иахата, спешившей по пыльной дороге к Афереме. Он едва слышал непрерывное бормотание Аггея, проклинавшего неверующих римлян, греков, самаритян и сборщиков налогов.

Симон… Неужели это мог быть он?

Да, решил Досифей, ибо он часто слышал из уст самого Симона имена Иахата и его римского хозяина Максенция…

Его размышления были прерваны громким резким карканьем. Подняв глаза, он увидел ворона, сидевшего среди ветвей большого дуба недалеко от дороги.

— Я должен остановиться и отдохнуть здесь, Аггей, — сказал он. — Ты со своими спутниками иди вперед, я скоро присоединюсь к вам в деревне.

После нескольких протестующих возражений по поводу безопасности Досифея Аггей и другие паломники поступили так, как он и предложил. В конце концов, был полдень, путники встречались часто, и город уже был виден.

— Позаботься об осле, Евпат, — сказал старый чародей, когда группа ушла. — Найди ему хороший корм. Я отдохну в тени вон того дуба.

Слуга сделал, как ему было велено, но, оглянувшись, заметил, что ворон не улетел при приближении старика. Фамильяр чародея, понял он с легкой дрожью.

Досифей уселся под дубом на плоский камень.

— Ну, Карбо, — сказал он, когда слуга отошел на достаточное расстояние, — спускайся и расскажи мне сегодняшние новости.

Птица слетела с ветвей и уселась на низкий валун, затем издала длинную серию сложных карканий. Досифей внимательно вслушивался в отрывистые латинские фразы, перемежавшиеся редкими греческими словами; время от времени он кивал, иногда прерывая ворона, чтобы задать вопрос. Наконец он сказал:

— События развиваются стремительно. У меня не будет времени вернуться к Тридцати, как я надеялся. Ты должен лететь к Менандру, Карбо, и сказать ему, чтобы он велел им как можно скорее прибыть в Иерусалим. И если увидишь по дороге Симона, предупреди его, что он в опасности…

— Вид! — каркнула птица, указывая клювом на север по дороге. — Венит!*

* Vid – видеть, venit – идёт (лат.).

— Что? — Досифей быстро поднялся. — Ты видел его? Он идет?..

Едва он произнес это, как заметил человека, появившегося из-за дальнего поворота дороги, ведущего за собой мула. Когда незнакомец приблизился, Досифей увидел, что это был высокий темнобородый мужчина в самаритянской одежде.

— Эй, Симон! — крикнул Досифей, когда тот поравнялся с ним. — Поднимайся сюда и присоединяйся ко мне.

Человек ненадолго заколебался, затем свернул с дороги и повел мула вверх по склону между валунами.

— Я бы никогда не узнал тебя, если бы не твой голос, Досифей. Ты выглядишь как какой-то благочестивый старый иудейский паломник. Как ты нашел меня?

— Я этого не делал. Это Карбо тебя заметил. Вижу, ты тоже хорошо замаскировался, но тебе не удалось обмануть зоркий глаз нашего друга. Да и некоторых ночных стражей, очевидно! Послушай: ты в опасности; Иахат и его солдаты прямо сейчас распространяют известие о том, что темнобородого самаритянина по имени Симон следует схватить за воровство и убийство.

— В самом деле? Тогда мне нужно сменить личину. — Симон осторожно отклеил фальшивую бороду, потер бритый подбородок, затем присел у корней дуба. — Похоже, новости необычно быстро доходят до Иахата. Его почти можно заподозрить в… колдовстве?

Досифей кивнул, снова садясь на камень.

— Когда Иахат проезжал мимо нас по дороге, я мельком увидел сову в его носилках. Ты ведь знаешь, что это означает! В его колонне были и другие носилки — довольно большие и с зашитыми занавесками.

— Вот как! — Симон выругался. — Не сомневаюсь, там были Элисса и Лотис — вероятно, связанные и одурманенные.

— Лотис? Элисса?

— Бывшая любовница Максенция и ее служанка. — Симон встал и, подойдя к своему мулу, развязал мешок с припасами и бросил его на землю. — Иахат похитил их прошлой ночью. Это долгая история. Я расскажу тебе об этом, пока мы будем есть, а потом мне придётся поспешить. Нет, сначала я покормлю мула. Пусти меня к мешку с кормом, Карбо…

Ворон, слетевший на мешок, чтобы поклевать его завязки, покорно спрыгнул на спину мула. На секунду он замер там, с некоторым возмущением глядя на Симона, затем вдруг пронзительно закричал и яростно взмахнул крыльями, взлетая в воздух.

— Ин иби!* — пронзительно каркнул он, взмывая в ветви дуба. — Ин иби!

* In ibi – в нём (лат.).

— В нём — что? — Досифей с недоумением посмотрел на мула, затем на ворона, который теперь сидел на высокой ветке. — Карбо, что на тебя нашло?

— Боюсь, это то, что нашло на мула, — сказал Симон. — Карбо, должно быть, почувствовал его присутствие.

Досифей повернулся к животному, которое теперь задирало морду вверх, к каркающему ворону. На мгновение оно замерло так, затем опустило голову и начало царапать передним копытом пыль. К изумлению Досифея, царапины сложились в грубые греческие буквы, которые гласили:

ВОРОН НЕ ТАКОЙ КАК Я

— Понимаю, — медленно произнес Досифей. — Очевидно, ты знал, Симон, что этот зверь одержим.

— Да. И он дружелюбен, потому что прошлой ночью спас меня от меча одного из воинов Иахата. Но что он здесь написал, Досифей? Неужели наш старый друг Карбо действительно такое же существо, как этот мул и… те совы?

— Подозреваю, что так, — кивнул старый чародей. — Идем, Симон, пообедаем в тени и поделимся тем, что оба недавно узнали.

Симон оставил открытый мешок с кормом на земле для мула, затем присоединился к чародею под большим дубом. Перекусывая хлебом и финиками, они рассказывали друг другу о своих странствиях и приключениях после расставания.

— Это время странных событий, — сказал наконец Досифей. — Что касается твоего вопроса о Карбо, то я давно подозревал, что он может быть чем-то подобным. За много лет до нашей встречи я купил его у римского солдата, из числа расквартированных в Галилее, который, в свою очередь, получил его от рыбака той страны. В древности в этьих землях происходили странные вещи, и многие, кто там живет, до сих пор помнят об этом. Боюсь, Симон, что твой мул и наш друг Карбо — оба Ам-ха-арец, те существа, от которых нынешние галилеяне получили свое имя.

Симон заметил, что мул закончил есть и теперь стоял всего в нескольких шагах от них, а Карбо сидел на самой нижней ветке дуба. Оба, казалось, внимательно слушали их разговор.

— Помнишь ли ты, Симон, — продолжал чародей, — как древний маг Останес писал о бегстве Великого Сета с земли на Гиады после войны между Первобытными богами и Древними? Сет нашел там новых и ужасных приспешников, и со временем даже заключил договор с Черным Затогом, которого называют Князем Сил Воздуха, Королем и Повелителем зазвёздной расы. С этими союзниками он снова сражался против Первобытных Богов и завоевал множество миров и солнц, включая даже Целено в Плеядах, где Древние основали свои величайшие архивы и наполнили их чудовищными знаниями. И также он завоевал Шесть Солнц, которые греки называют Кастором, и вокруг которых вращаются миры, откуда изначально пришли те, кого мы называем Ам-ха-арец. Приспешники Сета взяли из этих существ Кастора тех, которые были склонны его слушаться, и послали их служить ему на архивной планете Целено или в качестве его служителей на других завоеванных мирах. И они оказались могущественными слугами, ибо могли вселяться в тела многих различных существ, управляя их действиями и даже в некоторой степени мыслями.

Симон слегка вздрогнул, несмотря на полуденную жару. Он взглянул на ворона и спросил:

— Это правда, Карбо? Неужели ты и этот мул действительно из той расы, которую в Галилее называют «земным народом»?

— Ита! — кивнула птица. — Ам-ха-арец!

— Боги! — Симон повернулся к Досифею. — Неужели это правда?

Прежде чем волшебник успел ответить, мул снова начал царапать землю. На этот раз образовавшиеся слова гласили: ПРАВДА. МЫ ШЕСТЬ СОЛНЦ. ВРАГИ СЕТА. ПОМОЖЕМ ТЕБЕ.

Досифей понимающе кивнул.

— Карбо, спускайся вниз. Поешь досыта зерна, а затем возвращайся в Салим и сообщи Менандру и оставшимся Тридцати, что они должны как можно скорее присоединиться к нам в Иерусалиме.

Птица набросилась на зерно, и пока она ела, Симон спросил своего старого наставника:

— А куда ты теперь направляешься?

— Туда, в Аферему. Сегодня вечером я навещу поместье колдуна Йосефа бар Хели и, надеюсь, узнаю больше об этих делах. Ты поможешь мне, Симон?

— Нет. Я следую за Иахатом. Если он и его солдаты остановятся на ночь, я подкрадусь к ним, как змея, и эти солдаты проснутся на рассвете, обнаружив своего господина без головы. Затем я пойду за Максенцием.

— Понимаю. Ты все еще стремишься к мести, которой жаждал все эти годы. Что ж, я тебя не виню. Но чувствую, что ты также планируешь спасти этих двух своих подруг, что может оказаться более трудным делом. Будь осторожен, Симон, и, если позволишь дать тебе совет, выбрось эту самаритянскую одежду вместе с бородой. Иудейские или даже сирийские одежды сослужат тебе лучшую службу в дальнейшем.

— У меня нет времени, чтобы достать такую одежду, — сказал Симон, — но не волнуйся. Я обойду эту деревню и продолжу свой путь. Самаритянская одежда мне вполне подойдет, если только я не попытаюсь войти в Иерусалим. Надеюсь, мне не придется этого делать.

Мул тряхнул головой, затем выцарапал на земле: Я ТОЖЕ ИДУ. ПОМОГУ ТЕБЕ.

Симон откинул со лба потные темные пряди.

— Что ж, мул, твоя помощь до сих пор была искренней…

— Думаю, Симон, твоему «мулу» нужно имя, — предложил Досифей. — Почему бы не назвать его Валаамом?

Молодой самаритянин кивнул.

— Да, почему бы и нет? Он не может говорить, как легендарная ослица Валаама, но, определённо, способен писать, и это еще более удивительно! Пойдем же, Валаам. В этот миг возмездия я не откажусь ни от одного честного предложения помощи, будь то от человека или демонического духа.

Но Досифей лишь повторил:

— Будь осторожен, Симон — очень осторожен.

Часть третья

Башня Сета

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Тот, кого назвали Симоном, покачал головой. Это был молодой человек лет двадцати пяти, высокий, крепкого телосложения. Ветер трепал края его тёмного плаща и прямые чёрные волосы, спускавшиеся почти до плеч. Что-то суровое было в выражении его угловатого, чисто выбритого лица и тёмных, глубоко посаженных глаз.

— Твоя работа — безумие. Она ни к чему не приведёт. Покончи с этим, о наставник, и возвращайся на постоялый двор.

Досифей сердито посмотрел на него, затем бросил лопату; она с грохотом упала на каменистую землю.

— Говорю тебе, это было здесь! Разве я не показывал тебе отрывок из древней книги Маттана, жреца Баала, где сказано...

— Безумие, — повторил Симон. — Автор этого труда был таким же сумасшедшим, как и колдун, которому принадлежал этот манускрипт. Я всё ещё думаю, что ты заплатил слишком много за покупку книг этого колдуна.

— Продикос не был обычным колдуном, как тебе хорошо известно. Он был величайшим магом Эфеса, города, славящегося своей магией. Когда он… умер… я купил всё, что мог себе позволить из его библиотеки, ибо было бы преступлением позволить его книгам попасть в руки кого-то менее учёного, чем я.

Симон снова покачал головой.

— Ты одержим. День за днём, уже почти неделю, ты приходишь сюда копаться в земле. Что ты надеешься найти на этой мрачной горной гряде? Сокровище?

Глаза Досифея сузились, блеснули.

— Ты не настолько глуп, чтобы так говорить, Симон.

— Да. Ты всегда ищешь какое-нибудь скрытое знание, которое увеличит твою магическую силу. Но здесь? Посмотри! — Он взмахнул левой рукой в сторону широкой, загромождённой руинами гряды; при этом его плащ распахнулся, обнажив красно-коричневую тунику и широкий пояс, на котором висели большой нож и римский гладиус. – Гляди — камни, сухая трава и обломки руин, которым больше тысячи лет. Ты действительно надеялся, что здесь сохранится что-нибудь ценное после…

— Века многое скрыли, — прошипел Досифей. — Неужели ты так мало узнал у меня и великого мага Дарамоса, у которого мы учились четыре года в Персеполисе? Есть тайны, которые тысячу раз по тысяче лет лежали скрытыми в земле — вещи, созданные магией колдунов минувших эпох. То, что я ищу, по сравнению с этим может показаться молодым — то есть, молодым на земле, ибо оно было создано среди звёзд за эоны до того, как было принесено в место, где сейчас лежат эти руины, когда они являлись построенным чародеями святилищем Хали.

Симон снова запахнул плащ, поёживаясь не только от порывов холодного ветра. Ему не нравилось напоминание о том, что в этом месте находился Хали, город, разрушенного двенадцатью коленами под предводительством Иисуса Навина много веков назад. Старые свитки Досифея из библиотеки Продикоса, большинство из которых были древнее пятикнижия Моисеева, рассказывали о чудовищных обрядах, которые совершали здесь древние жители этой земли, не все из коих были людьми.

— Я бы подумал, Досифей, что после того, что мы пережили в Эфесе, ты оставишь эти мрачные изыскания. Я никогда больше не хочу так близко подходить к неземной погибели, как тогда, когда мы противостояли служителям Ассатура, Звёздного Бога.

Досифей внезапно рассмеялся.

— И всё же, Симон, именно твои собственные изыскания тёмных знаний ввергли нас в эту опасность. Твоей целью тогда была месть Риму за смерть Елены.

— Не смей говорить об этом! — предостерегающе прорычал Симон.

— Хорошо. Но теперь ты ищешь римлян, которые убили твоих родителей восемь лет назад и продали тебя на арену. Я думаю, что если мои изыскания обнаружат источник силы, ты воспользуешься им довольно охотно.

— Для того, что мне нужно сделать, хватит меча. Но пойдём, нам пора. До постоялого двора далеко.

Досифей неохотно кивнул, спрятал инструменты в расщелину скалы, затем взял длинный деревянный посох и последовал за Симоном от руин вниз по тропинке, огибавшей склон холма. Они шли быстрым шагом, и Симон в который раз поразился своему седовласому наставнику, который, хотя ему было за семьдесят, казался столь же бодрым, как горный козёл. Пока они спешили, ветер продолжал дуть, сгибая сухие травы и шелестя листьями редких дубов. Изредка выглядывало из-за облаков клонящееся к западу солнце, окрашивая серые склоны и гряды, волнами спускавшиеся перед ними к далёкому берегу Великого моря и обнесённому стенами городу Экдиппа, в древности называвшемуся Ахзив.

— Это ещё одна причина, по которой я скоро должен буду отправиться своим путём, — сказал Симон через некоторое время их ходьбы. — Помимо того, чтобы избежать дальнейших твоих связей с тёмной магией, я должен сделать то, ради чего сюда пришёл.

— Понимаю. — Досифей помолчал несколько мгновений, затем спросил: — А как же юный Менандр и девушка Илиона? Ты спас её от тёмных замыслов её лживого отца Продикоса; отчасти ты несёшь за неё ответственность.

— Нет. Дочь Продикоса решила отправиться с тобой и Менандром обратно в Персеполис, чтобы учиться у мага Дарамоса. Ты должен поехать туда, как и планировал изначально, вместо того чтобы сопровождать меня сюда, в страну, где я родился.

— Возможно. Но это было до того, как я купил книги Продикоса и узнал о том, что может быть скрыто в руинах Хали.

— И что же это может быть, Досифей?

— Ха! Так значит, тебе интересно.

Симон вздохнул.

— Нет. Забудь, что я спросил.

Они зашагали дальше в молчании. Почти два часа они шли, всё время спускаясь к городу у моря, по истоптанным тропам, неглубоким травянистым долинам и низким грядам, пока наконец им не стали встречаться на пути другие люди — крестьяне, пастухи, путники, двигавшиеся пешком и на мулах. Солнце уже село за море, когда наконец они увидели постоялый двор среди скопления убогих жилищ прямо за городскими стенами, но лучи всё ещё окрашивали нижнюю сторону сплошных облаков багряным огнём.

— Ты уже сказал Менандру и Илионе? — спросил Досифей.

— Что я уезжаю? Нет… ещё нет.

— Менандр будет разочарован. Он смотрит на тебя с восхищением, ты же знаешь.

— Я тоже буду скучать по нему.

— И Илиона будет разочарована вместе с ним.

Симон ничего не ответил.

— Она прелестная девушка, — продолжал Досифей, — по-своему такая же милая, какой была её сестра Елена. Она даже немного похожа на неё, как ты, уверен, заметил.

Да, Симон заметил это. Илиона, пусть и не такая высокая, как её старшая сестра, и светловолосая, а не брюнетка, всё же напоминала ему Елену каждый раз, когда он смотрел на неё.

— Дурак! – Симон, нахмурившись, резко повернулся к старому Досифею. — Неужели ты не понимаешь, что это ещё одна причина, по которой я должен уйти? Илиона прелестна, но она никогда не заменит Елену — и каждый раз, когда я вижу её, это как нож, поворачивающийся внутри меня. Больше не говори об этом!

Вновь погрузившись в молчание, они прошли короткое расстояние до постоялого двора. Симон хмурился, погружённый в мрачные раздумья, а в глазах Досифея читалось раздражение и оттенок грусти.

Когда они вошли в ворота, ведущие к тропинке вокруг боковой стороны здания к небольшому саду, толстый мужчина выбежал из передней двери и побежал за ними.

— Позвольте обратиться к вам, добрые господа.

Симон почувствовал легкое раздражение, когда толстый бородатый трактирщик дернул Досифея за рукав.

— Ну, что такое?

— Возможно, у меня есть кое-что интересное для вас, — сказал мужчина, ухмыляясь и поглядывая то на одного, то на другого, потирая толстопалые руки.

— Да, Исаак? — мягко спросил Досифей, кладя монету в одну из этих рук.

— Чуть меньше час назад сюда приходили два солдата. Они расспрашивали о трех самаритянских путниках и золотоволосой девушке с ними.

— Солдаты! — воскликнул Симон, кладя руку на рукоять меча. – Это были римляне?

— Похоже, что нет. На них были темные доспехи и черные плащи. Не думаю, что я когда-либо видел таких раньше.

— Что им было нужно? — спросил Досифей.

— Они интересовались, где вас найти. Когда я сказал, что не знаю, то спросили, где вы остановились. — Трактирщик взглянул на второй этаж здания.

— И я полагаю, ты им сказал, за вознаграждение? — прорычал Симон.

Мужчина пожал плечами и развел руками.

— Нет, нет, конечно, нет, но они могли узнать. Я видел, как они расспрашивали слуг.

— Куда они пошли? В город?

— Нет, молодой господин. Они пошли по дороге в сторону холмов — той самой, по которой вы только что пришли.

Симон и Досифей посмотрели друг на друга, каждый думая об одном и том же.

— Благодарю тебя, Исаак, — сказал Досифей, кладя еще одну монету на ладонь трактирщика. — Если ты снова увидишь этих людей, пожалуйста, немедленно дай нам знать.

Мужчина поклонился.

— Обязательно. Конечно, я так и сделаю. — Он повернулся и поспешил прочь, в темной бороде блеснула его застывшая ухмылка.

Симон и Досифей быстро поднялись по внешней лестнице на галерею, опоясывавшую второй этаж, и быстро направились к снятой ими комнате. Они попробовали дверь, обнаружили, что она не заперта и вошли.

Двое молодых людей повернулись к ним из противоположных углов помещения. Одна, девушка с золотыми волосами, собранными в небрежную прическу, поднялась со стула возле очага, в котором мерцало теплое пламя. Другой, юноша с глазами и волосами такими же темными, как у Симона, тоже встал. Большой черный ворон сидел на столе, за которым сидел юноша, одна его лапа покоилась на полуразвернутом свитке.

— Менандр, почему дверь не заперта? — потребовал Симон.

— А зачем? — удивилс юноша. — Илиона и я, мы оба здесь.

Симон и Досифей закрыли за собой дверь. Досифей спросил:

— Никто из вас случайно не видел двух солдат, одетых в черное?

— Я же говорила вам! — воскликнула девушка, бросая укоризненный взгляд на Менандра. — Я говорила, что они от моего отца, но ты не слушал, сказал, чтобы я не беспокоилась! — Она бросилась вперед и обняла Симона. — Помоги мне! – воскликнула она. — Мой отец восстал из могилы! Он прислал за мной своих стражников!

Симон схватил ее за плечи и встряхнул.

— Ты должна прекратить это, Илиона.

Досифей положил руку на лоб девушки, поймал ее взгляд своим и произнес короткую молитву на непонятном ей языке. Она тут же немного расслабилась; ее глаза, нежного орехового цвета, потеряли большую часть горевшей в них тревоги.

— Мне так спокойно рядом с вами, — вздохнула она, но в ее голосе все еще дрожала нотка волнения. — Скажи мне, Симон, что сказал старый чародей?

Симон неловко отвел взгляд, но Менандр шагнул вперед и произнёс:

— Это благословение, данное нашему народу древним пророком Моисея. Оно означает: «Да благословит тебя Господь и сохранит тебя, да воссияет лик Его над тобою…»

— А ты! — воскликнула девушка, резко повернувшись. — Ты не хотел меня слушать, даже не желал запирать дверь. — Она повернулась к остальным. — Симон, мы видели их, когда возвращались из города с покупками. Мы прятались в кустах, пока они не ушли — Менандр не хотел, но я настояла. Они расспрашивали слуг.

— Вы слышали, что они говорили? — спросил Досифей.

— Нет, они были слишком далеко, — ответил Менандр. — Почему они здесь, почтенный наставник? Что им нужно?

Симон и Досифей переглянулись.

— Я знала! — запричитала девушка. — Мой отец вернулся — он послал их за мной! — Она отвернулась и, рыдая, бросилась на покрытую одеялом циновку у очага.

Менандр шагнул к Досифею.

— Почтенный наставник, это правда?

Досифей покачал головой.

— Нет, это невозможно. Продикос мертв. Однако те солдаты, которых вы видели, действительно спрашивали о нас. Так нам сказал трактирщик.

— Боги! — Юноша поспешил к девушке. — Илиона, прости, я должен был тебя послушаться. Но, пожалуйста, не бойся. Они не могут быть солдатами твоего отца. Ты слышала Досифея — это невозможно!

Девушка продолжала рыдать, не обращая на него внимания.

Симон вышел наружу и быстро обошел галерею, опоясывавшую второй этаж. Он не увидел никого, кто выглядел бы подозрительно, хотя, конечно, в сгущающихся сумерках могло скрываться множество людей. На западе стены Экдиппы вырисовывались на фоне облаков, окрашенных последним отблеском заката; на востоке небо прояснялось, и над холмами поднимались бледные звезды Девы, среди которых сияла алмазно-яркая Спика.

Вернувшись внутрь, он закрыл и запер дверь на засов.

— Запри и наружную дверь соседней комнаты, Менандр, — сказал он. Затем, ради Илионы, добавил: — Я не сомневаюсь, что это ложная тревога, но для нашего собственного спокойствия мы будем спать с открытыми внутренними дверьми, чтобы можно было позвать друг друга, если понадобится.

Значительно позже, после того как Илиона и Менандр разошлись по своим комнатам, Симон и Досифей сидели за столом в главной комнате, разговаривая тихим шепотом. Неподвижное пламя масляной лампы горело между ними, а в очаге на другом конце комнаты всё ещё мерцали язычки пламени. Наверху, среди темных стропил, беспокойно дремал ворон, время от времени вздрагивая и издавая легкие шорохи и карканье.

— Что ты думаешь, об этом, о наставник? — спросил Симон.

— Не знаю, что сказать, — ответил Досифей. — Описание солдат соответствует тем, которых использовал Продикос.

— Он действительно был колдуном, одним из величайших и самых отвратительных. Говорят, что такие часто возвращаются из мертвых, особенно чтобы отомстить тем, кто погубил их. Неужели он?..

Досифей покачал головой.

— Нет. Душа Продикоса несомненно заключена в аду Хараг-Колата, вместе с душами тех, кого он держал в рабстве и кто умер вместе с ним. Тем не менее, он служил существам гораздо более могущественным, чем он, и их приспешники все еще могут ходить по земле. Возможно ли, что кто-то из их слуг заметил меня на аукционе в Эфесе, когда я покупал несколько древних книг Продикоса? — Несколько мгновений Досифей хмурился в молчаливом раздумье; затем, взглянув вверх, прошипел: — Карбо, спустись сюда!

Ворон сонно пошевелился, взмахнул крыльями, тихо каркнул, затем слетел со стропил на стол.

Досифей вытащил из-под одежды небольшой кожаный мешочек, развязал шнурки и высыпал из него с дюжину белых предметов, которые застучали по столу. Симон увидел, что они были вырезаны из кости или слоновьего бивня и огранены странным, неправильным образом; на каждой грани был выгравирован незнакомый ему символ.

— Выбирай, Карбо, — сказал Досифей. — Расскажи нам, откуда пришли люди в черном.

Ворон снова каркнул, словно в сонном раздражении. Затем быстро, почти нетерпеливо наклонился и схватил один из белых предметов своим тяжелым клювом. Досифей взял его у него.

— Что за чепуха? — спросил Симон. — Ты серьезно думаешь, что этот ворон может…

— Тихо, Симон! Ты видел, на что способен Карбо. Разве не он однажды спас тебе жизнь? А теперь смотри.

Симон так и сделал, вспомнив с легким ознобом тот случай, когда суждения Карбо оказались лучше, чем у самого Досифея. Да, интеллект ворона был сверхъестественным — но действительно ли Досифей верил в такой способ гадания?

— Выбирай снова, Карбо, — пробормотал старик. — Выбирай столько костей, сколько захочешь.

Ворон быстро схватил еще одну, бросил ее в протянутую руку Досифея, затем расправил крылья и тяжело взлетел обратно на свою стропилину.

— Больше ничего? — спросил старик, глядя вверх. — Только две?

Ворон спрятал голову под крыло.

— Хватит с меня! — проворчал Симон, поднимаясь. — Я спать.

— Подожди, Симон. Это любопытно. Карбон выбрал символы, означающие «тьма» и «святое место».

— И что это значит?

— Я спросил, откуда пришли люди в черном

Симон кивнул.

— Понимаю. «Черный храм» — звучит достаточно зловеще, согласен. Но, по-моему, Досифей, ты совершенно напрасно сам себя запугиваешь. В любом случае, твоё загадочное послание не сообщает нам ничего конкретного. Давай очистим наши мысли, хорошенько выспавшись.

Досифей кивнул, хотя в его глазах по-прежнему читалось сомнение. Они улеглись, завернувшись в одеяла, по разные стороны очага, и Досифей вскоре заснул. Однако Симон еще некоторое время лежал без сна, задумчиво глядя на колеблющийся световой узор, отбрасываемый угасающим огнем на потолок.

Он принял решение. Сегодня он закончил закупать припасы в Экдиппе; завтра он возьмет все, что ему нужно, и отправится на юг — один.

Симон вздохнул и беспокойно повернулся, глядя на тлеющие угли. Ему будет не хватать трех своих спутников. Много недель они путешествовали вместе, сначала на корабле из Эфеса в Антиохию, оттуда пешком на юг до Библоса, Сидона, Тира и наконец Экдиппы. Они зарабатывали на жизнь уличными фокусами: Симон и Досифей показывали чудеса, заставлявшие толпу ахать, а Менандр и Илиона выступали в роли помощников или собирали пожертвования зрителей. Они хорошо делали свою работу и слаженно работали вместе.

Именно во время их пребывания в Антиохии Досифей объявил о своем изменении планов. Первоначально он намеревался отправиться с Менандром и осиротевшей Илионой в далекий Персеполис, где они должны были заняться изучением тайных искусств под руководством Дарамоса, величайшего из магов. Однако во время морского путешествия из Эфеса старый самаритянский ученый успел прочесть купленные им древние свитки, и сделанное им в результате этого некое открытие заставило его принять решение сопровождать Симона на юг. Что именно он обнаружил, Досифей не сказал, а Симон не стал настаивать, поскольку его собственная мрачная цель занимала все мысли.

В городах по пути они неплохо зарабатывали, но, оказавшись в Экдиппе, Досифей потерял интерес к уличным представлениям, оставив это занятие своим трем спутникам, а сам днем уходил копаться в руинах на холмах к северо-востоку — руинах города Хали, осуждаемого в Книге Яшар*, которую некоторые считали старше писаний пророка Моисея.

* Книга Яшар (Книга праведных или Книга справедливого человека), является утерянной неканонической книгой, дважды упомянутой в Библии — Иисус Навин 10:13 и 2 Царств 1:18. Было написано множество подделок, якобы являющихся вновь обнаруженными копиями этой утерянной книги.

Симон внезапно проснулся. Он услышал какой-то звук. В комнате было темно, угли в очаге едва тлели. Пахло дымом, не похожим на дым из камина, и он почувствовал сквозняк. Затем его кожа покрылась мурашками, когда он увидел, что наружная дверь открыта, и в ней стоят две черные фигуры, силуэты которых вырисовывались на фоне звездного неба.

Симон медленно двинулся, затаив дыхание. Его руки коснулись рукоятей меча и кинжала, лежавших рядом с ним.

Фигуры вошли в комнату. В их руках блеснул яркий металл.

Симон вскочил, нанося рубящие и колющие удары со всей ловкостью и силой, которые он приобрел во время гладиаторских тренировок. Клинок его сики вонзился в грудь одной из темных фигур за мгновение до того как его римский гладиус перерезал шейные жилы у другой. Мгновенно оба человека с грохотом рухнули на пол.

— Досифей! — крикнул Симон. — Вставай, быстро! Принеси свет!

Но старик уже был на ногах, тыча факел в тлеющие угли. Когда вспыхнуло пламя, оно осветило две фигуры в черных плащах, распростертые на полу. На шлемах и доспехах из черного металла посверкивали блики.

Крови не было.

— Симон! — Менандр в одной тунике появился в дверном проеме другой комнаты с незакрытой масляной лампой в руке. — Что случилось?

— Закрой дверь, Симон, — поторопил Досифей, прикрепив свой факел к стене, — Быстро! Никто не должен об этом узнать.

Симон так и сделал, удивляясь тревоге своего старого наставника — и вдруг заметил, что дверь странно обгорела. Большой полукруглый кусок, содержащий замок и часть поперечной балки, был аккуратно вынут и теперь лежал на полу; очевидно, звук его падения и разбудил самаритянина. Обломок и место, где он был, почернели и дымились по краям.

— Баал! — ахнул Симон. — Досифей, что, во имя Аида?..

Илиона в белой ночной рубашке появилась в дверном проеме за Менандром. Ее глаза расширились.

— Боги! Стражники моего отца! — ахнула она, побледнев и схватившись за дверной косяк для опоры.

— Нет, — сказал Досифей, наклоняясь над неподвижными телами. — Это невозможно. Но они вполне могли быть приверженцами того же темного культа, которому служил твой отец. Смотри! — Он перевернул одно из тел и указал на черно-желтый медальон на его груди. — Видишь эти вставные драгоценности? Они образуют знак Бычьей Головы, эмблему культа Ассатура!

Но Симон смотрел на зияющую рану, которую его меч оставил на шее человека. Крови не было, и более того, пока он смотрел, рана, казалось, медленно затягивалась, срасталась.

— Досифей, берегись!

Старик ахнул, когда рука упавшего солдата метнулась и схватила его за горло. Илиона закричала. Симон зарычал и ударил коротким мечом, рассекая мышцы и позвонки так, что голова стражника откинулась назад и повисла на клочке плоти и сухожилий, но рука все еще сжимала горло Досифея. Симон яростно выругался и рубанул по ней; она ослабила хватку и упала на пол, отрубленная по локоть.

— Симон! Другой! — закричал Менандр.

Симон обернулся и увидел, как поднимается другой солдат, бескровная рана на его груди затягивалась под медальоном. В его поднимающейся руке блеснул яркий металл. Симон инстинктивно пригнулся — как раз в тот момент, когда из оружия вырвался тонкий, как карандаш, луч света. Издав крик, он прыгнул и ударил; голова стражника в чёрном шлеме слетела с плеч и с грохотом покатилась в угол. На мгновение тело осталось стоять прямо, неуверенно покачиваясь, затем рухнуло на пол.

— Боги! — воскликнул Менандр.

Досифей поднялся, кашляя и хватаясь за горло, доковылял до стула и сел. Менандр поставил свою лампу на стол, затем бросился к Илионе, которая сползла на колени и с широко раскрытыми от ужаса глазами вцепилась в дверной косяк.

Симон осторожно опустился на колени рядом с мертвыми стражниками, держа наготове свой клинок. Тела не шевелились — теперь они казались по-настоящему мертвыми. Но крови по-прежнему не было. Медленно он вернулся к своим покрывалам, надел пояс с мечом поверх туники и вложил оружие в ножны, ни на мгновение не отрывая взгляда от неподвижных тел.

Они не двигались.

Досифей поднялся со стула, наклонился, взял из правой руки обезглавленного стражника небольшой предмет серебристого металла и поднес его к лампе. Симон подошел и осмотрел его. Это была блестящая, как зеркало, металлическая сфера размером чуть больше грецкого ореха, из которой торчала трубка, длиной примерно в палец.

— Что это? — спросил Симон.

— Оружие, — пробормотал Досифей. — Странное оружие. Я никогда не видел ничего подобного. Оно выпустило тот потрескивающий луч.

Симон взглянул на дальнюю стену, где на штукатурке дымилось небольшое почерневшее пятно.

— Колдовство! — прорычал он. — Если бы я не поторопился, оно бы убило меня. Досифей, тебе лучше объяснить, как…

— Нет! — внезапно завизжала Илиона, указывая.

Симон обернулся и ахнул, увидев, что из шеи каждого трупа сочится вязкая зеленоватая масса, собираясь на полу в жилистый полупрозрачный пузырь, пульсирующий и набухающий. Затем оба пузыря, каждый размером почти с человеческую голову, начали двигаться по доскам пола. Один из них остановился у руки одного из стражников; из него выросла бесформенная псевдоподия, подняла маленькое серебристое оружие из мертвых пальцев и начала наводить его.

Симон метнул меч. Он пронзил пузырчатую тварь и с глухим стуком вонзился в пол, пригвоздив ее; вспыхнул еще один яркий огненный луч, коротко потрескивая на штукатурке потолка, а затем серебристый предмет со стуком покатился по полу. Пузырь стёк с клинка, который, по-видимому, не причинил ему вреда, оставив меч торчать в досках, и двинулся к наружной двери. Симон перепрыгнул через него и схватил широкую лопату, стоявшую рядом с очагом. Тварь быстро ползла вдоль стены к щели под дверью. Симон быстро подбежал и подхватил ее на лопату, а затем ловко сбросил в тлеющие угли камина. Оно зашипело, забулькало, попыталось вылезти из огня, но Симон снова запихнул его туда лопатой. Угли зашипели. По лицу Симона тек пот; хотя тварь не издавала ни звука, ему казалось, что он слышит ее мучительный вопль в своем сознании, как её боль проходит по его собственным нервным волокнам.

Илиона снова закричала. Симон обернулся и увидел, как другая пузырчатая тварь вцепилась в ее лодыжку длинной псевдоподией и начала вливаться в этот отросток, устремляясь по нему к своей жертве. Менандр бросился вперед с факелом, который он схватил со стены, и поднес к ней пламя. Илиона вскрикнула, словно горела ее собственная плоть. Тварь отпустила ее и отступила. Симон бросился вперед, подхватил тварь на лопату и тоже бросил в угли, Менандр последовал за ним с факелом.

Через минуту от пузырей осталась только смолистая жидкость, бурлящая в золе. Комната наполнилась отвратительной вонью. Илиона дрожала в объятиях старого Досифея, который пытался ее утешить.

— Оно хотело проникнуть внутрь! — рыдала она. — Оно хотело завладеть моим разумом, моей душой! Я не могла пошевелиться! Я чувствовала его мысли, его боль, когда огонь коснулся твари!

Симон шагнул вперед, его лицо было мрачным, угрюмым.

— Досифей, кем они были?

Старик, поглаживая светлые волосы девушки, поднял на него встревоженные глаза.

— Не знаю. Я никогда не видел ничего подобного. Но можешь быть уверен, что это действительно прислужники Ассатура.

— Возможно, поднятые твоими раскопками в тех руинах?

— Боюсь, что так. Мы должны уйти отсюда, Симон, прежде чем…

Дверь внезапно распахнулась, и черноволосый трактирщик вбежал в комнату, размахивая топором. За ним следовали трое крепких мужланов с дубинами в руках.

— Баал и Ашторет! — выругался он. — Что за шум? И эта вонь! Что тут горело? — Он взглянул на изрубленные тела двух стражников. — Боги! Здесь произошло убийство!

— Нет! — Досифей бросился к своему спальному месту, вытащил позвякивающий кошелек и подошел к трактирщику. — Нет, добрый Исаак, не убийство. Эти люди напали на нас ночью.

Трактирщик взглянул на кошелек, затем повернулся к своим трем крепышам.

— Я сам с этим разберусь, — сказал он. — Идите и успокойте всех, кого разбудили, скажите, что все под контролем.

Трое кивнули и вышли, бормоча себе под нос. Симон закрыл за ними дверь и повернулся к трактирщику.

— Эти двое — те самые люди, которые вчера о нас спрашивали?

— Я… я думаю, что да. — Исаак с беспокойством взглянул на отрубленную голову, затем на тяжелую сику у бедра Симона.

— Они не здешние?

— Я никогда не видел их до вчерашнего дня.

Досифей вложил несколько золотых монет в руку Исаака.

— Это должно покрыть любые убытки и проблемы с… утилизацией. Мне искренне жаль за причинённое беспокойство, и я обещаю тебе, что мы все уйдём отсюда до рассвета.

Хозяин гостиницы задумчиво позвенел монетами.

— Я должен подумать о моих трёх верных помощниках.

Досифей добавил к кучке ещё три монеты. Исаак кивнул, ухмыльнулся, затем сунул их в свой кошель. Потом, бросив последний оценивающий взгляд на Илиону, поклонился и вышел из комнаты.

— Одевайтесь и собирайтесь, все, — сказал Досифей. — Живо!

— Мы же не пойдём туда, правда? — спросила Илиона, её голос дрожал. — А вдруг там ещё кто-то есть… там, в ночи?

— Сомневаюсь, — ответил Досифей, — но мы должны уйти, прежде чем другие подобные им узнают об их неудаче — и прежде чем местные власти пронюхают об этом.

Полчаса спустя они собрали все свои пожитки и повели трёх навьюченных ослов вверх по долине к востоку от Экдиппы, к холмистому горизонту, где уже забрезжил первый проблеск зари.

Глава II

Через час после рассвета они вышли к перекрёстку. Здесь путники остановились и позавтракали под двумя дубами. Немногочисленные прохожие, двигавшиеся мимо в этот ранний час, почти не обращали на них внимания, когда они сидели и молча ели. Илиона, как заметил Симон, всё ещё выглядела довольно бледной, и хотя солнечный свет был приятно тёплым, она плотно закуталась в свой плащ. Тем не менее, теперь она казалась спокойной. Здесь, при ясном дневном свете, ночной ужас отступал, казался менее реальным.

Когда они закончили трапезу, Симон спросил:

— Куда ты пойдёшь отсюда, Досифей?

Старик взглянул на восточные холмы.

— В Капернаум.

Симон поднялся на ноги.

— Тогда я должен вас покинуть. Моё предназначение зовёт меня на юг.

Остальные тоже встали. Досифей спросил:

— Ты должен, Симон?

— Ты прекрасно знаешь об этом, старый наставник. Я буду скучать по тебе, но ещё до того, как мы покинули Эфес, я сказал тебе, где находится моя судьба.

Досифей кивнул, взглянул на трёх вьючных животных.

— Возьми с собой хотя бы одного из ослов.

— Нет. Я беру только то, что могу нести с удобством. Мне нужно путешествовать налегке.

— Деньги…

— У меня есть четверть того, что мы заработали. Этого более чем достаточно, чтобы добраться до Себасты. Остальное вам троим нужнее, чем мне.

Илиона вдруг бросилась вперёд и обняла его.

— Пожалуйста, Симон, пожалуйста, не покидай нас!

Молодой самаритянин осторожно высвободился из объятий девушки.

— Я должен, Илиона.

— Что мы будем делать? — В голосе девушки послышалось отчаяние. — Ты сильный и умелый боец. Ты можешь защитить нас от разбойников и… и ночных тварей.

— Ерунда, Илиона. Досифей — могущественный чародей, ты же знаешь. А Менандр изучал искусство магии и самообороны у мага Дарамоса столько же, сколько и я, а под руководством Досифея ещё больше. Они защитят тебя…

— Менандр молод. Никто не сравнится с тобой, Симон — моя сестра часто говорила мне это.

Лицо Симона исказилось от боли. Он довольно резко оттолкнул девушку и повернулся к Досифею.

— Мой совет тебе, старый наставник, — следуй своему первоначальному плану. Отведи Менандра и Илиону в Парфию, где они будут учиться и расти под опекой Дарамоса.

— А ты последуешь за нами туда, Симон?

— Когда-нибудь… возможно.

Досифей кивнул.

— Если выживешь, ты хочешь сказать. Что ж, Симон, у меня тоже есть своя цель. Я напал на след и должен идти по нему.

Симон нахмурился.

— Я знаю тебя. Пути, которыми ты следовал в поисках тёмных знаний, часто оказывались коварными.

— Больше, чем твои в поисках мести?

Симон не нашёл, что ответить.

— Каждый из нас должен следовать своей судьбе.

— А что насчёт Менандра и Илионы? — спросил Симон.

— Я продолжу обучать их, как делал до сих пор.

— Надеюсь, твои… изыскания… не подвергнут их опасности.

Досифей улыбнулся.

— Разве ты только что не сказал, что я могущественный чародей? В конце концов, я прожил более семидесяти лет.

— Очень хорошо, — кивнул Симон. — Удачи тебе. И тебе, Илиона. И тебе, Менандр. — Он поочерёдно пожал руку каждому. — И тебе, Карбо, — добавил он, обращаясь к чёрной птице, сидевшей на плече Менандра. Затем резко повернулся и зашагал прочь по дороге, ведущей на юг, не оглядываясь.

Он шёл, наверное, минут пять, когда услышал за спиной быстрые шаги. Обернувшись, он увидел юного Менандра, спешащего в его сторону, а рядом с ним в воздухе хлопал крыльями ворон Карбо.

— Симон! — задыхаясь, проговорил Менандр, догнав его. — Я иду с тобой.

Симон остановился и сурово посмотрел на юношу.

— Нет!

— Ита!* — каркнул ворон, устраиваясь на привычном месте на плече юноши.

* Ita — так (лат.).

— Нет, и ты тоже, безумная птица! Возвращайтесь оба к остальным.

— Пожалуйста, Симон! Возьми меня с собой. Позволь мне помочь тебе уничтожить римлян, которые убили твою семью.

Симон покачал головой, гнев и печаль смешались в его глазах.

— Ты не понимаешь, что говоришь, парень.

— Всё я понимаю! Разве римляне не убили и моих родителей тоже?

— Это произошло, когда ты был слишком мал, чтобы помнить. Тебе было всего шесть, когда Досифей выкупил тебя из рабства. А мне было шестнадцать — столько же, сколько тебе сейчас, — когда это случилось со мной.

— Но я знаю, Симон. Я часто об этом думаю. Я хочу убивать римлян так же, как и ты!

— Послушай, будь ты проклят! — прорычал Симон. — У тебя есть ответственность перед Досифеем и Илионой.

Менандр яростно покачал головой.

— Досифей ни в ком не нуждается, как ты прекрасно знаешь. А что касается Илионы, то она меня презирает.

— Ага, вот оно что, — сказал Симон. Он положил руки на плечи юноши и, поглядев в его тёмные глаза, увидел там боль. — Расскажи мне об этом, Менандр. Вы с Илионой казались хорошими друзьями во время путешествия из Эфеса и в Антиохии. Что случилось?

Менандр вздохнул.

— Всё началось, когда Досифей сказал, что мы поедем с тобой, Симон, а не в Парфию. Я так много рассказывал ей о Дарамосе, о его странных и фантастических способностях и о том, какой он замечательный и добрый учитель.

— Он действительно такой. Я знаю, Илиона с нетерпением ждала этого путешествия — казалось, она почти забыла о той тёмной тени, что лежала на ней в доме её отца. Я чувствовал, что она разочарована — проклятое упрямство старого Досифея! Но неужели Илиона отвернулась от тебя из-за этого?

Менандр заколебался.

— Симон… она любит тебя.

Симон вздрогнул. И снова не нашёл, что сказать.

— Это правда, Симон. Её сестра Елена много рассказывала о тебе, пока они жили в особняке сенатора Юния в Антиуме. И теперь я боюсь, что Илиона, разочарованная тем, что не поедет в Парфию, возложила все свои надежды на тебя — и презирает меня за то, что я давал ей обещания, которые оказались нарушены. Я не могу винить её — я тоже хотел бы вернуться к Дарамосу в Парфию.

Симон мгновенно осознал правоту слов Менандра. Это объясняло угрюмость Илионы, её импульсивную привязчивость.

— Послушай, Менандр, — сказал он. — Между мной и Илионой ничего нет. То, что было между мной и Еленой, было чем-то… чем-то таким, что даётся только богам. Я не могу говорить об этом больше. Но ты и Илиона?

Менандр покачал головой.

— Мы были друзьями — близкими друзьями. Я… я надеялся, что из этого может выйти что-то большее, но…

Симон хлопнул юношу по плечу.

— Возвращайся к ней, — сказал он. — Она нуждается в тебе, можешь не сомневаться — причём сейчас больше, чем когда-либо, я уверен. И Досифей тоже. Постарайся уберечь его от неприятностей, если сможешь. Они оба нуждаются в тебе, Менандр, знают они об этом или нет.

Юноша кивнул.

— Хорошо, Симон. Я вернусь к ним — но только если ты пообещаешь мне, что вернёшься к нам снова.

Симон помедлил.

— Я… я вернусь, если смогу.

— Ты вернёшься, если захочешь, Симон.

— Да. — Самаритянин импульсивно протянул руку и сжал предплечье юноши, посмотрев в его серьёзные тёмные глаза. — Обещаю, я снова увижу тебя, Менандр — и вся Римская империя не помешает мне!

— Тогда в Капернауме?

— В Капернауме — или в любом другом месте, где бы вы ни оказались.

Менандр кивнул, крепко пожал руку Симону, затем резко повернулся и поспешил обратно по дороге. Симон смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, затем устроил поудобнее свой заплечный мешок и продолжил свой путь на юг.

Весь тот день они втроём двигались на юго-восток через холмы, Илиона время от времени ехала на осле, который был ментше всего нагружен. Менандр сочувствовал ей, зная, что её усталость отчасти объясняется пережитым ужасом, но всякий раз, когда он заговаривал с ней, она отвечала как можно короче, скрывая свои чувства.

Однажды утром они остановились, и Досифей оглянулся назад, на широкий хребет к северо-востоку от Экдиппы. Менандр внимательно следил за ним.

— Почему я не смог найти её? — услышал он бормотание старого мудреца. — Разве её там не было? Если нет, то кто её нашёл? Куда её забрали?

— Что забрали? — спросил Менандр.

— Чашу Биах… — Досифей внезапно оборвал себя. — Будь ты проклят, Менандр, неужели тебе обязательно нужно соваться в мои мысли без приглашения?

Юноша удивился непривычной резкости своего наставника.

— Разве на тех вершинах холмов не руины Хали? Что ты не смог там найти?

Досифей взглянул на Илиону, которая безвольно стояла рядом с ослами, по-видимому, не обращая внимания на разговор.

— Я расскажу тебе в Капернауме, — сказал он. — Пойдём, мы должны добраться до города до наступления ночи.

Они двинулись дальше, ещё дважды ненадолго останавливаясь в течение дня. Небо было ясным, и ещё задолго до полудня ночной ужас уже казался Менандру лишь смутно припоминаемым кошмаром. Даже настроение Илионы, казалось, улучшилось. И всё же Досифей, казалось, торопился, и эта спешка заставляла Менандра задуматься. Не боялся ли старик, что сумерки могут застать их за пределами защищающих стен гостиницы?

Ночь они провели в небольшой переполненной гостинице в горной деревушке и рано утром возобновили свой путь. К середине дня путники миновали вершину холмов и смогли взглянуть вниз, на прекрасную плодородную равнину Генисарет. За ней простиралось широкое озеро с тем же названием, а на его берегу расположился город Капернаум. За час до заката они въехали в западную часть города и до наступления ночи разместились в уютной гостинице.

Менандр позаботился о том, чтобы животных отвели в конюшню и дали им побольше соломы, затем вернулся в гостиницу. После того как они втроём поднялись по наружной лестнице в свои три комнаты, путники легко поужинали и выпили травяного настоя, после чего совершенно измученная Илиона сразу же удалилась в свою комнату.

— Она будет спать крепко, — сказал Досифей. — Зелье, которое я ей дал, поможет в этом.

— Несомненно. Мы здесь в безопасности, о наставник?

— Да, конечно.

Менaндр наклонился вперед, упершись локтями в стол.

— Ты обещал рассказать мне все. Не щади меня. Ты расшевелил нечто опасное для нас? Не наделал ли ты дел, которые представляют для нас опасность? Что это за Чаша Биах, которую ты ищешь?

Старик вздохнул.

— Ты, конечно, читал об этом в Книге Яшар.

— Да, как раз прошлой ночью, когда занимался исследованиями, которые ты мне поручил. Там написано, что служители Ассатура некогда собрались в Хали, чтобы совершать чудовищные обряды и пить золотой нектар Первобытных Богов из Чаши Биах — и за это мужи Ашера под предводительством Иисуса Навина разрушили город и многие другие поселения в этом регионе. Что все это значит, о наставник?

— Я тебе расскажу. — Досифей наполнил кубок вином, отпил из него и поставил на стол. — Книге Яшар, возможно, больше тысячи лет, но существуют куда более древние книги — те, которые я пока что не позволял тебе изучать.

— Книги из библиотеки Продикоса, которые ты купил?

— Да. Они рассказывают об этом святилище Хали, которое было названо в честь ужасной и отдалённой области космоса, природу которой ты не смог бы постичь на своей нынешней ступени обучения. И всё же город, где находилось святилище, был лишь последним уцелевшим форпостом древнего царства, исчезнувшего задолго до того, как Иисус Навин привёл избранный народ Яхве в эту землю. Столицей этого царства был древний и легендарный город Каракосса, чьи давно исчезнувшие руины покоятся под почвой долины Геннисарет. Там поклонялись древнейшим богу и богине Ассатуру и Шупникуррат, чьи обряды были известны мужам давно минувших Элама, Шема и первобытного Атллума — да, и даже тем, кто правил этим миром до того, как Элохим вдохнул жизнь в Адама. Ты понимаешь, что я говорю, Менандр?

Юноша неподвижно сидел мгновение, его глаза были широко открыты от благоговения и, возможно, лёгкого страха. Затем он прошептал:

— Йа, Ассатур! Йа, Шупникуррат! Кумат Каракосса ут Араг-Колат.

— Тихо! — Досифей оглянулся, словно опасаясь, что кто-то мог услышать, затем сделал большой глоток вина. — Да, ты помнишь — песнопение великим Порождающим в храме Эфеса. Не повторяй его!

— Досифей! — прошипел юноша. — С какими силами ты играешь?

— С силами, которые, возможно, принесут нам власть.

— Они подвергнут Илиону опасности? Те солдаты, которые искали нас в Экдиппе — они в самом деле напоминали тех, кто служил её отцу. Их действительно послал он?

Досифей покачал головой.

— Продикос уничтожен. Однако многие другие колдуны всё ещё процветают. И как центром поклонения Шупникуррат был великий храм в Эфесе, так и главное святилище её супруга Ассатура находится в одном из городов этой самой долины. Но довольно. — Досифей залпом допил остаток вина. — Ты должен идти спать, Менандр. Я расскажу тебе больше в другой раз, когда мы оба будем не такими уставшими.

— Завтра?

— Нет. Завтра я должен навести справки в местной синагоге по некоторым вопросам.

— Ты имеешь в виду вопросы, касающиеся того, что мы обсуждали?

— Я расскажу тебе в своё время.

— Досифей, что это были за желеобразные штуки, которые вылезли из людей в чёрных доспехах?

Старик помедлил, затем налил себе ещё вина.

— Называй их демонами, если хочешь. Я уверен, что они были слугами Ассатура. Мне кажется, я знаю, откуда они пришли, ибо о них говорится в Книге Эйбона, более древней, чем даже забытые народы Хайбории. Они могут завладевать телами людей или животных, живых или мёртвых.

— И... стражники Продикоса были одержимы?

— Некоторые из них — и даже сам Продикос. Существо, которое им овладело, известное пророкам как Саккут, Царь Ночи, было предводителем многих таких существ, каких ты видел в гостинице возле Экдиппы. Но это вещи, которые сложноваты даже для мого понимания. Я больше ничего не скажу до другого раза, Менандр. Спокойной ночи.

После того как Менандр ушёл в свою комнату, Досифей неторопливо допил свою вторую чашу вина. Затем, взглянув на карниз над окном, он прошептал:

— Карбо!

Ворон вспорхнул в тени, открывая глаза.

— Карбо, ты слышишь меня?

Птица кивнула.

— Ита!

— Завтра ты полетишь и найдёшь Симона. Он направляется на юг, к Гитте, своей родине. Найди его, но не позволяй ему себя обнаружить Ты понимаешь?

Ворон снова кивнул.

— Хорошо. Я открою тебе окно на рассвете, чтобы ты мог улететь.

Сказав это, старый самаритянин задул лампу и лёг спать. Снаружи, в ночи, сверкали холодные звёзды.

Симон доел свою тёплую похлёбку, отставил миску и уставился на пламя догорающего костра. Воздух был прохладным и тихим. Последние отблески сумерек исчезли, свет растущего полумесяца мерцал сквозь ветви дубов, среди которых он расположился.

Лёгкий порыв ветра зашелестел сухими листьями. Симон отозвался на него вздохом. Он устал, ибо прошёл долгий путь за последние два дня — на юг, через прибрежные равнины к реке Кишон и в холмы за ней. Его привалы были редкими и короткими, и он избегал городов, ночуя в лесистых холмах под звёздами.

Самария — его родная провинция. Он уже сейчас находился в её пределах. Завтра он пройдёт через Гитту, город, где был рождён. Это казалось странным. А на следующий день он войдёт в город Себасту, где римляне восемь лет назад разграбили его дом и убили его родителей.

Римляне.

Он хорошо сражался с ними гладиусом, которым его научил владеть дед — его дед Симон, который был солдатом при Марке Антонии до того как римляне посадили своего марионеточного царя Ирода править этой страной. Он сражался достаточно хорошо, чтобы ранить одного из римлян и убить одного из их псов-убийц и одного из помощников презренного сборщика налогов, который привёл их туда — сражался достаточно хорошо, чтобы римский офицер, командовавший ими, приказал схватить его невредимым, чтобы продать в одну из гладиаторских школ.

Римский офицер — Максенций. На протяжении восьми лет это имя вызывало ненависть Симона, вместе с тремя другими: Скрибоний, подчинённый офицера-садиста; Джахат, главный сборщик налогов Самарии; и Акраб, жестокий смотритель псов Максенция.

Максенций, который приказал убить родителей Симона; Скрибоний и Акраб, которые выполнили этот приказ; и низкий, ухмыляющийся, крысоподобный Джахат, который подстрекал к заговору и привёл их туда.

Симон покачал головой, плотно сжав губы, стиснул зубы, и отвёл взгляд от догорающего костра, в пламени которого ему мерещились злорадные лица его врагов. Долгое мгновение он смотрел на ночное небо, пока глаза не привыкли к темноте, и он смог различить луну и блеск холодных звёзд. Затем он поднялся и закончил разворачивать своё одеяло, убирая с него свои немногочисленные пожитки в приготовлении ко сну.

И когда он это сделал, Симон нашёл небольшой кожаный мешочек, перевязанный ремешком — мешочек, который не принадлежал к числу его личных вещей.

Он осторожно развязал его и развернул на земле. В нём лежали два предмета: чёрный медальон с несколькими жёлтыми и одним красным камнем, и серебристая сфера, из которой выступал тонкий цилиндр из того же металла. Симон вздрогнул, узнав в них вещи одного из одетых в чёрное стражников, с которыми он сражался в Экдиппе. Затем он увидел, что внутренняя поверхность кожи исписана арамейскими буквами, выдавая почерк Досифея:

Пусть это принесёт тебе удачу, Симон. Я уверен, что в них есть магия. Исследуй их тщательно. Я сохранил их двойники.

Симон задумчиво нахмурился. Разумеется, в этих вещах присутствовало колдовство. И всё же он не доверял им, как и любопытству, которое так часто побуждало Досифея исследовать подобные вещи. Он внимательнее всмотрелся в медальон — толстый диск из чёрного металла, подвеска на тонкой цепочке из того же материала. На одной стороне была изображена грубая буква V из камней, нескольких жёлтых и одного красного — камней, которые слабо светились в темноте.

Он отложил этот предмет и осмотрел другой, стараясь направлять выступающий цилиндр в сторону от себя. Он был уверен, что огненный луч исходил из этого полого выступа. Но как он был вызван? За исключением цилиндра, сфера была абсолютно гладкой, без каких-либо особенностей, кроме крошечного круглого участка, точно напротив выступа, слегка вдавливавшегося под давлением его пальца.

В ночи раздался резкий треск огня.

Симон выронил предмет и вскочил на ноги. Тонкий огненный луч, вылетевший из цилиндра, всё ещё горел яркой линией в его глазах, медленно угасая. Затем он увидел, что ствол большого дуба, прямо за его костром, несёт тлеющий шрам с ярко светящимися искрами в центре.

Медленно он приблизился, рассматривая шрам, который прорезал грубую кору, глубоко вонзившись в древесину — шрам, который оставило огненное копьё. Затем, так же медленно, он отступил, наклонился и с благоговением в глазах осторожно поднял серебристый предмет.

Долгое мгновение он изучал его. Наконец, очень осторожно, он направил цилиндр на ближайший камень и мягко надавил большим пальцем на заднюю часть сферы.

Снова огненное копьё. Раздался резкий треск. Мгновенно Симон ослабил давление; пламя погасло. Там, где оно коснулось камня, от него откололись куски; на мгновение в камне вспыхнул ярко-красный кратер, а затем погас.

Симон снова посмотрел на предмет в своей руке. Затем, осторожно, он отложил его, убедившись, что цилиндр направлен в противоположную от него сторону.

— Баал! — прошептал он. — Оружие богов.

Ещё около часа он сидел, размышляя. Знал ли Досифей о природе этой вещи? Правда, старый маг был сведущ в колдовстве, но такое?.. Симон надеялся, что его бывший наставник будет осторожен, исследуя подобное оружие, которое он оставил себе.

Оружие. Оружие, которое могло убивать римлян.

Всё ещё размышляя, Симон развернул своё одеяло, закутался в плащ с капюшоном и улёгся спать. Свет костра медленно угасал.

Несмотря на усталость, сон его был беспокойным. Ему снились сны, которые наполовину состояли из воспоминаний, показывавшие ему квадратное надменное лицо Максенция, худое жестокое — Скрибония и крысоподобный лик Джахата. Несколько раз он просыпался, обливаясь потом от гнева и лёгкого страха — страха, что ему чудились чудовищные нечеловеческие лики за лицами его врагов, лики нечеловеческих существ, вырисовывающихся на фоне звёзд. В такие моменты он замечал, как камни медальона тускло светятся в темноте.

Незадолго до рассвета он проснулся в последний раз и увидел на востоке тусклые звёзды Водолея и Рыб, мерцающие в первых слабых лучах рассвета. Он встал и съел несколько фиников, затем собрал свои вещи. Заворачивая серебристую сферу, он был очень осторожен, следя за тем, чтобы её цилиндр оставался направлен в противоположную от него сторону. Ещё раз он взглянул на слабо светящийся медальон. Узор из камней казался странно знакомым.

Он снова взглянул на угасающие звёзды Водолея. Рыбы уже исчезли в рассветном сиянии. Солнце должно было войти в созвездие Тельца.

И тут его осенило. Да, V-образный узор Бычьего Лика, с красным камнем, сверкающим из одной его ветви, словно зловещий глаз! Гиады…

Дрожащими пальцами Симон спрятал медальон в свой узел, безмолвно поклявшись, что ничто и никогда не заставит его надеть его.

Менандр проснулся ночью от низкого гортанного голоса ворона прямо у своего уха:

— Каве!

— Что? — Юноша сел в темноте, протирая глаза. — Опасность?

Он услышал, как птица зашуршала рядом в полумраке, увидел её неясный силуэт. Клюв был направлен в сторону закрытого ставнями окна.

— Иби!*

* Ibi – Там (лат.).

Юноша тихо поднялся и прокрался к ставням. В щелях между досками он увидел звёздный свет. Конечно, никто не мог там прятаться, ведь западная стена гостиницы была отвесной, а эта комната находилась на втором этаже. Менандр быстро ухватился за ставень и открыл его.

Ледяной ужас сковал его. На подоконнике, на расстоянии вытянутой руки, сидела огромная сова, уставившись на него круглыми глазами. На её груди висел прямоугольный предмет из тёмного металла, который тихо гудел и пульсировал странными разноцветными огнями.

Карбо громко закричал и взмахнул крыльями в сторону совы, которая тут же повернулась и взлетела с подоконника. На мгновение Менандр увидел её бесшумный силуэт, скользящий на фоне тёмно-синего ночного неба; затем она исчезла.

— Боги! — Менандр упал на колени, дрожа от внезапного потрясения. — Карбо… что это было?

Вошёл Досифей с масляной лампой в руке. Он взглянул на открытое окно, где теперь сидел Карбо, затем помог дрожащему юноше подняться на ноги.

— Бубо! — каркнул ворон.

— Сова? — Старик повернулся к Менандру. — Что она здесь делала?

— Она… она пряталась за окном. У неё на шее что-то висело — металлическая коробка с мигающими огнями. Что это значит, о наставник?

Досифей на мгновение высунулся в окно, затем отступил и взял Карбо на руку.

— Она улетела. Закрой ставень, юноша, и пройди ко мне в соседнюю комнату.

Менандр так и сделал. Досифей подбрасывал дрова в очаг и раздувал угли. В это время в дверях своей комнаты появилась Илиона, закутанная в плащ и протирающая глаза со сна.

— Что случилось? Меня разбудил какой-то звук.

— Ничего, Илиона, — сказал Менандр. — На моём подоконнике сидела сова. Она напугала Карбо. Вот и всё.

Илиона увидела, как они обменялись взглядами.

— Если это всё, Менандр, то почему ты такой бледный и дрожишь?

— Илиона, — сказал Досифей, — тебе не о чем беспокоиться.

— Хватит! — Глаза девушки вспыхнули гневом. — Хватит что-то от меня скрывать. Мы все в этом замешаны. Я имею право знать. Это был ещё один прислужник моего отца, не так ли? Я знаю, что к нему прилетали совы, разговаривая с ним.

Досифей кивнул.

— Очень хорошо. Я буду откровенен. Не думаю, что нам сейчас что-то угрожает, но мы должны как можно скорее покинуть эту гостиницу и найти другую. Думаю, эта сова была послана, чтобы найти нас, и скоро сообщит об этом другим.

— Другим? Ты имеешь в виду — таким, как те, кто приходил к нам в Экдиппе?

Досифей снова кивнул.

— Кто послал это существо искать нас? – спросил Менандр.

— Кто? Сова, рысь и летучая мышь — прислужники Ассатура. Боюсь, его слуги действительно догадались, зачем я копался в руинах Хали. — Он подошёл к окну и открыл его. — Давай, Карбо, тебе придётся отправиться в путь раньше, чем мы планировали — уже немедленно!

Птица снова вспорхнула на рукав старика.

— Луна опустилась, — сказал Досифей, — и скоро взойдёт солнце. Лети, Карбо, и найди Симона. Он идёт по южной дороге в Гитту и Себасту. Найди его и узнай, как у него дела. Затем принеси мне весть.

— Уби?* — вопросила птица.

* Ubi – Где (лат).

— Где? Я поставлю посох с белой тряпкой на крыше гостиницы, где мы решим остановиться. Ищи его.

Птица кивнула, негромко каркнула, затем вылетела в прохладную темноту и исчезла.

— Теперь, — сказал Досифей, — давайте соберём вещи и позавтракаем. Затем вы двое возьмёте наши пожитки и поищете другую гостиницу.

— А что насчёт тебя? — спросила Илиона.

— Я должен встретиться с некоторыми людьми. Когда вы двое найдёте подходящую гостиницу, оставьте для меня сообщение об этом в Белой синагоге. Здешний… раввин… мой друг.

— А что насчёт тех, кто нас ищет? — спросил Менандр. — Разве они не найдут нас снова?

Досифей взглянул на небольшой кожаный свёрток, лежавший на столе рядом с лампой.

— Думаю, я знаю, что привело их к нам в этот раз. Вам не о чем беспокоиться. Я возьму это с собой и выброшу, если почувствую опасность.

— Ты имеешь в виду медальон, — сказала Илиона, — и штуку, которая стреляет огнём. Лучше бы ты бросил их в колодец!

— Так знания не приобретаются. Но не бойтесь — вам ничто не угрожает, и я достаточно изучил колдовство, чтобы позаботиться о себе.

— Именно такое колдовство? — спросил Менандр.

— Всё, больше никаких разговоров. Давайте собирать вещи.

Юноша взглянул на Илиону — и поймал её взгляд, полный того же сомнения, которым полнились и его собственные глаза.

Глава III

Досифей, торопливо шагая по узким улочкам в свете полуденного солнца, вскоре подошёл к Белой синагоге Капернаума. Пройдя между изящными коринфскими колоннами её портика, он мельком отметил искусную, но нееврейскую резьбу над антаблементом — барельефы виноградных лоз и других плодоносящих растений, а в центре — большое животное, похоже на оленя. На мгновение Досифей почувствовал сожаление, что это здание окружено такими узкими улочками, отчего его прекрасная архитектура и резьба по белому известняку не могли быть оценены по достоинству. Но его сожаление было мимолётным. Он пришёл сюда, чтобы получить важные сведения.

Внутри находились всего два служителя, гасившие часть ламп и факелов, горевших всю ночь. Досифей не привлёк особого внимания, так как сменил свою самаритянскую одежду на галилейскую. Пройдя через колонный зал в заднюю часть здания, он подошёл к узкой занавешенной двери и, мгновение поколебавшись, отодвинул занавеску и вошёл.

Старый, лысеющий человек, сидевший за столом, на котором лежал развёрнутый свиток, изумлённо воззрился на самаритянина.

— О, Толмай, — сказал Досифей. — Я надеялся найти тебя здесь.

Старик поднялся и внимательно посмотрел на вошедшего.

— Это… этого не может быть! Досифей?

— Он самый. Нам нужно многое обсудить, мой друг.

Толмай шагнул вперёд, недоверчиво улыбаясь. Они пожали друг другу руки. Затем Толмай сказал:

— Подожди здесь. — Он вышел через занавешенную дверь и крикнул служителям: — Достаточно. Уборку женских рядов оставьте до полудня. Ваша плата не уменьшится.

Когда Толмай вернулся, Досифей произнёс:

— Это было мудро.

— Я догадался, что ты пришёл сюда не для того, чтобы говорить о мирских вещах, Досифей. Вижу, я был прав. Боги Демхе*! Прошло почти пять лет с тех пор, как ты в последний раз проходил здесь — по пути в Персию с двумя юными послушниками, насколько я помню.

* Озеро или море, связанное с мифом о Каркозе. Точного описания не существует, известно лишь упоминание неких «облачных глубин» Демхе.

— Да, с Симоном и Менандром. — слегка улыбнулся Досифей. — Но сколько времени прошло, добрый рабби Толмай, с тех пор, как ты в последний раз открыто говорил с кем-то из богов Демхе?

Толмай слегка нервно взглянул на раввинские одежды, которые носил.

— На самом деле я говорил с несколькими из них. Нас сейчас почти два десятка, и в соответствующие ночи мы проводим здесь собрания, посвящённые древней Богине, для которой я построил этот храм и тайно освятил его.

— Белой Оленихе Ихтилле, — произнес Досифей, кивнув, — и двум ее служительницам, Касильде и Камиле.

Толмай слегка побледнел.

— Говори тише! Ты же знаешь, что эти неотёсанные галилеяне сделают со мной, если хоть заподозрят, что я служу какому-либо богу, кроме их чудовищного Яхве!

— Не бойся, — ответил самаритянин, понизив голос. — Разве я когда-нибудь предавал тебя намеренно или по неосторожности? А что касается этих галилеян, то в их собственной природе куда больше того, что они ненавидят, чем они готовы признать, и многие из них втайне знают об этом! Разве они не смешивались поколениями с Ам-ха-арец — Земным Народом? Да, и с Глубинными Обитателями, которые давным-давно прорыли проходы в это Геннисаретское озеро из Западного моря? И если бы только эти галилеяне знали, что их бог Яхве готовит для них, они бы тоже сочли его самым чудовищным богом из всех!

— Молчи! — Лицо Толмая стало пепельным. — Мы просто не должны говорить вслух о таких вещах в местах, где кто-нибудь может услышать. Здесь нет никого из моих доверенных стражей — они бывают здесь только во время церемоний. — Он снова выглянул в дверной проем, чтобы убедиться, что храм пуст, затем сказал: — Идем, пройдемся по улицам и поговорим. Там будет безопаснее.

Досифей не возражал. Когда они отошли от синагоги на несколько улиц, он спросил:

— Что тебе известно о Чаше Биах?

Толмай остановился и повернулся к самаритянину.

— А что тебе известно о ней?

— Возможно, Чаша была извлечена из своего древнего тайника. Недавно я проводил раскопки в руинах Хали, точно на том месте, где она должна была быть, и нашел там только большой каменный блок алтаря. Чаши не было.

В глазах Толмая блеснул неприкрытый страх.

— Ты не мог узнать ее точное местонахождение, если бы не видел копию… оригинальной книги…

— Да, полную версию «Эль-Халал», называемой греками «Владыка Хаоса», написанной Маттаном, жрецом Баала девять веков назад. Мне удалось купить ее в Эфесе в библиотеке покойного архимага Продикоса. К счастью, аукционисты поместья ничего не знали о ее ценности.

— Ты поражаешь меня, Досифей! Идем — озеро в той стороне, и там есть открытые пляжи, где мы можем прогуляться и наблюдать за всем, что находится в пределах слышимости. Даже эти улицы небезопасны для обсуждения того, о чем ты говоришь.

Досифей согласился, и вскоре они уже шли на север вдоль берега широкого Геннисаретского моря. Поблизости не было никого, кроме рыбаков, время от времени шумно кричавших и ругавшихся, вытаскивая свои лодки на берег или сталкивая их в воду. Высоко на востоке, за бескрайней сине-серой гладью озера, над далекими холмами ярко светило солнце.

— Подумать только, — сказал Досифей, — что вся эта область — озеро, его плодородные берега и холмы за ними — некогда принадлежала царям, правившим в древнем и знаменитом городе Каракоссе!

— Город Каракосса, — эхом отозвался Толмай, — чьи руины, неподалеку отсюда, исчезли так же бесследно, как и руины Гипербореи Эйбона. И все же, как ни странно, некоторые из его древних культов сохранились. Скажи мне, Досифей, почему ты искал Чашу Биах?

— По тем же причинам, по каким искал бы ее ты, Толмай: знание и могущество. Разве Тале, Альдонес и другие цари древней каракосской династии не пили из нее Золотой Нектар и тем самым не обретали странную мудрость?

— Так написано, — задумчиво погладил свою тонкую бороду Толмай. — Но теперь, возможно, есть тот, кто знает.

— Знает что? — резко взглянул на своего спутника Досифей. – У тебя есть подозрения, кто именно забрал Чашу из ее тайного места?

— Если это действительно произошло, то такое мог сделать только колдун Изхар, раввин Хоразина, который служит Ассатуру, как и я служу Ихтилле.

— Я тоже подозревал это. Но как же тогда Изхар заполучил копию книги Маттана в оригинальной древнеханаанской версии?

— В этом не было необходимости. В архивах Черной Синагоги ее копия хранится уже много десятилетий. Изхар однажды сам мне об этом говорил.

— Однако, похоже, что Чаша, была извлечена из тайника совсем недавно. Почва над алтарной плитой была потревожена не более нескольких месяцев назад.

Толмай кивнул.

— Странные вещи действительно происходят в последнее время. Я слышал, что Изхар изменился, и другие тоже. — Он помолчал, размышляя, затем сказал: — Помнишь того нового лидера культа, Иоанна Крестителя, которого ты встретил здесь с двумя своими учениками пять лет назад?

— Да, конечно. Он заинтриговал меня своими речами о том, кто скоро придет и «исполнит Закон» — настолько, что я прошел его обряд крещения и убедил Симона сделать то же самое, чтобы постичь ту мудрость, которой он обладал. Но при всей своей пророческой ярости он разочаровал меня, ибо не практиковал никакого колдовства и постоянно твердил об «исполнителе Закона», который вскоре последует за ним. Какое отношение этот Иоанн имеет к Изхару из Хоразина?

— Никакого прямого — и теперь он ни к чему не имеет отношения, ибо тетрарх Ирод приказал обезглавить его некоторое время назад.

— В самом деле? Почему?

— Он взял на себя смелость упрекать Ирода в его собственном дворце в Тивериаде — публично указывая на то, что образ жизни тетрарха противоречит грядущему исполнению Закона. Исполнение Закона было постоянной темой Иоанна, как ты хорошо знаешь.

— Да. Но какое это имеет отношение к…

— Послушай, Досифей. Некоторое время спустя после того как ты и твои ученики уехали в Парфию, появился новый лидер культа — тот самый, о ком Иоанн утверждал, что он пришел «исполнить Закон». Ты слышал о чудотворце Иешуа Бар Иосефе?

Досифей кивнул.

— Да — об этом говорили в Тире. Кажется, что-то о том, как он превращал хлебные корки в рыбу.

— В отличие от Иоанна, этот человек действительно настоящий колдун — и, кстати, двоюродный брат самого Иоанна, как мне говорили. Ходят любопытные истории о рождении обоих этих людей. Странные вещи начинают происходить в этой земле, Досифей. Пробуждаются странные силы.

— Что ты знаешь об этом чудотворце Бар Йосефе? Ты видел, как он творит свои чары?

Толмай кивнул; в его глазах была печаль и гнев.

— Я узнал о нем от Нафанаила — моего собственного сына, Нафанаила, которого я посвятил в обряды Ихтиллы в надежде, что он однажды заменит меня в сохранении ее тайных знаний и культа! Он слышал, как говорил этот человек Иешуа, видел, как он творил свои чародейства, а затем стал одним из его последователей! Он даже убедил меня позволить этому человеку читать наставления здесь, в этой самой синагоге, утверждая, что он обладает знанием еще более глубоким и древним, чем знание древних династий Каракоссы.

— Этот человек читал наставления в твоем храме? — перебил Досифей.

— Да, и он сделал этот город своим центром деятельности на довольно долгое время — творя свои чародейства и намекая, что он пришел исполнить Закон.

— И ты встречался с ним лично, слушал его и даже видел, как он творит свои чары?

— Да, это так! — Губы Толмая на мгновение плотно сжались от негодования. Затем он продолжил: — Сначала я был впечатлен. Его основной мыслью было то, что Закон, который Яхве дал Моисею, должен соблюдаться до последней йоты и чёрточки. И манера держать себя у него, к тому же, казалась такой мягкой и доброй – такой сочувствующей.

Досифей задумался, что за человек мог вызывать такие противоречивые чувства. Голос его друга затих; взгляд старого чародея, ставший странно мягким, казалось, был прикован к воспоминаниям, которое пробудили его слова.

— Толмай, — произнёс самаритянин, — расскажи мне больше об этом Иешуа Бар Йосефе. Расскажи мне все, что знаешь.

— Он высокий человек, — ответил Толмай, — и широкоплечий. Выше и шире в плечах, чем большинство людей, на полголовы выше тебя или меня — и все же, несмотря на это, не властный. Очень тихий и обходительный. А его черты лица — я никогда не видел ничего подобного! Они были широкие и плоские, как у молодого ягненка или козленка. Странно, но однажды во время своей проповеди он сказал, что хотел бы принести себя в жертву как «агнец Божий» для спасения всего живого, и снова, что он мог бы быть «козлом отпущения» и таким образом утащить все наши тягости к Азазелю. Но по большей части он говорил об исполнении Закона — призывал нас всех отложить наши мелкие распри и мирские дела и сосредоточиться на поклонении и послушании в соответствии с Законом Яхве, потому что цель Закона скоро будет достигнута, и тогда мы освободимся от боли и страха, греха и мучений.

— Довольно простодушный взгляд, едва ли оригинальный.

— Так я часто думал с тех пор, но потом вспоминал глаза этого человека, тон его голоса. За его словами было что-то, Досифей, что-то, что я чувствовал за его подлинным состраданием. Скажи мне, мудрый друг: как сострадание может таить в себе угрозу? Ибо в словах этого человека я действительно, казалось, ощущал чудовищную угрозу — даже грядущий суд над всеми нами.

Досифей задумчиво нахмурился.

— Ты говоришь, Толмай, что черты лица этого рабби Иешуа казались какими-то... козлиными?

— Да. Но именно то, что последовало за этим, заставило меня избегать его — то, что произошло в синагоге во время его наставления. — Толмай замолчал и огляделся, хотя рядом никого не было; они шли по берегу к северо-восточной окраине города. Старый самаритянин, почувствовав его настроение, тоже огляделся. Солнце, приближавшееся к зениту, теплое на этой небольшой высоте, казалось почти наблюдающим глазом.

— Здесь нас никто не услышит, старый друг, — сказал Досифей. — Расскажи мне все.

Илиона расхаживала по полу небольшой комнатки, которую они с Менандром сняли в гостинице, обнаруженной ими недалеко от северной оконечности Капернаума. На её лице смешались гнев, смятение и тревога. Менандр попросил ее начать распаковывать вещи, но она проигнорировала его просьбу; ее нервозность невыносимо усилилась, и все, что она могла сделать, чтобы облегчить ее, это ходить взад и вперед.

Она мысленно вернулась к тому времени, когда эти таинственные самаритяне спасли ее от отца в Эфесе — спасли от того, чтобы стать человеческой жертвой чудовищным богам. Сначала, после того как шок прошел, она почувствовала огромное облегчение и благодарность; затем, когда перед ней начала открываться новая жизнь, она даже была счастлива от волнения и приключений. Досифей был чародеем — не темным и злым, как ее одержимый отец, а доброжелательным искателем знаний, обучавшим двух своих учеников, Симона и Менандра, накопленной им мудрости. Илиона тоже должна была приобщиться к ней. Досифей уже начал обучать ее; более того, он обещал, что она поедет с ними тремя обратно в Парфию, где ранее они почти четыре года учились у Дарамоса, величайшего из магов. Все они с энтузиазмом свидетельствовали о мудрости, доброжелательности и странных способностях Дарамоса и обещали Илионе, что она полюбит его, несмотря на его странную внешность и причуды.

«Я уже люблю другого», — беззвучно вздохнула Илиона.

Она тряхнула головой, чтобы прогнать болезненную мысль. Симон оставил ее — странный мрачный Симон, поклявшийся отомстить Риму.

Она понимала, почему ее сестра Елена, так любила его. Бедная Елена, которую римляне обрекли на смерть! Почему Симон не позволил ей, Илионе, утешить его скорбящее сердце, чего она так сильно желала? Но казалось, что Симон жаждал только мести.

И Досифей — казалось, что ненависть к Риму глубоко укоренилась и в его старом сердце. Он тоже намекал, что давно потерял кого-то из-за римской жестокости. Илиона задумалась, не была ли эта ненависть причиной его решения отложить их путешествие в Парфию, чтобы исследовать древние руины этого региона, который был его родиной — земли, которая была такой странной для нее.

Теперь, в своем разочаровании, она почти пожалела, что не вернулась в Эфес. В конце концов, она никогда не была там по-настоящему несчастна, не зная, какую судьбу отец уготовил ей и Елене. У них было очень мало контактов с ним, фактически, их воспитывали в закрытой обстановке рабыни, евнухи и наставники. В каком-то смысле это была печальная жизнь, потому что почти сразу после того, как у них начинала формироваться привязанность к опекуну или учителю, этого человека заменяли. Тем не менее, не было ни страха, ни ощущения надвигающейся опасности. Их баловали, развлекали и обучали, платя за это куда больше, чем большинство родителей могло себе такое позволить. Единственное действительно жесткое ограничение появилось у них в период полового созревания — им не разрешалось никаких бесконтрольных контактов с мужчинами.

Илиона вздрогнула, снова тряхнула головой, чтобы избавиться от нового понимания. Ее отец хотел сохранить их девственницами, потому что только в таком качестве они были бы достойными жертвами его чудовищным богам. Но что теперь насчет Досифея? Что он планировал для нее? Неужели она всегда будет обречена быть игрушкой в руках коварных колдунов?

«Нет!» — Она резко обернулась, полная решимости, и выбежала из комнаты на галерею, опоясывавшую второй этаж гостиницы. Быстро найдя лестницу, ведущую на крышу, она поднялась по ней. Добравшись до верха, Илиона увидела Менандра, стоявшего на плоской поверхности и устанавливавшего шест в углу невысокого парапета.

— Что ты делаешь? — спросила она, торопясь к нему.

Менандр взглянул на нее, тайно радуясь, что она поднялась к нему, затем посмотрел на белую тряпку, развевающуюся на шесте.

— Это чтобы Карбо смог найти нашу гостиницу, когда вернется сегодня вечером.

— Карбо? Ах, конечно — он отправился искать Симона. — Девушка коротко улыбнулась, но затем задумалась. — Менандр, какая именно опасность, по мнению Досифея, нам грозит?

Менандр заколебался. Он хотел рассказать Илионе, но Досифей отсоветовал ему это делать.

Девушка заметила его колебание. Слезы навернулись ей на глаза.

— Я ненавижу тебя, Менандр! — воскликнула она. — Тебя и этого ужасного Досифея — вы вечно всё скрываете от меня! Ты сказал, что мы едем в Парфию учиться чудесным вещам у мудрого Дарамоса, но это не так. Ты привез меня в эту ужасную страну и планируешь сделать со мной что-то ужасное, как собирался сделать мой отец. Но я не позволю тебе — я не останусь с тобой!

Она развернулась и побежала обратно к лестнице. Менандр побежал за ней, догнал ее у парапета, схватил за плечи и развернул к себе.

— Илиона, это неправда. Ты же знаешь, что это не так!

— Так! Так! — закричала она, колотя его в грудь сжатыми кулаками. Затем резко остановилась и закрыла глаза. Ее тело сотрясалось от рыданий. Менандр хотел прижать ее к себе, но сдержался, боясь, что она воспримет это неприязненно.

— Илиона... — Его руки по-прежнему нежно лежали на ее плечах.

Она подняла на него взгляд, ее карие глаза казались темными на фоне бледного лица.

— Я... я в порядке, — произнесла она, явно пытаясь взять себя в руки. — Я знаю, ты не злой, как мой отец, но больше не могу выносить этой скрытности. Досифей не хочет отвечать на мои вопросы честно, Менандр, и я чувствую, что он попросил и тебя не отвечать. Но я больше не могу так жить. Я должна знать, куда движется моя жизнь. Если вы с Досифеем не будете честны со мной, я пойду своим путем.

— Илиона...

— Ты же видишь это, Менандр? Досифей разжег мои мечты, как и Дарамос — если он существует! Я хочу, чтобы он существовал — хочу сидеть у его ног, как ты расказывал, учиться тому, чему, как ты говоришь, он тебя научил, стать свободной, благодаря знаниям и мудрости. Но эта скрытность пугает меня.

Менандр мгновенно принял решение.

— Это правда, Досифей просил меня не рассказывать тебе всего. Он считал, что ты не готова. Но теперь я думаю, что он ошибся. Задавай мне любые вопросы, Илиона. Я знаю не все, что знает Досифей, но расскажу тебе то, что смогу.

Девушка слегка расслабилась.

— Почему Досифей привез нас в эту страну?

— Он ищет кое-что — что-то, о чем он прочитал в книгах, которые купил из библиотеки твоего отца. Я думаю, это также связано с чем-то, что он узнал, когда проезжал через эти края более четырех лет назад. Я помню, что он расспрашивал прорицателя по имени Иоанн, который убедил его и Симона погрузиться в Иордан в качестве посвящения в странные мистерии — но что они могли узнать в результате этого, я не знаю.

Илиона взглянула на высокий шест с развевающимся на нём белым лоскутом.

— А Карбо?

-Ты слышала, что говорил Досифей. Он послал его следить за Симоном. Птица должна вернуться к закату и сообщить.

От Менандра не ускользнула радость в глазах Илионы. Он убрал руку с ее плеча.

— Это было очень предусмотрительно со стороны Досифея, — сказала девушка. — Я... я не должна была так плохо о нем говорить.

— Симон его друг, — ответил юноша, поворачиваясь к юго-западному горизонту, — как и я. Мы все многое пережили вместе.

Илиона легко коснулась его плеча рукой.

— А Карбо?

— Да... он тоже друг.

— Я имею в виду, кто такой Карбо? Что он такое? Он не обычный ворон. — Затем, когда Менандр повернулся к ней, она добавила: — Ты обещал мне быть честным. Расскажи мне все.

На лице юноши отразилось искреннее недоумение.

— Как бы я хотел, Илиона. Я сам часто задавался этим вопросом и не раз спрашивал об этом своего наставника. Он говорит, что Карбо — его фамильяр, дух... такой, как у многих других чародеев. Сомневаюсь, что это вся история, но он не говорит мне большего.

— Я верю тебе, — произнесла Илиона. — Скажи мне тогда: почему мы находимся в этой стране? Что Досифей надеется здесь найти?

Менандр посмотрел на северо-запад, затем указал туда рукой:

— Смотри... Видишь тот дальний город в долине, выходящей из холмов? Это Хоразин. Досифей однажды сказал мне, что там находится Черная синагога, которой управляет раввин Изхар, тайный поклонник Ассатура, того самого бога, которому служил твой... твой отец. Более того, он намекнул, что эта синагога — земной центр поклонения Ассатуру, которое тайно практиковалось в этом регионе тысячи лет после падения Каракоссы.

Илиона снова побледнела.

— Да... мой отец однажды говорил об этом с некоторыми своими стражами в черных одеждах, когда думал, что мы с Еленой не слышим.

— Досифей считает, что то, что он не смог найти в руинах Хали, могло быть перенесено в Черную синагогу. — Менандр задумался на мгновение, затем твердо сказал: — Послушай: когда Досифей вернется, мы оба спросим его. Я хочу в Парфию так же сильно, как и ты. Дарамос существует, и он действительно такой замечательный, как я говорил. Ты сомневаешься во мне? Я видел его, учился у него!

— Нет, конечно, я не сомневаюсь в тебе, — ответила Илиона, чувствуя неподдельный энтузиазм юноши.

— И мы найдем Симона, и он пойдет с нами. Я знаю, как сильно ты... любишь его... Илиона.

— О, Менандр! — Девушка бросилась вперед и обняла его. Внезапно отсутствие Симона показалось ей не настолько важным, как раньше. Моменты откровенности, которые она только что разделила с этим юношей, заставили ее почувствовать себя спокойнее и безопаснее.

Менандр неловко, но счастливо ответил на объятия.

Внезапно на вершине лестницы появилась голова в темном шлеме. Затем показалась фигура в темном плаще, за ней еще одна — двое темнокожих солдат с пустыми, ничего не выражающими лицами, поднялись на крышу и двинулись прямо к ним. На плече одного из них сидела сова.

Ледяной страх пронзил Илиону.

— Боги! Солдаты моего отца!

Сова уставилась на Менандра, протянула к нему крыло, затем жутко проскрипела:

— И-и-и-и-ли-и-и!

Ужас сковал девушку, когда ей показалось, что она слышит первые слоги своего имени в странном крике птицы. Юноша выхватил кинжал, а солдаты в черном направились к ним. Затем он увидел, что тот, который шел впереди, сжимает что-то в правой руке — цилиндр из светящегося металла, длиной и толщиной с большой палец человека. Из него исходил пронзительный вибрирующий гул.

— Илиона, встань за мной! — крикнул Менандр.

Светящийся предмет засиял ярче, издавая громкий пронзительный звук. На мгновение молодой самаритянин почувствовал странное покалывание, пронизывающее каждый его нерв... а затем внезапно потерял сознание.

Был девятый час дня, солнце клонилось к западу, когда Симон из Гитты поднялся на невысокий холм и увидел перед собой место своего рождения — ферму своего деда Симона, в честь которого он получил своё имя. Местность выглядела пустынной.

Долгое мгновение он стоял там, опираясь на посох, плащ развевался на прохладном ветру. Позади него, менее чем в миле, лежал город Гитта, прижавшийся к берегу узкой реки, вытекавшей из холмов и начинавшей свой путь по равнине к далекой дымке, обозначавшей море. Впереди, среди нескольких дубов у ручья, стоял знакомый дом и хозяйственные постройки; на склоне за ними паслось стадо овец.

Старые чувства шевельнулись в душе Симона, но его лицо выглядело высеченным из гранита, до такой степени оно было бесстрастным.

Он зашагал вперед. Ветер немного стих, когда он спустился в небольшую долину. Симон надеялся, что место окажется таким же пустынным, каким казалось; он не хотел, чтобы кто-либо знал о его присутствии. Он обошел Гиту стороной, чтобы избежать малейшей возможности быть узнанным кем-либо, кто знал его, хотя и понимал, что его внешность сильно изменилась за последние восемь лет. У него возникло искушение войти в город под видом странствующего мага, но любопытство пересилила жажда мести.

Однако другое побуждение всё же заставило его сделать этот небольшой крюк к тому месту, которое было самым счастливым в его детстве. Он вспомнил, как горевал, когда умер его дед. Симону тогда было всего четырнадцать; его бабушка переехала жить к нему и его родителям в их прекрасный дом в Себасте, но умерла в течение года. Теперь Симон был рад этому; его дедушка и бабушка не дожили до того бедствия, котороеримляне обрушили на их семью.

Приблизившись, он увидел, что дом действительно находится в плачевном состоянии. Большая часть штукатурки отвалилась от стен, обнажив кирпичную кладку, многие деревья во дворе были срублены, вероятно, на дрова. Здание в основном было построено в римском стиле, так как старый Симон проникся некоторым восхищением греко-римской культурой во время своей службы в армии Марка Антония. В лучшие времена это здание и окружающие его земли представляли собой образец сельской парковой элегантности, скромную виллу, подобную тем, что когда-то встречались только в Италии, но теперь были распространены по всей Римской империи. Симон задавался вопросом, кто был узурпировавшим владельцем, который допустил такое запустение.

Он подошел к потрескавшимся колоннам портика, намереваясь войти, но затем заметил, что стадо овец, которое он видел ранее, спускается с холма в его направлении. За колышущейся массой животных шел один пастух, а две очень большие собаки с громким лаем подгоняли их по бокам, удерживая в строю. Симон стоял и наблюдал, как овец загнали в деревянный загон; затем мужчина запер ворота и направился к нему, сопровождаемый двумя псами. Приблизившись, Симон заметил, что он был высок, бородат и крепко сложен, одетый в грубую тунику и темный плащ. В руках у него был дубовый посох. более длинный и толстый, чем у Симона, а на боку висел римский короткий меч.

Двое псов ощетинились, залаяли и злобно зарычали, словно собираясь напасть. Симон крепче сжал свой посох. Животные были огромными, мощного телосложения, явно не обычные овчарки.

— Рекс, Регул — стоять! — прорычал пастух.

Свирепые псы остановились, но продолжали злобно смотреть и скалиться.

Рекс... Регул?..

— Что тебе здесь нужно? – требовательно спросил пастух, подходя ближе. У него было широкое, грубое лицо, глаза хмурились из-под спутанных темных волос. Несколько шрамов и сломанный нос усиливали уродство и без того отталкивающей физиономии.

И Симон узнал его.

— Я спросил, что ты здесь делаешь? Отвечай, или я прикажу этим собакам сожрать твои кости, чего они только и ждут.

Симон подавил внезапный прилив ярости. Да, он знал этого человека и его собак.

— Чья это собственность? — Его голос был ровным и твердым.

Пастух отступил на шаг, почувствовав угрозу в этом незнакомце со стальным голосом и гранитным лицом. Собаки зарычали громче.

— Это место принадлежит трибуну Максенцию из Себасты. Он не желает видеть здесь посторонних. Убирайся.

— Возможно, я потенциальный покупатель.

Пастух пристально оглядел Симона.

— И чем ты это докажешь?

— А чем ты докажешь, что являешься смотрителем?

Мужчина грубо рассмеялся.

— Стал бы я пасть овец римлянина, если бы это было не так? Я слежу за этим местом для Максенция.

— Ты не очень хорошо справляешься. Максенций, должно быть, редко сюда приезжает или не очень ценит это место.

Пастух плюнул на землю.

— Я слежу за ним достаточно хорошо, чтобы его это устраивало. Он живет в Себасте и приезжает сюда лишь изредка, чтобы развлекать своих гостей-охотников.

Симон кивнул.

— А его шлюхи? А жертвы его пыток?

Мужчина подозрительно уставился на него.

— Ты слышал истории о Максенции, не так ли? Что ж, если ты хочешь кого-то прикончить, тебе придется поехать в Себасту и поговорить с ним или с Джахатом, сборщиком налогов, который управляет этим поместьем. Честно говоря, ты не выглядишь достаточно богатым, чтобы заплатить за это, да и чтобы купить это место тоже.

— Я пришел сюда не покупать, Акраб. Я пришел, чтобы рассчитаться по долгам.

Пастух нахмурился еще мрачнее.

— Баал и Анат! Откуда ты знаешь мое имя?

Симон рассмеялся тихим, но зловещим смехом.

— Неужели, Акраб, ты действительно меня не помнишь? Впрочем, возможно, и нет, ведь я был на восемь лет моложе, когда мы встретились, и ненависть еще не ожесточила мою душу мечтами о смерти и мести. Неужели эта жестокость теперь видна на моем лице, о Акраб?

— Говори прямо, черт тебя дери, или я спущу на тебя этих собак...

— Да, этих собак. Позволь мне рассказать тебе об этих собаках, Акраб. Они были с тобой одной ночью восемь лет назад, когда ты вошел в дом в Себасте со своим господином Максенцием, его римским подручным Скрибонием и сборщиком налогов Джахатом. Там были мужчина, его жена и их шестнадцатилетний сын, и они сопротивлялись вам, потому что вы и ваши хозяева пришли забрать у них все, что они имели.

Глаза Акраба расширились.

— Ты! — выдохнул он. — Симон бар Антоний!

— Они сопротивлялись, и ты — ты, Акраб, — по приказу Максенция натравил на них своих собак. Тогда их было три, помнишь? Они растерзали мужчину и его жену, которых ты и центурион Скрибоний затем закололи мечами; но прежде чем вы это сделали, сын убил одну из собак мечом своего деда и ранил Скрибония. Ты, Акраб, усмирил этого юношу, ударив его по голове сзади. Затем, за то, что он так хорошо сражался, юношу продали гладиаторам, и в течение двух лет он обучался боевым искусствам и убил много людей и зверей на аренах Рима. Затем он сбежал и скитался по дальним землям, изучая тайны смерти у могущественных колдунов, поклявшись однажды вернуться, чтобы отомстить тем, кто убил его родителей и продал его в рабство. И наконец он вернулся, Акраб, и теперь он стоит перед тобой.

— Рекс, Регул! — закричал Акраб, в его глазах был страх. — Взять!

Две огромные собаки прыгнули вперед, рыча и лая. Симон сбросил свою сумку с левого плеча и бросил ее в морду первого пса, затем резко взмахнул посохом. Твердая деревянная палка с треском обрушилась на голову второй бестии, раздробив одну сторону её нижней челюсти и разбрызгав по траве кровь и зубы. С предсмертным визгом тварь откатилась в сторону, дергаясь в конвульсиях, её глазные яблоки выскочили из орбит и болтались на нервных волокнах. Симон развернулся с ловкостью опытного бойца — как раз вовремя, чтобы встретить новую атаку первого пса и с такой силой вонзить свой посох ему прямо в рычащее горло, что тупой конец вышел наружу под хвостом, сопровождаемый брызгами кишок и потрохов. Затем он отскочил в сторону, едва успев увернуться от свистящего посоха Акраба.

Он вскочил на ноги, пригнувшись, и выхватил меч как раз вовремя, чтобы встретить атаку ревущего пастуха. Симон зарычал и взмахнул мечом; дубовый посох Акраба раскололся под этим ударом. Пастух отскочил назад, отбросил сломанную палку, выхватил свой собственный меч и снова бросился в атаку. Затем на несколько коротких мгновений сталь яростно кружилась и звенела — пока внезапно пастух, поняв, что столкнулся с противником более искусным, чем любой, с кем он когда-либо сражался, не отступил и начал отходить к дому.

Симон грубо рассмеялся.

— Неужели ты совсем не боец, Акраб? Я слышал, что ты был им, но, очевидно, без своих собак ты ничто.

Акраб зарычал и, схватив каменную урну, швырнул ее. Симон легко уклонился от снаряда и бросился вперед. Снова сталь столкнулась в бою, вихрь яркого металла, слишком быстрый, чтобы уследить за ним глазом — и внезапно меч Акраба завертелся и с грохотом упал на плиты портика.

Упал, вместе с правой рукой, которая все еще сжимала его.

Акраб вскрикнул, когда из его запястья хлынула кровь. Левой рукой он выхватил из-за пояса кинжал и неуклюже замахнулся, чтобы метнуть его. Меч Симона взметнулся в воздух и с глухим звуком вонзился в живот Акраба. Пастух опустился на колени, глаза и рот широко раскрылись от боли; он уронил кинжал и беспомощно схватился за рукоять меча. Затем его глаза закатились, и он рухнул вперед; меч вошел в живот по самую рукоять, лезвие торчало на фут из спины.

Симон подошел к пронзенной туше и толкнул ее носком сапога. Она не шелохнулась.

— Ты всего лишь первый, Акраб, — пробормотал он. — Клянусь богами Эбала и Сеира*, я обещаю это; ты всего лишь первый.

* Эбал — гора в Самарии вблизи города Шхем. С горы Эйваль провозглашались проклятия нарушителям Моисеева Закона. Сеир — гористая местность на территории современной Иордании между Красным и Мёртвым морями.

Глава IV

— Расскажи мне всё, Толмай! — настоятельно попросил Досифей. — Какое отношение имеет этот рабби Иешуа Бар Йосеф к тому, что ты рассказал мне об Изхаре, Хоразине и приспешниках Ассатура?

— Я мало знаю, — ответил лысый старик, — но могу тебя заверить, что Изхар и этот Иешуа не друзья. Более того, я думаю, что один из последователей рабби Иешуа мог что-то украсть из Чёрной синагоги в Хоразине.

Досифей подался вперёд, его глаза блестели от любопытства.

— Некоторое время назад Изхар изменился, — продолжал раввин Толмай, нервно поглядывая на северо-запад. — Теперь мало кто посещает его синагогу.

Досифей, проследив за его взглядом, заметил далёкие холмы и расположившийся у их подножия город, примерно в трёх римских милях от них по ту сторону равнины. Хоразин.

— Изменился? Как?

— Он окружил себя одетыми в чёрное стражами, числом около двадцати. Они охраняют синагогу ночью. Некоторые люди, которые раньше посещали службы Изхара, а теперь приходят в Капернаум, чтобы посещать мои, рассказывают мне, что глаза Изхара и его стражников светятся в темноте. Другие говорят, что Изхар стал колдуном и держит сову в качестве фамильяра.

— Понимаю. А этот рабби Иешуа?

— Ах! — Толмай печально покачал головой. – Это настоящий колдун! Позволь мне рассказать тебе, что случилось в тот день, когда я разрешил ему выступить в синагоге Капернаума. Его послание с самого начала было странным, ибо он говорил не просто как учитель, но как человек, получивший полномочия от самого Яхве, подчёркивая, что он пришёл исполнить Закон. Меня это раздражало, и я уже было поднялся, чтобы возразить, когда вдруг поднялся другой человек и воскликнул: «Что тебе до нас, рабби Назарянин? Думаешь нас уничтожить? Я знаю тебя — ты из Уагио-тсотхо!»

— Он так сказал? — воскликнул Досифей.

— Ага. Большинство, однако, его не поняли, ничего не зная об этом, и подумали, что он сказал «о агиос тоу Теу» — «Святой от Бога. Но я был рядом и хорошо это слышал. Он отчётливо произнёс каракосское имя Уагио-тсотхо — то самое, которое древние евреи называли Яхве Цваот, а стигийцы — Йог-Сотот.

Досифей вздрогнул.

— Боги! Скажи мне тогда, кто был этот человек, который так говорил?

— Он был одним из одетых в чёрное воинов Изхара!

Досифей кивнул, словно понимая.

— Продолжай, Толмай, продолжай. Ничего не упускай.

— Затем произошло нечто странное. Рабби Иешуа достал из-под своего плаща небольшой металлический цилиндр, который странно гудел, и протянул его в сторону того человека, затем сказал: «Замолчи и выйди из него!» И тогда, Досифей, тот человек упал в конвульсиях, и… и что-то вышло из него! Это было похоже на зеленоватую жидкость, текущую изо рта, ноздрей, из всех пор его лица. В следующее мгновение оно покинуло его и собралось в зеленоватую, пульсирующую яйцевидную форму, размером с ладонь; затем, пока собравшиеся в ужасе наблюдали за происходящим, оно потянулось вверх по стене, перебралось через подоконник и исчезло, как змея, в узком переулке снаружи.

Странные эмоции отразились на лице Досифея.

— Продолжай, Толмай, — снова попросил он.

— Разумеется, моя община пришла в неистовство. Многие восклицали: «Кто это такой, что повелевает нечистыми духами, и они повинуются ему?» Когда рабби Иешуа покинул синагогу, все последовали за ним, включая моего сына Нафанаила, и до конца дня в Капернауме не говорили ни о чём другом, кроме как о человеке, одержимом демонами.

— А что стало с этим одержимым?

— Я поговорил с ним, когда все остальные ушли, ибо он был слишком слаб, чтобы последовать за ними. Он оказался греком по имени Несс, солдат; он утверждал, что сразу после увольнения из легиона в Эфесе демон овладел им и заставил служить колдуну по имени Продикос в течение двух лет, наряду со многими другими одержимыми. Когда этот Продикос был наконец убит магией других колдунов, все его выжившие воины-демоны отправились в Хоразин, извечный центр поклонения Ассатуру, чтобы поступить на службу к Изхару, который тоже был одержим демоном, как мне сказал Несс. Грек был благодарен своему спасителю, рабби Иешуа, и как только немного окреп, спешно последовал за ним.

— Боги! — выдохнул Досифей. — Продикос...

— Ты упоминал этого колдуна и его библиотеку тайных знаний.

— Ага. Я был одним из тех «других колдунов», которые стали причиной его гибели и, возможно, тем самым спасли мир от Великой Ночи!

— И ты действительно убил его?

Досифей нахмурился в раздумье.

— Хотел бы я знать. Я полагаю, что он вместе со своим фамильяром был унесён в пещеры Хараг-Колата, где, если книга Останеса говорит правду, он теперь должен лежать связанным тысячу лет. Но это сложные вопросы, Толмай — ты бы понимал, насколько, если б так же глубоко изучал древние писания, как и я.

— Тогда тебе следует позволить мне сделать это. Я должен увидеть те свитки из библиотеки Продикоса, которые ты купил.

— И ты их увидишь. Но сначала скажи мне, что стало с этим колдуном Иешуа Бар Йосефом.

— Я слышал, что он изгонял всё больше демонов — которые иногда затем вселялись в животных, сводя их с ума от ужаса. Он также вылечил многих людей от болезней при помощи странных методов. Однажды я видел, как он излечил человека с парализованной рукой в моей собственной синагоге; в другой раз он исцелил дочь моего главного старейшины, которую считали умершей. После этого я больше не разрешал ему там проповедовать, потому что учёные фарисеи прослышали о его деяниях и часто приходили спорить с ним, создавая опасную ситуацию. Некоторые заходили так далеко, что требовали, чтобы его судили за колдовство, хотя он совершал лишь благо для других. Что касается самого рабби Иешуа, то он утверждал, что его колдовство было ничем иным, как знаком того, что он пришёл исполнить Закон. Позже я слышал, что он отправился в Хоразин, чтобы противостоять Изхару, но Изхар и его одетые в чёрное стражники не пожелали приближаться к нему и отказали ему в синагоге — которая теперь, как ни странно, охранялась римскими войсками! Затем он отправился в Вифсаиду и точно так же столкнулся с нашим старым другом раввином Самезером, который тайно хранит знания Ихтиллы и Демхе, как и я; Самезер тоже отказал ему в своей синагоге, и Бар Йосеф наконец покинул этот регион — но не прежде, чем проклял все три наших города, предсказав день гнева, который скоро наступит и перед которым померкнет разрушение Содома и Гоморры!

— И куда же наконец отправился этот безумный рабби?

— Самое последнее письмо Нафанаила сообщает мне, что этот человек и его последователи теперь творят своё колдовство к югу от Декаполиса и к востоку от Иордана. Нафанаил настоятельно призывает меня присоединиться к ним — меня! Если бы у меня были лишние волосы, я бы вырвал их и сжёг в горе на тайном алтаре Ихтиллы!

— И всё же, Толмай, ты говоришь, что этот Иешуа исцелил многих от их болезней или избавил их от демонов Ассатура, и что он призывает к исполнению Закона, который ты публично поддерживаешь.

— Закон, возможно, хорош для простолюдинов, — сказал Толмай, — но этот человек навязывает его всем. Однако я знаю, что он обладает тайным знанием, и видит лучше нас. Из его проповедей я чувствую, что он знает о древних культах Ханаана и даже о гораздо более древних культах Каракоссы. Почему же тогда он проклинает наши города за то, что мы не хотим снова принять суровый Закон Яхве, как Иисус Навин когда-то навязал его моим предкам? Неужели он не понимает, что римляне этого не допустят!

— Они не допустят. — В глазах Досифея промелькнула горечь. — И всё же, если бы я думал, что этот Иешуа действительно может исполнить Закон, я бы последовал за ним до конца, ибо Яхве когда-то повелел своим избранникам предать мечу все другие народы этой земли. О, если бы его повеление когда-нибудь исполнилось над римлянами!

Толмай снова беспокойно оглядел тихий берег, словно опасаясь, что их могут подслушать.

— Я сказал достаточно, Досифей. Теперь твоя очередь. Расскажи мне, что ты знаешь обо всём этом.

Досифей согласился. Он рассказал Толмаю о своём путешествии в Парфию, где он с Симоном и Менандром учился у странного мага Дарамоса; об их возвращении в Эфес и встрече с одетыми в чёрное приспешниками Ассатура; об их последующем путешествии в Антиохию, а затем на юг, в Экдиппу, откуда Досифей совершал свои одиночные вылазки в горы, чтобы вести раскопки среди руин Хали.

Солнце уже склонилось далеко к западу, когда он закончил рассказывать Толмаю о последних событиях.

— Я завидую тебе, — сказал Толмай, когда Досифей закончил. — О, если бы Нафанаил сопровождал тебя в твоих путешествиях и разделил с тобой приобретённые знания и мудрость!

— Возможно, он обрёл свою собственную мудрость, которой мы не разделяем. Скажи мне: кто, кроме Нафанаила, следует за этим странным рабби?

Толмай скривился.

— Увы, мой сын попал в дурную компанию! Из двенадцати ближайших доверенных лиц рабби семеро — простые рыбаки, грубые мужланы. Ещё один — фанатичный зилот, выступающий против Рима, а другой — вымогатель налогов для римлян — вот уж точно накликает беду! Мой Нафанаил и его друг Филипп, сын Самезера из Вифсаиды — единственные галилеяне в его компании, получившие хоть какое-то образование, и они очень молоды.

— Это одиннадцать, — сказал Досифей. — Ты сказал, что их двенадцать.

— Ах, двенадцатый! Он не галилеянин, как остальные, а рыжеволосый иудей по имени Иуда бар Симон из Кериофа. И я ошибся, сказав, что Нафанаил и Филиппа — единственные образованные люди в этой группе, ибо я подозреваю, что этот Иуда из Кериофа обладает большим тёмным знанием, чем все остальные последователи рабби вместе взятые. Я слышал, что, возможно, именно он сумел украсть Чашу Биах из Чёрной синагоги после того, как его учителю не разрешили туда войти.

Досифей вздрогнул.

— Чаша была украдена?

— Так мне сказал грек Несс; кроме того, Самезер из Вифсаиды слышал это от другого солдата Изхара, из которого рабби Иешуа изгнал демона. Этот Иуда из Кериофа, очевидно, искусный колдун; никто другой не смог бы пройти мимо нечеловеческой стражи, чтобы украсть столь тщательно охраняемую вещь.

— Ты прав, Толмай, — сказал Досифей, — странные вещи творятся в этой земле. Посмотри. — Он залез под плащ, достал небольшой кожаный мешочек, положил его на плоский камень и развязал шнурок, которым он был завязан. — Скажи мне — ты когда-нибудь видел такие предметы?

Толмай ахнул, увидев два предмета, лежавшие на развёрнутом квадратном куске кожи.

— Ихтилла! Этот медальон — он изображает Гиады, средоточие власти Ассатура. Точно такой же носил Несс. Он утверждал, что это позволяло приспешникам Ассатура, которые его носили, находить друг друга на расстоянии многих десятков миль; после своего освобождения он снял его с себя, и я бросил медальон в Галилейское море перед закатом. И серебристая сфера с тонким выступом — у Несса тоже была такая, и она разделила судьбу медальона, упокоившись в озере. Грек сказал мне, что эти предметы были злом, превосходящим всякое воображение — один был орудием порабощения, другой — смерти. Я настоятельно призываю тебя выбросить их, Досифей!

В глазах старого самаритянина мелькнуло сомнение; он взглянул на волны, плещущиеся у близкого берега.

— Возможно, ты прав, старый друг. Я чувствую, что эти предметы заключают в себе странное колдовство. И всё же, как можно обрести знание, если избегать всего странного, всех опасностей?

— Досифей, смотри!

Ужас засиял в глазах Толмая. Досифей резко обернулся и увидел четырёх мужчин, приближавшихся к ним по пустынному пляжу, в чёрных плащах и доспехах, несущих между собой покрытые чёрной тканью носилки. У переднего на плече сидела сова, и он держал в руке небольшой гудящий металлический цилиндр.

— Нет! — закричал Толмай. — Нет!

Затем цилиндр засветился, пронзительно зазвенел — и больше они не различали ничего.

Симон остановился на вершине невысокого хребта и бросил взгляд назад, на северо-запад. Темные клубы дыма поднимались к небу. За ними, на западе, солнце опускалось к невысоким холмам за долиной, касаясь верхушек дубов.

Он вздохнул. Вечерние тени уже окутывали горящую виллу его деда. Для него они будут окружать ее всегда, ибо он никогда больше туда не вернется. Он пробыл там лишь достаточно долго, чтобы осмотреть внутренность дома; там было грязно — очевидно, Максенций превратил его в охотничий домик. Симон нашел несколько больших амфор с ламповым маслом, вылил их на пол, затем открыл все двери и окна и поджег. Пока потрескивало пламя, он достал свой меч и посох, вымыл их в ручье, а затем, словно по некоторому раздумью, вернулся, чтобы забрать последнюю вещь у мертвого Акраба.

Перед уходом он распахнул ворота овчарни, чтобы животные могли свободно бродить по холмам.

— Так заканчивается твое владение этой собственностью, Максенций, — пробормотал Симон. — Если твои вестники будут быстры, ты, возможно, даже узнаешь об этом до того, как закончится и твоя жизнь.

Он замер, услышав рядом с собой хлопанье крыльев. Подняв глаза, самаритянин увидел большую сову, сидящую на ветке прямо над ним. Птица бесшумно взлетела в тот же миг, но не раньше, чем Симон успел заметить на ее груди что-то похожее на маленькую металлическую коробочку, на которой светились крошечные мигающие огоньки. Затем она исчезла в направлении тенистой долины. Симон попытался проследить ее полет, но вместо этого увидел на дальнем подъеме темные силуэты двух мужчин среди редких дубов.

Люди в черных плащах и темных доспехах, идущие в его направлении?

Нет, он не мог сказать наверняка. На таком расстоянии, против света заходящего солнца, сами деревья и гребни холмов казались черными. А тем временем люди исчезли — шли ли они к нему или от него, Симон не мог знать. Он взглянул на небо; одинокая птица кружила высоко вверху, возможно, та самая сова.

Он вздрогнул, затем повернулся и быстро зашагал на юг. Не следовало находиться в этой местности, когда будет обнаружено тело Акраба.

Пока Симон шел по тропе в угасающем вечернем свете, он пытался представить, что сделают суеверные жители Гитты, когда до них дойдёт весть о покойнике. Они приведут телицу, принесут ее в жертву и пустят ее кровь в ручей, чтобы воды унесли от них любой грех, связанный с убийством — так предписывала священная книга Закона. В какой же странной земле он вырос, настолько пропитанной мрачными видениями греха и колдовства! И как же повезло, подумал Симон, что его дед успел столько повидать в окружающем мир — достаточно, чтобы поклясться, что ни его сын, ни внук не останутся необразованными и в результате не унаследуют темное наследие суеверий этой земли.

Возможно, из-за того что он был погружен в такие мысли, Симон вышел на лесную поляну, не заметив, что она уже занята полудюжиной римских солдат.

Римляне увидели его лишь мгновение спустя после того, как он увидел их; отступать было уже поздно. Один был верхом на муле, остальные пятеро пешие. Посреди них стояла молодая девушка в самаритянской одежде, ее темные глаза были широко раскрыты от страха. Симон мгновенно понял, что наткнулся на грязную сцену, слишком распространенную в этой земле — завоеватели развлекались с завоеванными!

Всадник — судя по его доспехам, не выше декуриона по званию — заставил своего мула сделать шаг или два к Симону. Мул едва ли был породистым животным — вероятно, его отобрали у какого-нибудь бедного местного фермера, решил Симон. Затем декурион крикнул по-гречески:

— Эй, самаритянин, тебе пора уходить. Как видишь, в этом лагере едва хватает мяса для меня и моих людей!

Остальные солдаты засмеялись. Симон мельком заметил среди них испуганные, как у птицы, глаза девушки. На мгновение он подумал о нападении, но затем передумал. Их было слишком много, а у него была собственная важная цель.

— Постой! — Глаза декуриона сузились, когда он обратил внимание на оружие Симона и отметил у незнакомца сложение и манеры бойца. — Постойте, ты! Прежде чем уйти, я хочу увидеть твои документы.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что ты не один из этих зилотов, которые бродят по всей стране и устраивают беспорядки. Почему ты путешествуешь один так далеко от главной дороги?

— Очевидно, не по той же причине, что вы.

Римлянин нахмурился.

— Не дерзи. Чей ты слуга? Если ты не сможешь объяснить свое присутствие здесь, тебе не поздоровится.

Симон вздохнул, на мгновение взглянул на небо, чтобы успокоить свою душу, как учили его парфянские наставники, а затем повернулся лицом к врагам. Он знал, что ему придется сражаться, как бы малы ни были его шансы против шести обученных римских солдат. Тем не менее, его гладиаторские навыки могли позволить ему убить двоих при первом неожиданном нападении, а магические способности, возможно, еще двух.

Внезапно сзади послышался звук быстрых шагов по тропе.

Глаза декуриона расширились от удивления и раздражения. Симон повернулся и увидел, как два человека вышли на поляну и остановились. Двое солдат, одетых в черные плащи и доспехи, теперь стояли неподвижно. На плече одного из них сидела большая сова.

— Клянусь Гадесом! — воскликнул декурион. — Чего вам надо?

Один из новоприбывших поднял руку и указал на Симона.

Римлянин нахмурился, и трое его людей шагнули вперед, положив ладони на рукояти мечей; двое других остались позади, удерживая испуганную девушку, глаза которой были широко раскрыты.

— Он вам нужен, да? — Голос декуриона был громким; ему не нравился вид этих молчаливых людей в черном. — Откуда мне знать, что он не зилот? Откуда мне знать, что вы не зилоты?

Один из новоприбывших достал из поясной сумки какой-то маленький блестящий предмет. Черты его лица были жесткими, бесстрастными.

— Не мешайте нам, — сказал он по-гречески, голос его был странно бесцветным.

Римлянин выхватил короткий меч.

— Клянусь Поллуксом, ты не будешь мне приказывать…

Пламя пронзило воздух с резким треском; декурион вскрикнул, когда его металлический нагрудник разошелся длинной расплавленной полосой. Он с грохотом рухнул с мула, и испуганное животное развернулось, чтобы умчаться. Быстро, как мысль, Симон схватил его за гриву и вскочил на спину, цепляясь изо всех сил, пока животное неслось прочь сквозь группу солдат и выскочило с поляны в кольцо скрывающих её дубов.

Он тут же схватил поводья, остановил мула и оглянулся назад.

Пятеро оставшихся римлян бежали к фигурам в черных плащах, выхватив мечи. Затем раздались новые резкие трещащие звуки, новые вспышки пламени и раздались мучительные крики. Трое солдат упали, дым поднимался от их дергающихся тел; четвертый развернулся и бросился бежать, а пятый сорвал лук с плеча и наложил стрелу. В тот же миг Симон увидел еще одну мелькнувшую фигуру — самаритянскую девушку, бежавшую с поляны прямо к нему; четвертый римлянин нёсся прямо за ней.

Тетива лука солдата звякнула; стрела пронзила одного из людей в черных плащах, и сова на его плече взмыла в воздух. Затем тонкая струя огня вырвалась из руки второго солдата в темном одеянии, и римский лучник с криком рухнул на траву, его лицо почернело и пузырилось, как смола. Симон почуял запах горелой плоти. Затем он увидел, как девушка промчалась мимо него, а за ней — бегущий римлянин. Он направил своего скакуна между ними и ударил; тяжелый посох с треском врезался в кость, и солдат, корчась, упал на траву с проломленным черепом.

— Сюда! — крикнул Симон девушке, скача за ней. – Прыгай, скорее!

Девушка отреагировала с удивительной быстротой, схватила протянутую руку Симона и вскочила на мула позади него. Самаритянин оглянулся на поляну.

— Баал! — воскликнул он.

И в тот же миг девушка вскрикнула — ибо пронзенный стрелой солдат все еще стоял на ногах, лицом к своему одетому в чёрное спутнику. Оба они наводили на нее и ее спасителя блестящие предметы.

— Хейя! — Симон ударил мула по бокам, заставив его мчаться сквозь дубовую рощу. Позади он услышал резкий треск, увидел вспышки света, учуял запах горящих веток и почувствовал, как девушка в ужасе цепляется за него, пока они отчаянно уносились от странной неземной опасности.

Менандр медленно, мучительно приходил в себя; его лицо и конечности невыносимо покалывало невидимыми иголками; всё остальное тело казалось онемевшим.

Он открыл глаза. Ему казалось, что он заперт в узком пространстве. Свет был тусклым. Он попытался подняться, но не смог; мышцы не слушались. Затем он почувствовал покачивание. Он лежал на спине; узкое пространство, в котором он лежал, было твердым сверху и занавешенным по бокам.

Носилки. Его несли в носилках.

Он размял руки, напряг мышцы икр. Покалывание поднималось по конечностям, медленно вытесняя онемение. Юноша смог поднять правую руку и осторожно отодвинуть правую занавеску. Он увидел свет сумерек — и неподалеку другие занавешенные носилки, которые несли четверо стражников в черных плащах.

Менандр опустил руку. Занавеска закрылась. Он пошевелил левой рукой, сумел слегка повернуть голову, почувствовал тепло и гладкость человеческой кожи, увидел в полумраке плавные изгибы стройных ног. С большим усилием он слегка приподнял голову и увидел, что Илиона лежит рядом с ним в носилках, ее обутые в сандалии ноги касаются его левой щеки. Казалось, она была без сознания. Толстые веревки дугой проходили над ними обоими, крепко привязывая их к полу носилок.

Менандр напряг конечности; чувствительность медленно возвращалась к ним. Он вспомнил, как парфянский наставник Дарамос учил его освобождаться от пут; однако эти способы оказались ненужными, ибо, как только руки стали подвижными, он обнаружил, что может легко высвободить их из веревок, которые, очевидно, были предназначены лишь для того, чтобы они с Илионой не выпали из носилок. Осторожно юноша протянул левую руку над ногами девушки, раздвинул занавеску, и увидел огненное зарево заката за далекими холмами. Затем он опустил занавеску обратно.

Закат слева. Это означало, что его и Илиону несли на север.

На север — к Хоразину.

Менандр энергичнее напряг конечности, зная, что должен вернуть чувствительность и подвижность прежде чем те, кто его несли, достигнут своей цели. Каким-то образом он знал, что его бедственное положение произошло из-за увлечённости Досифея темным колдовством — старый дурень раскопал запретные тайны, и теперь черные стражники пришли наказать их всех. Менандр проклял себя. Они, должно быть, следили за первой гостиницей, выжидая удобного момента, чтобы последовать за ним. Почему он не был осторожнее?

Илиона слегка застонала. Менандр удвоил свои усилия, чтобы выскользнуть из веревок. Чувствительность возвращалась к его бедрам и плечам мучительным покалыванием; он стиснул зубы, подавляя желание закричать. Через несколько минут он освободился от пут, его способность двигаться почти полностью восстановилась. Медленно, осторожно он перевернулся; его похитители не должны догадаться, что он свободен.

Илиона снова застонала, слегка пошевелила конечностями. Она тоже начинала приходить в себя.

— Лежи тихо, — прошептал Менандр ей на ухо.

Девушка открыла глаза — большие, карие, полные страха. Менандр надеялся, что ее страх не отражается в его собственных.

— Лежи спокойно. Напрягай мышцы. Скоро сможешь двигаться. Не бойся и не делай резких движений и не кричи.

Илиона закрыла глаза, казалось, повинуясь указаниям юноши. Менандр снова украдкой взглянул с левой стороны носилок. Заката уже не было видно, только темные кирпичные фасады зданий да булыжная мостовая. Очевидно, они уже были в Хоразине. Он услышал дыхание Илионы, повернулся и увидел, как ее грудь быстро поднимается и опускается под туникой, когда она напрягала конечности. Очевидно, страх быстро возвращал ее в сознание.

— Не бойся, не шуми.

— Менандр, где мы? — прошептала она. — Что происходит?

Юноша снова украдкой взглянул за занавеску. Он мельком увидел ряд римских стражников, выстроившихся перед колонным портиком из черного камня, колонны которого отражали свет факелов стражников, а над ним зловеще ухмылялся высеченный барельеф змееволосой Медузы Горгоны. Он тут же опустил занавеску обратно.

Римские солдаты. Почему они охраняют это мрачное святилище?

— Что происходит, Менандр? — повторила девушка с тревогой, заметив беспокойство в его глазах.

— Мы в синагоге Хоразина, — прошептал юноша. — Досифей рассказывал мне о ней.

В глазах девушки промелькнул ужас.

— Святилище Ассатура?

Менандр зажал ей рот рукой.

— Тихо! Мы уйдем.

Илиона кивнула. Через мгновение она тоже освободилась от веревок. Менандр почувствовал, как носилки наклоняются — очевидно, их несли по ступеням в храм, атем снова выровнялись. Еще дюжина шагов, и повозка остановилась.

Менандр осторожно приоткрыл правую занавеску. Вторые носилки все еще стояли рядом с теми, где был он — одетые в черное стражники осторожно опускали обе на пол. В следующее мгновение один из них распахнул занавески других носилок, и Менандр ахнул, увидев внутри двух связанных людей — лысого Толмая, которого он помнил как священника синагоги в Капернауме, и своего седовласого наставника Досифея. Затем занавеску носилок Менандра отдернули, и прозвучал резкий голос:

— Выходите!

Менандр и Илиона, все еще растирая затекшие конечности, нерешительно выбрались из паланкина. В синагоге римлян не было, только одетые в черное стражники. С опаской взглянув в сторону задней части храма, где стояли ковчег и возвышение для оратора, Менандр увидел высокую, закутанную в темный плащ фигуру с горящими желтыми глазами, а рядом с ним другую, невысокую, закутанную в капюшон, у которой вообще не было видно глаз.

— Выходите, — повторил высокий, — и идите сюда.

Они медленно, осторожно двинулись вперед — и когда приблизились, Менандр узнал в высокой фигуре человека, которого он встретил четыре года назад. Квадратное лицо, темная борода, тяжелые брови… да, это был Изхар, раввин Хоразина, хранитель древних секретов Каракоссы — и все же теперь это был совсем другой Изхар с прямой жесткой осанкой и грозными желтыми глазами.

— Менандр! — ахнула Илиона, схватив его за руку. — Кто они?

Более высокая из двух фигур шагнула вперед, спустилась на несколько ступеней с кафедры и презрительно посмотрела на них сверху вниз. Менандр невольно съежился под жутким желтым огнём этих глаз.

— Этого зовут Изхар, — медленно произнесло существо, указывая на себя. — Его мозг помнит тебя, юноша — тебя зовут Менандр. Он встречал тебя несколько лет назад — тебя и этого седовласого в других носилках.

Менандр почувствовал, как по его коже побежали мурашки. В том, как Изхар говорил с ним, было что-то нечеловеческое, что-то неправильное.

Внезапно из других носилок донесся стон. Менандр и Илиона обернулись и увидели, что Досифей и Толмай шевелятся и ощупывают веревки, которыми они были связаны. Их глаза дрогнули и медленно открылись.

— Боги! — простонал Досифей. — Неужели мы в аду?..

Глаза Изхара засверкали еще ярче, словно сверхъестественной угрозой.

— Хорошо, — пробормотал он. — Хорошо. Вы все очнулись. А теперь, если хотите умереть безболезненно, вы расскажете мне все о том, как помогали тем, кто замышляет против нас.

Симон и девушка разбили лагерь среди дубов на пологом склоне холма, вдали от всех троп. Мул, освобожденный от седла и вьюков, стоял неподалеку на привязи; он был изрядно нагружен припасами, и из них Симон приготовил им ужин на небольшом костре. Солнце еще не скрылось за горизонтом, но Симон хотел, чтобы огонь погас до наступления темноты, когда его пламя могло быть замечено между деревьями. Тени уже сгущались.

Они ели молча. Симон был голоден, и простая чечевичная похлёбка с сушеной говядиной казалась ему восхитительной. Девушка ела мало, нерешительно, время от времени бросая на него нервные взгляды. Страх почти пропал из ее глаз, но в них все еще оставалось какое-то затравленное выражение — и что-то недоуменное, любопытное. Симон не мог ее понять.

— Знаешь, тебе не стоит меня бояться, — сказал он. — Я не римлянин. Скажи мне, куда ты направлялась, когда тебя остановили те солдаты? Я прослежу, чтобы ты добралась туда в безопасности.

— Я вела этого мула в одно из поместий моего господина.

— А! Так мы едим припасы твоего господина, а не римлян. Я позабочусь о том, чтобы ему заплатили за все недостающее, так что тебя не накажут — хотя я не могу представить, чтобы он пожалел мне одну-две хорошие трапезы после того, как я спас его добро. Но, клянусь Мотом ! — что заставило твоего господина отпустить тебя, молодую девушку, одну в эту глухую местность?

В глазах девушки появилась тревога.

— Все не так, как ты думаешь. Мой господин — римлянин, а те солдаты были под его командованием. Боюсь, их послали тайно похитить меня, чтобы моя госпожа не узнала об этом. Мой господин очень разозлился на меня. — Девушка вздрогнула. — Его солдаты сказали, что хотели… развлечься со мной… прежде чем убить меня.

Симон мрачно нахмурился.

— Римляне, — пробормотал он.

Девушка отставила миску с похлёбкой и поднялась.

— Мне нужно идти. Я никому об этом не скажу. Я тебя не знаю и не буду описывать. Скажу, что на нас напали зилоты. Пожалуйста, помоги мне погрузить припасы обратно на мула. Если я опоздаю, Акраб побьет меня, как бы я ни оправдывалась.

— Акраб! — Симон мгновенно вскочил на ноги. — Ты везла эти припасы Акрабу, слуге римлянина Максенция?

Девушка, съежившись под мрачным хмурым взглядом самаритянина, тупо кивнула.

— Акраб тебя не побьет, — сказал Симон. — Он мертв. Я убил его не более двух часов назад.

— Этого… этого не может быть. Никто не смог бы убить Акраба.

— Смотри же! — Симон наклонился, достал из своего мешка завернутый в кожу предмет и поднял его. — Взгляни на его лицо!

Кожа упала. Девушка, всё еще дрожа, отпрянула от отрубленной головы, которая болталась, схваченная за волосы, в руке Симона. Лицо было белым, а глаза ужасно закатились вверх, кровь запеклась на перерубленной шее.

— Смотри, девушка! Я несу ее твоему господину, Максенцию. Он тоже ее увидит — перед тем как умрет!

Девушка упала на колени, дрожа.

— О, Симон, нет! Ты не должен — тебя убьют.

Выражение лица Симона смягчилось. Он отложил голову в сторону, шагнул вперед и озадаченно нахмурился.

— Скажи мне, девушка, откуда ты знаешь мое имя?

Она подняла на него глаза.

— Разве ты меня не помнишь, Симон бар Антоний? Я Лотис. Моя мать была служанкой у твоих родителей. Ты помогал мне учиться читать. Разве ты не помнишь?

— Лотис? — Симон наклонился ближе, и увидел знакомые черты в белом, обращенном к нему личике девушки. — И правда! Тебе было всего восемь, когда… когда римляне пришли в мой дом.

— Симон! — Девушка вскочила и бросилась ему на шею. — О, Симон, ты был так добр ко мне!

Симон обнял ее в ответ, почувствовал, как она начинает всхлипывать.

— Лотис…

— Каве!

Они отпустили друг друга, испуганные резким птичьим криком. Большой ворон с шумным взмахом крыльев опустился на ветку дуба.

— Каве!

— Карбо! — воскликнул Симон. — Что за опасность? О чем ты кричишь?

— Каве бубо! Каве негрум!

— Сова? Чёрный? Что?..

— Негрум венит!* — пронзительно крикнула птица, взлетая в воздух.

— Что! Вернись! Куда ты летишь?

— Капер! — каркнул ворон, взмывая вверх. — Капер!

Затем он оказался над деревьями, улетая на северо-восток, черное пернатое пятнышко на желтом фоне предвечернего неба. Еще мгновение — и оно исчезло.

* Чёрный идёт! (лат).

Глава V

— Ты разговаривал с ним! — ахнула Лотис. — Он говорил с тобой! Мне послышалось, он сказал остерегаться совы и… «чёрного»?

— Думаю, да. Птица, кроме как на латыни, почти не говорит, да и ту не очень хорошо знает.

— Кроме как на латыни? — Девушка нервно рассмеялась. — И сколько, по-твоему, птиц вообще умеют разговаривать хоть на каком-то языке? Ты стал колдуном, Симон?

— Нет, всего лишь бродячим фокусником. Если кто и является настоящий колдуном, так это мой наставник Досифей. Уверен, он послал Карбо шпионить за мной, и теперь птица возвращается в Капернаум, чтобы доложить ему.

— Он предупредил тебя о «чёрном». — Лотис взглянула на деревья, где сгущались густые тени. — Может быть, он имел в виду одного из тех одетых в черное солдат, которые убили римлян?

— Не думаю, что они могли так быстро добраться сюда пешком. Садись, Лотис, и успокойся. Мы доедим ужин. Потом, на всякий случай, соберем вещи и продолжим путь, пока луна еще высоко.

Они молча продолжили есть, пока садилось солнце и угасал огонь. Симон размышлял. Встреча с этой девушкой, несомненно, была удачей. Без сомнения, она знала привычки Максенция и могла помочь Симону добраться до него.

Мысли Симона прервал звук чьих-то шагов неподалеку. Он поднял взгляд. Кто-то спускался по склону холма, через лес.

Затем Лотис ахнула от внезапного страха — ибо в тенях под ближайшими дубами появилась фигура человека, одетого в черное, человека, чьи большие остекленевшие глаза жутко отражали угасающий свет костра.

Менандр съежился под взглядом желтых светящихся глаз раввина Изхара — и все же ещё больший страх у юноши вызывал пустой черный капюшон приземистого существа позади раввина из темных рукавов одеяния которого торчало нечто похожее на щупальца кальмара без пальцев. На мгновение он в панике подумал о том, чтобы броситься бежать, но тут же передумал, увидев нескольких темных стражников, с желтыми глазами, как у Изхара, стоявших рядом с ним с блестящими металлическими предметами в руках.

— Толмай! — крикнул Изхар. — Досифей! Поднимитесь оба и предстаньте перед нами.

Менандр наблюдал, как двое стариков освобождались от веревок, которые удерживали их на полу носилок. Они неуклюже поднялись, затем нерешительно шагнули вперед, со страхом в глазах.

— Изхар! — ахнул Толмай. — Что с тобой стало?

Желтоглазый раввин поднял руку.

— Молчите и слушайте. Я стал тем, кем вы тоже удостоены стать. То, чего мы так долго ждали, свершилось. Те, кто эоны лет назад пришли на землю из облачных глубин Демхе, наконец пробудились. Те, кого люди называют Ам-ха-арец — Земной Народ — наконец восстали, чтобы завладеть нашими телами, дабы мы могли служить им в их великой цели.

Толмай задрожал; страх в его глазах внезапно смешался с мистической тоской.

— Неужели это?..

— Нет! — воскликнул Досифей. — Берегись, Толмай — они станут использовать твое тело в ущерб твоей душе!

Изхар шагнул вперед, презрение светилось в его желтых глазах.

— Разве я выгляжу использованным, Толмай? Взгляни на меня внимательно. Мы ведь ровесники, не так ли? Разве я не изменился с нашей последней встречи?

— Боги, это правда! — ахнул Толмай. — Смотри, Досифей, его борода темнее, а на лице стало меньше морщин.

Досифей нахмурился.

— Мне кажется, что он не изменился.

Изхар жестко усмехнулся.

— Но помни, добрый Досифей, что ты не видел меня около пяти лет!

— Это правда, — пробормотал Толмай. — Досифей, я видел его меньше двух месяцев назад. Он был старше тогда, клянусь! Старше…

Менандр вздрогнул. Он почувствовал, как Илиона, дрожа, вцепилась в его руку, но сам был слишком напуган, чтобы почувствовать какое-либо удовлетворение от этого факта.

— Ты верно зришь, Толмай, — сказал Изхар. — Теперь сделай шаг вперед.

Старик повиновался, медленно, нерешительно, но с благоговением в глазах — благоговением, смешанным с тоской.

— Берегись! — крикнул Досифей.

— Не слушайте наших врагов. Иди вперед, Толмай. Иди.

— Враги? Изхар, ты что, не знаешь меня? Или Менандра?

Изхар проигнорировал Досифея.

— Иди, Толмай.

По мере того как старик продвигался вперед, словно загипнотизированный, приземистая, одетая в балахон фигура в тени достала из-под своих одежд медного цвета полусферу, диаметром почти с предплечье человека, и протянула ее вперёд. Менандр ахнул, увидев, как щупальцевидные конечности существа вытянулись из рукавов дальше, чем могли бы вытянуться руки человека. Оно быстро опустило полусферу на пол рядом с Изхаром плоской стороной вверх, затем втянуло свои странные конечности обратно в рукава. Изхар вытащил из-под мантии небольшой серебристый цилиндр и направил его на полусферу.

— Теперь, Толмай, преклони колена.

Старый раввин сделал это. В его глазах странным образом ликование смешивалось со страхом.

— Так долго я ждал этого — так долго...

Цилиндр коротко, резко зажужжал — и в тот же миг плоская сторона полусферы странно распахнулась, словно радужная оболочка глаза, почти до края. Теперь она напоминала открытую чашу, внутри которой пульсировала и мерцала зеленоватая желеобразная масса.

Илиона вскрикнула.

Менандр испытал прилив ужаса, когда увидел, как пульсирующая масса желе переливается через край чаши и ползет по каменным плитам к коленопреклоненному Толмаю. Старик дрожал, бормотал неслышные молитвы, глаза были плотно закрыты; затем ползучая жидкость коснулась его левого колена, расползлась вверх и покрыла ткань, закрывавшую бедро.

— Боги! — прошипел Досифей.

Зеленоватая капля уменьшалась в размерах, медленно пропитывая ткань одежды Толмая и впитываясь в его плоть. Менандр почувствовал, как Илиона сильно задрожала, прижавшись к нему, и понял, что она вспоминает два похожих ужаса, которые они видели в Экдиппе. Он крепко сжал ее запястье на случай, если она вдруг попытается убежать, потому что стражники в черных плащах стояли и наблюдали, держа в руках маленькие серебристые предметы.

Еще через мгновение зеленая капля полностью исчезла. Толмай все еще дрожал, хотя, по-видимому, не чувствовал боли. Дрожь прекратилась; затем он медленно открыл глаза.

— Встань, брат, — сказал Изхар.

Толмай поднялся, затем повернулся лицом к Досифею. Его глаза теперь ярко, жутковато отражали свет факела, как и глаза Изхара.

— Все хорошо, — сказал он ровным бесстрастным голосом. — Хорошо снова обитать во плоти и крови, после того как столько тысяч кругов солнца пролежал без тела. Теперь, Изхар, как мы заставим этих других существ говорить? Болью или привилегией обладания?

— Боги! — воскликнул Досифей. – Толмай, ты стал Ам-ха-арец!

— Отныне я не просто Толмай. Я — он, но в то же время нечто большее. Ты мудрый человек, Досифей, и потому мы предлагаем тебе выбор. Подчинись воле владык Демхе, как и я, — или сопротивляйся и терпи мучения, превосходящие всякую выносливость.

— Но почему? — вдруг воскликнул Менандр. — Толмай, Изхар — разве вы нас не помните? Когда мы причинили вам зло?

Четыре горящих глаза повернулись в сторону юноши.

— Мы должны знать, почему твой наставник копался в руинах Хали, — сказал Изхар. — Мы должны знать, какую роль он сыграл в краже Чаши Биах.

— Я ничего не крал, — запротестовал Досифей. — И ничего не находил!

Глаза снова повернулись в его сторону. Затем закутанное существо издало глубокий глухой звук, совершенно непохожий ни на что, слышанное Менандром до сего момента. У него по коже побежали мурашки.

— Да, — сказал Изхар, не поворачиваясь. — Приведите еще троих братьев.

Нечеловеческое существо отошло к алтарю, наклонилось и достало из-за него новую блестящую медную полусферу, а затем еще две, поставив их в ряд на плиты пола.

— Нет! — вскричал Досифей. — Вы не посмеете!

— Подчинитесь! – нараспев произнёс Изхар. — Подчинитесь добровольно, и боли не будет. Теперь вы, трое будете перенесены во Владение Демхе — и тогда мы узнаем правду, а вы обретёте могущество, превосходящее всякое человеческое понимание.

Симон вскочил на ноги, мгновенно схватив остролезвийную сику, и повернулся лицом к закутанному в черное незнакомцу, стоявшему в тени на краю небольшой поляны. В тот же миг незнакомец коснулся светящейся застежки своего пояса — и вокруг него тут же возникло слабое тёмно-синее сияние.

— Кто ты? — потребовал Симон, чувствуя, как волосы встают дыбом на затылке. — Отвечай, или я...

Человек шагнул вперед.

— Я... я очень плохо понимаю греческий, — запинаясь, произнёс он на латинском. — Тебе... не нужно меня бояться.

Симон уставился на него. Он почувствовал облегчение, поняв, что перед ним всего лишь человек. Но... чего еще ему следовало ожидать? Он услышал, как поднимается Лотис, приближаясь к нему.

— Кто... ты? — нерешительно спросила она.

— Меня зовут Таггарт, — сказал человек со странным акцентом. — Я не желаю вам зла. Мне нужно поговорить с вами.

Теперь Симон увидел, что незнакомец, полностью освещенный слабым светом костра, действительно был человеком. Однако его внешность смотрелась странно. Он был одет в черное – но носил не плащ и доспехи, как таинственные стражники, а рубашку, брюки и обувь такого покроя, какого Симон никогда раньше не видел. На его талии был широкий пояс, казавшийся равномерно сплетенным из тёмно-синих металлических нитей, застежка которого слабо светилась фиолетовым, и Симон увидел, что этот пояс был центром слабого синего сияния, окружавшего человека. На левом бедре висела небольшая сумка, казавшаяся кожаной, на правом – другая, побольше, из того же материала, и из последней выступала часть предмета, который, как инстинктивно почувствовал Симон должен был быть оружием. В правой руке человек сжимал небольшой серебристый цилиндр. Он тихонько жужжал.

— Симон! — прошептала Лотис. — Он говорит на языке римлян.

— Не бойся, — шепнул ей Симон. Затем продолжил на латинском: — Незнакомец, если это оружие в твоей руке, я выпущу тебе кишки прежде, чем ты успеешь его поднять.

— Это? — Человек, назвавшийся Таггартом, опустил руку; предмет в ней перестал жужжать. — Это не оружие. Я использовал его лишь для того, чтобы найти вас. Он привел меня с вершины холма сквозь эти деревья.

— Что? Говори прямо, незнакомец. Хочешь сказать, что ты колдун?

Человек слегка улыбнулся.

— Возможно, я кажусь вам таким. Но повторяю, я не желаю вам зла. Могу ли я присоединиться к вам у костра? Я должен кое-что объяснить.

Симон внимательнее посмотрел на человека. Его каштановые волосы были коротко подстрижены, хоть и не так коротко, как у римлян, и ни один римлянин не стал бы носить такую подстриженную бороду и усов. И кто из людей когда-либо носил на лице такое причудливое устройство? — темную оправу, которая опиралась на переносицу и загибалась за ушами, поддерживая два прозрачных диска, сквозь которые смотрели искаженные ими карие глаза.

Приняв молчание Симона за согласие, человек шагнул вперед. Симон угрожающе поднял свой нож. Его острие коснулось края синего свечения, окружавшего незнакомца, и скользнуло в сторону, словно наткнувшись на твердую гладкую поверхность.

— Видишь, — сказал человек, назвавшийся Таггартом, — ты не можешь причинить мне вреда. И я не желаю вам вреда. Напротив. Но вы должны меня выслушать. Вы оба в опасности.

Симон отступил на шаг.

— Ты колдун.

— Нет, — покачал головой незнакомец. — Ничего из того, что я делаю, не является магией. И всё же вокруг вас действуют силы, которые вы, возможно, не сможете понять никак иначе. Вы чувствовали, что за вами следят?

— Чувствовали? — Симон резко откинул голову назад и рассмеялся. Затем, так же внезапно, он посерьезнел, вложил сику в ножны и жестом указал на костер. — Садись же, незнакомец. И не хочешь ли ты поесть?

— Нет, спасибо, — сказал человек, садясь на землю. — Но, пожалуйста, называйте меня Таггартом.

Симон, сев напротив человека, решил, что тот выглядит вполне по-человечески.

— Я Симон из Гитты, Таггарт. Странное имя. Ты, должно быть, из далекой западной провинции.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты не говоришь по-гречески, а у твоей латыни странный акцент.

— Ты прав, я с... запада. Намного западнее, чем ты можешь себе представить.

— Возможно, ты имеешь в виду Гибернию,? Однажды, в бытность мою гладиатором, я встретил человека по имени Данлейн Максамтайн — пленника с острова Гиберния. Твое имя даже звучит по-гибернийски.

— Нет, — покачал головой Таггарт. — Земля, откуда я родом, находится далеко к западу от этого места. Но сейчас у меня нет времени это обсуждать. Он поднял маленький цилиндр в правой руке, и тот снова зажужжал; он направил его на вещевой мешок Симона, лежавший у костра, и жужжание усилилось. — Открой его, пожалуйста, и покажи мне, что в нем.

Симон нахмурился.

— Почему я должен это делать?

Он почувствовал, как Лотис приблизилась к нему, схватив его за рукав туники, услышал ее напряженный шепот на ухо:

— Послушайся его, Симон. Тогда, возможно, он уйдет — вернется во тьму.

Симон почувствовал, что девушка дрожит.

— Не бойся, Лотис. — Затем, строго повернувшись к человеку в черном произнёс: — Будь краток, чародей. Что тебе от нас нужно?

— В твоём мешке есть два предмета. Ты должен отдать их мне, иначе вы не сможете сбросить с хвоста тех, кто идет по вашему следу.

Симон свирепо посмотрел на него.

— Стражники в черных плащах? Тогда скажи мне, Таггарт: кто они?

— Недавно пробужденные слуги... Хастура. Но у меня нет времени объяснять. Открой свой мешок.

Симон, чувствуя в тоне незнакомца скорее настоятельность, чем угрозу, сделал это. Инстинктивно поняв, чего хочет этот человек, он вынул серебристый предмет и медальон с сияющим узором Плеяд из драгоценных камней и протянул их ему.

— Вот — и делай что хочешь с этими проклятыми колдовскими штуками!

— Хорошо. — Таггарт положил свой маленький металлический цилиндр в поясную сумку, затем коснулся застежки пояса. Синее свечение вокруг него исчезло. Он быстро выхватил оба предмета у Симона и тоже положил их в сумку. В тот же миг Симон и Лотис с полной уверенностью поняли, что он человек, такой же, как и они.

Но затем он снова коснулся застежки пояса; синее свечение вновь возникло вокруг него.

— Я должен идти, — сказал он. — Чем скорее я уйду, тем в большей безопасности вы будете.

— Подожди! — сказал Симон. — Ты не можешь просто уйти, не сказав нам, что привело тебя сюда.

— Это была просто удача. Я обходил окрестности, надеясь обнаружить какие-нибудь признаки... слуг Хастура. Я обнаружил двоих из них, а затем понял, что они следят за вами.

Из сумки человека раздалось внезапное пронзительное гудение. Он быстро залез в нее и вынул маленький цилиндр; тот перестал гудеть.

— Тихо вы оба! — прошипел он. — Идут ваши преследователи!

С этими словами он поднялся, и через мгновение скрылся среди дубов; слабое голубоватое свечение вокруг него быстро пропало во тьме.

— Баал! — выругался Симон, поднимаясь. — Подожди! — Он шагнул вперед, словно собираясь последовать за человеком, как вдруг его внимание привлек внезапный легкий вздох Лотис:

— Симон... смотри!

Он взглянул туда, куда она указывала, и увидел большую сову, сидящую на низкой ветке, не мигая глядя вниз. На ее шее висел медальон с сияющей «V» из звезд. В следующее мгновение Симон услышал другой звук — медленные, размеренные шаги. Кто-то приближался к небольшой поляне, на этот раз со стороны склона.

Лотис поднялась, дрожа и глядя в сторону приближающихся шагов.

— Демоны? — дрожащим голосом прошептала она.

Симон выхватил свои клинки.

— Отойди от меня — спрячься среди деревьев.

Сова пронзительно ухнула, затем вытянула крыло, словно указывая рукой. Девушка застыла на месте, окаменев от страха. Симон обошел костер, подтолкнул ее к деревьям, повернулся назад — и увидел двух мужчин, выходящих из тени на поляну.

Двое в черных плащах и шлемах, их глаза светились желтым в свете костра. Грудь одного из них была пронзена стрелой.

Симон присел, повернувшись к ним лицом, ожидая. Фигуры в черном остановились и повернулись к нему, их глаза были такими же неподвижными, как у совы. На груди каждого висел медальон, сверкающий звездной буквой «V» Гиад. Симон слышал, как у него за спиной стучат зубы Лотис.

Затем, не спеша, оба закутанных в плащи мужчины вынули из сумок на боку маленькие серебристые предметы и прицелились. Симон напрягся, готовясь к прыжку, зная, что обречен — он никак не успеет перепрыгнуть через костер и добраться до своих врагов, чтобы предотвратить двойной удар колдовского пламени, которое, как он знал, обожжет его плоть.

Внезапно с той стороны поляны, что была выше по склону, раздался пронзительный металлический визг. Закутанные в черное люди тут же выронили оружие и, шатаясь, отступили назад, вопя и прижимая руки к ушам, а затем рухнули наземь. В тот же миг сова вскрикнула и, трепеща крыльями, свалилась с ветки. Визжащий звук усилился. Симон повернулся и увидел, что человек по имени Таггарт стоит на краю поляны; визг исходил из маленького блестящего цилиндра, который он держал в руке. Двое одетых в плащи солдат и сова бились на траве, словно в агонии. На глазах Симона их судороги перешли в дрожащие спазмы. Затем…

— Боги! — выдохнул Симон.

Позади него Лотис застонала от ужаса — ибо пока он смотрел, из ртов обоих солдат выбрались наружу большие зеленоватые дрожащие комки некой субстанции, а из клюва совы — комок поменьше. Как только эти штуки полностью отделились от своих носителей, цилиндр в руке Таггарта перестал визжать. Комки немедленно начали вытягиваться к краю поляны, извиваясь, словно огромные полупрозрачные черви.

Симон вложил клинки в ножны, прыгнул вперед и выхватил из костра горящую головню. При этом он увидел, что два больших существа достигли края поляны и тянутся вверх по стволам двух дубов, а затем невероятным образом их субстанция быстро истончилась, словно они впитывались в кору. Симон пробормотал проклятие и побежал вперед.

— Оставь их! — крикнул Таггарт со своим странным акцентом на латыни. — Там они не причинят вреда.

У Симона не было выбора, ибо эти штуки исчезли прежде, чем он успел до них добраться. Каким-то образом они проникли в саму кору, не оставив после себя даже следа влаги.

Мул, привязанный у самой первой полосы деревьев, внезапно пронзительно заржал. Симон подбежал к нему, схватил повод и ласково заговорил с ним. Животное быстро притихло. На мгновение Симон погладил его, сказал что-то успокаивающее, затем вернулся к костру. Лотис побежала ему навстречу, затем повернулась и испуганно уставилась на человека по имени Таггарт.

— Симон, он повелевает демонами! Наверняка он сам демон!

— Нет, — сказал Симон. — Думаю, он такой же человек, как и мы.

Внезапно сова, упавшая на поляну, с трудом поднялась на ноги. Издав пронзительный ухающий крик, она яростно взмахнула крыльями вверх и исчезла в ночи, оставив лежать на земле медальон, который быо на ней. Симон вспомнил маленький комок, вылезший из нее — должно быть, именно он напугал мула.

Затем он увидел, что один из упавших стражников шевелится, пытаясь подняться. Глаза человека больше не светились в свете костра.

— Боги… Я свободен! — выдохнул он. — Свободен!

Он тут же сорвал медальон с шеи и бросил его на землю. Поднимаясь, стражник взглянул на Симона, затем на Лотис, потом на Таггарта.

— Колдун, ты освободил меня.

— Тебе лучше уйти отсюда, до того как я сам покину это место, — сказал Таггарт. — Иначе эта штука может попытаться снова завладеть тобой. Уходи быстро.

С воплем ужаса человек повернулся и бросился бежать в том направлении, откуда пришел, исчезнув в лесу. На мгновение Симон услышал, как он продирается сквозь кусты и деревья; затем снова воцарилась тишина.

— Вы двое тоже должны уйти. Собирайте вещи. Я прослежу, пока вы не будете готовы уйти, чтобы убедиться, что эти существа не последуют за вами.

Лотис принялась за дело еще до того, как человек по имени Таггарт закончил говорить. Симон взглянул на солдата, пронзенного стрелой, оставшегося неподвижно лежать на траве, затем снова на Таггарта.

— Почему римская стрела не убила этого человека сразу? Баал! Неужели эти демоны могут оживлять трупы, так же, как овладевать живыми?

— Могут, если труп не слишком давно мертв. Поторопитесь.

Собирая вещи, Симон не сводил глаз с одетого в черное Таггарта, который быстро обошел поляну, подобрав три медальона и два серебристых оружия, которые несли солдаты и сова. Он положил их в мешочек на поясе. Симон заметил, что он часто бросал взгляды на два дерева, в которые исчезли комкообразные существа, все время держа наготове в левой руке маленький металлический цилиндр.

Лотис подвела мула поближе к костру, и они погрузили на нее свои немногочисленные пожитки. Таггарт тут же повернулся и пошел вверх по склону, жестом приглашая их следовать за ним.

— Нет, Симон, — прошептала Лотис. — Мы можем сесть на мула и уехать. Колдун идет пешком — мы можем убежать от него.

Симон покачал головой.

— Если бы он хотел причинить нам вред, он бы убил нас раньше. Не бойся, Лотис. Пойдем, я хочу задать этому человеку несколько вопросов.

После нескольких минут ходьбы в гору лес поредел настолько, что они смогли поравняться с чародеем. Странное свечение, окружавшее его, стало еще заметнее среди теней, отбрасываемых луной.

— Куда ты нас ведешь? — требовательно спросил Симон.

Человек остановился и повернулся к нему лицом.

— Никуда. Теперь вы можете идти своей дорогой — мы достаточно далеко от этих… тварей. Они не смогут последовать за вами. На самом деле, вдали от меня вам будет безопаснее.

— Почему?

— Потому что теперь у меня их оружие и медальоны. Если есть еще какие-нибудь… приспешники Хастура… которые все еще преследуют тебя, они будут искать меня.

Симон почувствовал холод, и причиной тому было вовсе не ночной воздух.

— Досифей! — пробормотал он. — У него тоже есть такое оружие и медальон, а с ним Менандр и Илиона.

— Что? — воскликнул Таггарт. — Это твои друзья?

— Да. Скажи мне, чародей, они в опасности?

— Вполне возможно. Тебе лучше сказать мне, где они находятся.

— Думаю, в Капернауме.

— Где это?

— К северо-востоку отсюда, на берегу Галилейского моря — но это в двух днях пути отсюда.

Таггарт быстро вновь зашагал вверх по склону. Симон последовал за ним, а Лотис шла позади, ведя в поводу мула. Вскоре они оставили позади последние деревья и оказались на голой вершине холма, освещённой полумесяцем.

Здесь покоился большой низкий объект, силуэтом выделявшийся на фоне восходящих восточных звезд созвездия Весов и слабо светившийся тем же голубым сиянием, которое, казалось, окружало Таггарта. Лотис ахнула при виде этого и отступила; но Симон, подстёгиваемый беспокойством за своих друзей, не отставал от загадочного незнакомца и спросил:

— Что это за существа, которые угрожают Досифею и остальным? Неужели это рабы Ассатура, которые когда-то служили Продикосу в Эфесе?

Таггарт остановился рядом с большим светящимся объектом, который, как теперь мог видеть Симон, был плоским и круглым, окруженным приподнятым ободом из темного металла. Каким-то образом он почувствовал, что это некое странное рукотворное устройство. Слабо светящаяся, но выполненная из темного металла, его круглая внутренняя часть мерцала тусклыми загадочными огнями.

— Продикос? — Таггарт пристально посмотрел на Симона. — Существо, обитавшее в человеке по имени Продикос, недавно потеряло власть над этим миром и опустилось в другую… область… известную как Хараг-Колат. Откуда ты знаешь об этом?

Симон фыркнул.

— Я сражался с этим демоном! Спроси моего наставника Досифея и его юных подопечных Менандра и Илиону, если хочешь узнать больше. Досифей изучает тайные вещи. Но я никогда не слышал от него об этих комкообразных демонах.

— У меня мало времени, чтобы все это объяснить. — Таггарт посмотрел на звезды. — Соответствующие созвездия не видны — они взойдут только после рассвета. Но вы должны их знать — Гиады, Плеяды и Близнецы.

Симон узнал названия.

— Какое отношение эти звездные скопления имеют к судьбе моих друзей?

— Существа, которых вы называете «демонами», изначально пришли с этих звезд, — торопливо сказал Таггарт. — Зеленые комки. Но они не все с одних и тех же звезд, и не все они враги людей. У меня нет времени объяснять больше — я должен идти, чтобы успеть спасти ваших друзей.

— Я иду с тобой! — крикнул Симон, бросаясь вперед, но тут же натолкнулся на невидимый барьер, гладкий, как стекло, без малейшего трения. Сияние, окружавшее Таггарта и его странное устройство, слилось воедино, словно две мыльные пузыря.

— Нет, — сказал Таггарт. — Прости. Я должен идти.

Его голос был слабым, словно доносился из-за тонкой стены. Он повернулся и забрался внутрь устройства, наклонился и коснулся маленького светящегося квадрата. Раздался гудящий звук, который начал нарастать.

— Симон! — крикнула Лотис. — Уходим! Это колдовство!

Он медленно отступил, волосы на затылке у него встали дыбом, когда самаритянин увидел, что объект медленно поднимается в воздух. Он никогда не видел подобной магии!

— Не волнуйтесь! — крикнул Таггарт из поднимающегося устройства. — Если у ваших друзей все еще есть оружие и медальон, я найду их.

— Проклятый колдун, вернись!

Донесся нарастающий звук, похожий на раскаты грома, эхом отражающиеся от далеких холмов, затем наступила тишина.

Симон почувствовал легкое прикосновение к руке. Он повернулся и увидел Лотис. Ее лицо было белым; она дрожала, но ужас в глазах смешивался с благоговением.

— Нам… нам следует уйти, Симон… покинуть это место.

Симон смотрел туда, где воздушный корабль исчез в темном небе.

— Он сказал, что мои друзья в опасности.

— Он также сказал, что найдет их и спасет, разве нет? Идем, Симон, мы тоже должны покинуть это место, иначе вернутся демоны.

Симон кивнул, его разум словно оцепенел, затем послушно последовал за девушкой, которая повела мула на юг по склону спускающегося хребта. Но он часто оглядывался назад, и кожа на его шее продолжала покалывать при виде сверкающих звезд — странных, разом ставших незнакомыми звезд, казалось, символизирующих неземные тайны.

— Подчинись! — крикнул Изхар, его желтые глаза, казалось, пылали огнём. — Тебе будет больно, только если ты будешь сопротивляться. Если же подчинишься добровольно, наступит освобождение, исцеление и понимание, превосходящее все, что ты знал до сих пор.

Приземистое существо в капюшоне поставило три медные чаши на плиты, затем отступило в тень. Менандр наблюдал, как эти чаши слегка покачиваются, посверкивая мягкими отблесками многочисленных факелов. Затем плоские крышки раскрылись, словно радужные оболочки глаз, обнажив пульсирующие зеленые комки внутри.

— Нет! — ахнула Илиона. Она отвернулась, словно собираясь бежать, но закутанный в черное стражник тут же преградил ей путь, схватил ее, развернул. Три зеленоватых комка вывалились на пол, ощупывая пространство, словно чудовищные полужидкие черви.

Менандр напрягся, ужас и ярость боролись в нем. Он хотел броситься на стражника, державшего Илиону, бежать с ней из этого места безумия, но знал, что стражники одолеют и его. И тут, к своему ужасу, он увидел старого Досифея, своего верного наставника, который опустился на колени и протянул руки, с почти мистической тоской в глазах.

— Я поверю вам, Изхар, Толмай. Долго я изучал древние писания и надеялся на такое знание, какое ты теперь обещаешь. Не разочаруйте меня, друзья — позвольте мне стать слугой Демхе, как и вы!

— Прими — ликуй — родись в Знании! — прозвучало одновременно из уст Изхара и Толмая.

Первое комкообразное существо прижалось к колену Досифея и начало исчезать, проникая сквозь ткань его одеяния. В ужасе Менандр наблюдал, как эта штука уменьшалась и пропадала. Досифей вздрогнул, склонил голову почти до плит пола, а затем внезапно выпрямился и огляделся вокруг с изумлением. Его глаза засветились в свете факелов, как глаза совы или рыси.

— Боги! — внезапно воскликнул он. — Я вижу! Я вижу!

Менандр продолжал в ужасе смотреть, как два других комка приблизились к нему и Илионе. Затем, когда девушка снова закричала, он отбросил всякую сдержанность и бросился на державшего ее стражника, завывая от ненависти и нанося удары голыми кулаками. Человек отступил на шаг назад, но не отпустил девушку. Тут же двое других закутанных в черное стражников схватили его, удерживая неподвижно, несмотря на все его усилия, в то время как два комка приближались к нему и девушке.

— Подчиняйся! Подчиняйся! — кричали Изхар и Толмай, а затем, к ужасу Менандра, он увидел, как Досифей повернулся к нему, и услышал, как тот тоже крикнул:

— Менандр, подчиняйся!

— Нет! — закричал он, яростно вырываясь. Он услышал крик Илионы, полный такого же ужаса, как и его собственный. Демоны были рядом — он почувствовал вязкую субстанцию одного из них, коснувшуюся его, обволакивающую плоть лодыжки. Он отчаянно брыкался, вскрикивая от боли и страха, чувствуя, как существо проникает в него.

Внезапно раздался оглушительный грохот, когда западная стена синагоги рухнула внутрь, и все, кто находился внутри, оказались отброшены на плиты.

Глава IV

Менандр яростно катался по плитам, задыхаясь от пыли, внезапно заполнившей воздух. Даже мощное сотрясение и последовавшая за ним суматоха не смогли вытеснить из его головы мысль об ужасном существе, которое вот-вот должно было проникнуть в его плоть.

Перекатываясь, он наткнулся на основание колонны. Юноша вскочил на ноги и огляделся. Пыль оседала, и он увидел, что многие другие тоже поднимаются. Он закашлялся, чихнул и на ощупь сделал шаг вперед. Перед ним зашевелилась фигура в белом, пытаясь подняться. Он узнал Илиону и наклонился, чтобы помочь ей встать. Изхар, Толмай и многие из стражников в черных плащах тоже поднялись на ноги, злобно глядя в его сторону желтыми глазами. Но Досифей и другие стражи смотрели в противоположном направлении, а за ними…

— Боги! — воскликнул Менандр.

Сквозь рассеивающуюся пыль он увидел огромную дыру, зияющую в западной стене синагоги, а посреди нее стоял человек в черном одеянии, фигура которого была окружена слабым голубым свечением. В правой руке он сжимал громоздкий предмет из темного металла, в левой — небольшой серебристый цилиндр. Оружие?

Несколько стражников в плащах ощупью искали в оседающей пыли маленькие блестящие сферы, которые они обронили, затем, найдя, подняли их…

Серебристый цилиндр в левой руке человека засветился, издавая жутковатую трель. Мгновенно все в зале, кроме Менандра и Илионы, дико закричали и упали на пол, корчась, словно от ужасной боли. А затем, к изумлению Менандра, из каждого из этих упавших и кричащих людей начали выделяться зеленоватые слизистые сгустки. Илиона тоже вскрикнула, не от боли, а при виде этих отвратительных тварей, вылезающих из ртов и ноздрей или сочащиеся из обнаженной плоти рук и ног, расползющихся, как огромные слизни, по заваленным обломками плитам во всех направлениях.

Человек в черном одеянии вошел в синагогу. Менандр увидел, что у него аккуратная коричневая борода и усы, а перед его темными глазами находится некая странная оправа. Затем взгляд этих глаз остановился на Менандре и Илионе, застывших в ужасе. Упавшие люди перестали кричать, но продолжали лежать, содрогаясь в судорогах; жуткая тишина опустилась на зал, пока слизнеподобные существа поспешно ускользали в тени.

— Колдун! — напряженно прошептала Илиона, цепляясь за рукав туники Менандра.

— Убирайтесь отсюда! — внезапно крикнул им человек на латинском, показывая на зияющую дыру в стене позади него. — Скорее. Эти твари ушли ненадолго — они вернутся, и их будет больше!

Менандр внезапно понял, что, каким бы невероятным это ни казалось, колдун пришел им на помощь. И в тот же миг он увидел какое-то движение в тенях за кафедрой — приземистую фигуру в плаще с капюшоном, поднимающую и наводящую большой и сложный серебристый предмет своими двумя щупальцами, направляющую его, как оружие…

— Берегись! — закричал Менандр.

Незнакомец резко обернулся, присев как раз в тот момент, когда из конца устройства существа в капюшоне вырвался луч ослепительно-желтого света, едва не задев его; фриз взорвался каменным дождем, и часть перемычки над главным входом с грохотом обрушилась.

В тот же миг из громоздкого темного оружия в правой руке незнакомца вырвался фиолетовый луч, ударив в основание колонны рядом с существом в капюшоне. Колонна треснула, наклонилась, а затем с оглушительным грохотом рухнула, скрыв существо из виду; зал снова наполнился клубящейся пылью.

— Ты… ты убил его? — задыхаясь, пробормотал Менандр, шагнув вперед. Илиона вцепилась в него, ее голубые глаза казались большими и темными на фоне белизны ее лица.

— Не рассчитывайте на это! — крикнул незнакомец. — Уходите, быстро!

— Подожди… — Илиона потянула Менандра за руку, указывая на одну из упавших фигур. — Досифей — мы должны спасти его!

Менандр кивнул, быстро опустился на колени рядом со старым чародеем, делавшим слабые попытки подняться. Они помогли ему встать, поддерживая под руки, затем дотащили его к дыре в западной стене, часто спотыкаясь о обломки.

— Скорее, — сказал незнакомец, подталкивая их. — Когда выйдете наружу, поверните направо и идите вдоль стены.

Они повиновались. Незнакомец следовал за ними по пятам, когда они вышли в узкий переулок. У северо-западного угла синагоги они подошли к подножию каменной лестницы, пристроенной к стене.

— Вверх по лестнице, быстро!

Они автоматически повиновались и были уже на полпути вверх по лестнице, когда Менандр внезапно понял, что они окажутся в ловушке, если только не найдут какого-то способа сбежать по крышам. Он остановился, повернулся лицом к незнакомцу и увидел, что тот прикрывает их отступление, словно ожидая погони.

— Мы окажемся в ловушке.

— Нет, не окажемся. Вверх. Быстрее.

В этот момент послышался топот множества обутых ног, лязг доспехов и стального оружия. Затем в дальнем конце переулка появилась большая группа солдат. Менандр понял, что это были не стражники в черных плащах, а римские войска, которые наблюдали за входом в синагогу.

— Стойте, вы на лестнице! — крикнул центурион, командовавший группой, когда те с грохотом ворвались в переулок. — Остановитесь, или умрёте!

— Вверх, вверх! — подгонял Менандра незнакомец. Затем, повернувшись, крикнул на латыни, со своим странным акцентом: — Назад! Здесь… колдовство. Вы в опасности.

Центурион поднял руку, призывая свой отряд остановиться. Менандр услышал в презрительном лающем смехе этого человека типичную для римлян нотку высокомерия и, предчувствуя, что сейчас произойдет, подтолкнул Илиону и Досифея вперед.

— Вы смеете угрожать нам колдовством? Солдаты! — не оборачиваясь, указал вперед центурион. — Заколите этих дерзких смутьянов копьями!

Дюжина солдат подняла свои метательные копья для броска. Менандр съежился. Они ни за что не успеют повернуть за угол стены.

Незнакомец прорычал что-то похожее на проклятие на неизвестном языке, сдвинул вперед рукоятку на боку своего оружия, прицелился…

На этот раз из него вырвался не луч света, а фиолетовая вспышка ревущей силы, заполнившая переулок почти от края до края. Более дюжины римлян мгновенно вспыхнули пламенем, узкий проход на короткое время заполнился огнем и громом. Менандр почувствовал, как задрожало здание, вскрикнул от изумления и ужаса, но не услышал собственного голоса.

Затем наступила тишина. Внизу, в переулке, клубился дым. Он медленно рассеялся, обнажив обугленные скелеты римских солдат, их доспехи и оружие, наполовину расплавленные среди тлеющих костей.

— Боги! — прошептал Досифей. — Сила богов!

— Вверх, вверх! — снова поторопил их незнакомец. — Скоро появятся преследователи, куда опаснее римлян — враги, от которых я не смогу вас защитить.

Они свернули за угол, пересекли короткий балкон, на который выходила узкая дверь — жилище Изхара, предположил Менандр, — и поднялись по еще одной короткой лестнице. Все трое ахнули от изумления, когда оказались на плоской крыше, ибо перед ними предстала странная плоская конструкция из темного металла, которая неподвижно висела без опоры примерно в футе или более над черепичной крышей и светилась тусклым голубым светом. Незнакомец поспешно прошел мимо них, и Менандр увидел, как свечение, окружавшее человека, слилось со свечением летающего устройства.

— Быстро, — позвал человек, перелезая через низкий бортик внутрь, — за мной.

Менандр и Илиона колебались, но Досифей прохрипел:

— Делайте, как он говорит, быстро!

Голубоватое свечение исчезло, но устройство продолжало висеть, странно гудя. Человек снова поманил их, на этот раз нетерпеливо. Менандр и Илиона помогли своему старому наставнику пройти вперед, перебросили его через бортик, пока незнакомец помогал ему забраться внутрь, затем и сами последовали за ним. Человек в черном одеянии коснулся цветных огней на наклонной металлической панели на наклонной металлической панели, расположенной на краю бортика; гудящий звук усилился. Затем страх сжал сердце Менандра, когда он почувствовал движение вверх.

— Гера! — воскликнула Илиона. — Мы поднимаемся!

Менандр и девушка бросились к краю аппарата и заглянули вниз. Слишком поздно было спрыгивать на крышу — они поднимались в небо, все выше и выше, быстрее…

— Не бойтесь! — крикнул человек. — Мы не упадем, я обещаю вам.

Аппарат рванулся вперед, проносясь мимо освещенных луной крыш города внизу.

— Колдун, куда ты нас везешь? — спросил Досифей.

— В безопасное место. Где вы остановились?

— Что?

— Покажите мне, где вы живете. Я доставлю вас туда. Вы должны собрать свои вещи, а затем я отвезу вас, куда пожелаете. Вы не должны оставаться здесь, в Капернауме.

— Но это Хоразин, а не Капернаум, — сказал Менандр. — Капернаум находится более чем в двух римских милях к юго-востоку отсюда.

Человек кивнул.

— Понятно. Держитесь крепче.

Менандр почувствовал, как воздушное судно повернуло на юг. Ветер хлестал его волосы, скорость увеличивалась. Он оглянулся и увидел, как синагога быстро уменьшается вдали, чернея на фоне более светлых, освещенных луной стен окружающих зданий. А затем… не показалась ли на ее крыше приземистая фигура в мантии?

Но он уже не мог ее различить, ибо Хоразин теперь быстро удалялся на север. В сотнях футов под ними освещенный луной пейзаж проносился с угрожающей скоростью. Ветер был настолько сильным, что Менандр задыхался, вцепившись в край аппарата, опасаясь, что его сдует.

Внезапно ветер стих; вокруг них возникло тусклое голубое свечение. Однако их скорость не уменьшилась, ибо земля по-прежнему стремительно проносилась внизу. Менандр повернулся и увидел, что Капернаум уже совсем близко, бледные стены синагоги Толмая видны в его центре, а огромное Геннисаретское озеро сверкает вдали под луной. Досифей, опираясь на передний борт, смотрел на эту сцену, в его глазах было больше благоговения, чем страха.

— Скажите мне, где вы остановились, — сказал незнакомец.

Досифей прищурился, глядя вперед. Менандр и Илиона присоединились к нему, высматривая небольшую гостиницу, которую они выбрали на северной окраине города. Все выглядело незнакомым под растущей полумесяцем, особенно с такой высоты. Затем Менандр заметил белую ленту дороги, ведущей в город с севера, а мгновение спустя и саму гостиницу. Ее плоская крыша возвышалась над окружающими домами.

— Я вижу! — в тот же миг воскликнула Илиона. — Вон там большое здание, недалеко от этой стороны дороги.

Воздушное судно замедлилось, повернуло и начал снижаться, когда странный человек, управлявший им, выполнял указания Илионы

— О, великий чародей, — спросил Досифей, — кто ты? Как ты себя называешь?

— Я Таггарт, — сказал человек, не отрывая глаз от приближающегося города, его пальцы танцевали на странно освещенной панели перед ним. — Но я не…

— И кому ты служишь? Уж точно не Ассатуру, повелителю Демхе и воздушных элементалей, чьим прислужникам ты только что сорвал планы, чтобы спасти нас. Значит, ты служишь Первобытным богам? Или?..

Человек по имени Таггарт пристально взглянул на Досифея.

— У меня тоже есть к тебе несколько вопросов, старик.

Затем он замолчал, направляя судно вниз, медленно и плавно, пока наконец оно не опустилось на плоскую крышу гостиницы. Менандр едва сдерживал свое изумление. Они преодолели расстояние между Хоразином и Капернаумом всего за несколько мгновений!

Голубое свечение снова исчезло.

— Собирайте свои вещи, — сказал Таггарт. — Я должен вывезти вас из этого региона с концами.

— Теперь они точно не смогут нас поймать! — воскликнул Менандр.

Таггарт взглянул в небо.

— Не будьте так уверены. Они, вероятно, уже подают сигналы другим.

— Другим — там, наверху? — спросил Досифей. — Среди звезд?

— Да. Кружат вокруг Земли, ждут сигналов. Поторопитесь и соберите свои вещи.

Досифей повернулся к двум молодым людям.

— Делайте, как он говорит.

Менандр с Илионой спустились на крышу. В этот момент они мельком увидели белый флажок, который водрузили на шесте, как сигнал для ворона, развевающийся в лунном свете. Они посмотрели друг на друга.

— Карбо? — одновременно произнесли они оба.

— Скорее, — повторил Таггарт, наклоняясь через край, держа в руке светящийся металлический предмет. — И вот, возьмите — это избавит вас от труда зажигать огонь.

Илиона взяла предмет с изумлением в глазах. Это был металлический цилиндр длиной с ее ладонь; из одного его конца исходил конус света. Затем, повернувшись, она направилась к краю крыши и начала спускаться по деревянной лестнице, примыкавшей к стене здания. Светящееся устройство в ее руке показывало ей путь лучше, чем любой фонарь или лампа.

Пока она светила, Менандр отпер дверь их комнаты. Когда они поспешно вошли внутрь, первым, что они увидели, был темный силуэт на столе и блеск глаз-бусинок. Оба ахнули — но в тот же миг поняли, что это всего лишь ворон. Видимо, Карбо заметил флаг на крыше, затем влетел в открытое окно и, узнав их вещи, остался ждать. Менандр почувствовал огромное облегчение. Птица была старым другом, слишком хорошим, чтобы его бросать.

— Карбо! — воскликнул он. — Досифей на крыше. Лети к нему. Мы подойдем через несколько минут.

Ворон каркнул в знак согласия, затем вылетел в окно в ночь. Менандр и Илиона собрали свои пожитки, включая сумку со священными свитками Досифея. Это не заняло много времени, потому что они не успели распаковать вещи до того, как их схватили стражники в черных плащах.

Им удалось перенести все на крышу за один раз. Таггарт и Досифей стояли внутри воздушного судна, их силуэты выделялись на фоне залитого лунным светом неба. Ворон сидел на плече старика, словно принимая все это странное безумие как должное. Менандр и Илиона быстро передали наверх свертки, затем забрались внутрь следом за ними. Судно вновь загудело громче и пронзительнее, затем поднялось в воздух.

— Теперь скажите мне, куда вас отвезти? — спросил Таггарт. — И не выбирайте место поблизости отсюда.

Досифей на мгновение нахмурился в раздумье, затем сказал:

— Вы можете доставить нас в Энон?

— Где это?

— На юге – как минимум в двух днях пешего пути.

Таггарт кивнул.

— Там вы будете в безопасности, поскольку у вас больше нет ни оружия, ни медальонов. — Он внимательно посмотрел на Досифея. — Ведь нет?

— Нет, нет. Но как ты узнал?..

— Хорошо. Держитесь за поручень — поехали.

Судно помчалось на юг. Белая борода Досифея развевалась на ветру, птица на его плече тревожно каркала, перья ее трепетали. Затем их снова окутало голубое свечение; ветер стих, и странное средство передвижения понесло их на юг все быстрее и быстрее.

Симон мрачно смотрел на огонь, отблески пламени мерцали в его задумчивых темных глазах. Время от времени он поднимал лицо и смотрел на северо-восток, где на фоне залитого лунным светом неба чернели холмы. Мысли в его голове мелькали почти так же часто, как языки пламени костра в глазах. Лотис, сидевшая напротив него, догадывалась об этих мыслях.

— Что теперь, Симон? — тихо спросила она. — Ты станешь искать своих друзей, которым грозит опасность, или будешь мстить?

Он посмотрел на ее лицо, бледное в свете костра, изборожденное морщинами усталости. Страх исчез из ее глаз — возможно, напряжение последних нескольких часов помогло ей забыть ужасы предыдущего вечера. Они прошли несколько миль по освещенным луной хребтам и травянистым долинам, пока изнеможение Лотис не заставило их остановиться. Симон развел небольшой костер и приготовил еду, пока она отдыхала.

— Дружба или месть, — негромко произнёс Симон. — Ты верно прочла мои мысли, Лотис. Я прошел такой долгий путь, чтобы найти своих врагов, и теперь они так близко!

Он посмотрел на юго-восток, вниз, вдоль склона, спускающегося к широкой долине, где за нижним склоном горы Эбал в темноте светились несколько огоньков, указывая расположение города Себасты. Дальше, над далекой горой Гаризим и окружавшими её меньшими возвышенностями, низко под звездами висела полоса медленно приближавшихся черных туч.

— Они там, — продолжал Симон, поглаживая рукоять своего меча, глядя на огни города. — И все же, возмездие ждало уже шесть лет — возможно, оно сможет подождать еще несколько дней. Я чувствую, что должен отправиться на север, в Капернаум — узнать, что стало с моими друзьями.

— Симон! — В глазах Лотис снова появился страх. — Ты оставишь меня? Разве ты сможешь сделать для них что-то, чего не мог бы маг Таггар — он обладает великой силой и обещал помочь им!

— Разумеется, я не оставлю тебя, Лотис. — Симон слегка печально улыбнулся на опасения девушки. — Я взял бы тебя с собой, если бы мне пришлось отправиться в Капернаум. И все же, боюсь, ты права. Я надеюсь лишь на то, что волшебник сдержит свое слово.

— Нет-нет, Симон, я думаю, нам – то есть тебе – нужно пойти на север — попытаться найти и помочь твоим друзьям.

Симон на миг нахмурился в недоумении, затем снова улыбнулся.

— Ах, Лотис! Неужели ты так боишься Максенция, что не вернешься… — Вдруг он пристально посмотрел на нее, строго, но с беспокойством. — Скажи мне, Лотис, прежде чем ты отправилась к дому Акраба, тебя… наказывали?

Лицо девушки побледнело. В ее глазах блеснул почти панический страх.

— Нет… никаких наказаний. Я ничего такого не помню…

— Нет? — Глаза Симона не отрывались от нее. — Я чувствую, что ты очень боишься Максенция.

Ее лицо побледнело еще сильнее; она отвела от него глаза.

— Симон, он убьет тебя! Он обладает такой силой, которой не сможет противостоять даже римский прокуратор Пилат. Когда он узнает, что ты убил Акраба, он использует эту силу.

— Какую сил, Лотис?

Девушка вздрогнула.

— Он общается с колдунами — самыми могущественными в стране. Я знаю, о чем говорю, потому что они навещали Максенция ночью, и однажды я слышала их разговор, когда никто не знал, что я подслушиваю.

— Какими колдунами, Лотис? О чем они говорили?

— Нет, нет! Я не должна больше ничего говорить — их проклятие падет на меня. Лучше бы я никогда их не видела и не слышала!

Симон не смог вытянуть из неё больше ни слова, и ее страх был настолько силен, что он вскоре оставил все попытки. Он обошел костер и сел рядом с девушкой, нежно поглаживая ее и разговаривая с ней, как заботливый брат. При этом он произносил слова в едва уловимом гипнотическом ритме, которому научился у своего наставника Дарамоса, парфянского мага, и это оказалось настолько эффективным, что через короткое время Лотис, закутанная в плащ, мирно уснула у костра.

Симон встал и прошел несколько шагов вниз по склону холма. Он остановился и задумался, глядя на далекий черный горб горы Эбал, с вершины которой, как говорили, распространялось по земле гнетущее проклятие Яхве, а затем перевёл взгляд на огни Себасты в долине внизу. Далекая полоса черных облаков казалась ближе. С юго-востока дул прохладный ветер.

Отмщение.

Менандр и Илиона с благоговением смотрели на залитые лунным светом воды Геннисаретского озера, проплывавшие далеко внизу, на далекие холмы за ним и поднимавшиеся над ними звезды Девы. На юго-восточном горизонте образовалась полоса темных облаков.

— Ты спас наши жизни, а может быть, и души, великий чародей, — произнёс Досифей. — Чем мы можем тебя отблагодарить?

— Для начала, — сказал Таггарт, не отрывая взгляда от южного пейзажа, — расскажите мне всю историю о том, как вы завладели этим медальоном и энергетическим оружием. Я понимаю, что вы столкнулись с приспешниками… Хастура… в Эфесе.

Досифей вздрогнул.

— Откуда ты знаешь?

— Я разговаривал с твоим другом Симоном из Гитты.

— Симон! — воскликнули Менандр с Илионой. Они шагнули вперед, и Илиона импульсивно схватила волшебника за руку, но тут же отдернула ее, испугавшись своей дерзости. И все же плоть мужчины под черным рукавом показалась ей совершенно человеческой.

— Ты видел Симона? — спросил Менандр. Где? С ним все в порядке?

— Кажется, да. — Таггарт быстро рассказал об их встрече. Илиона почувствовала укол ревности, узнав, что Симона сопровождала незнакомая девушка, затем затаила дыхание от страха при описании существ, вышедших из темноты в погоне за ним, и наконец испытала огромное облегчение, услышав, чем всё закончилось.

— Хорошо, хорошо, — сказал Досифей, когда мужчина, запинаясь, завершил свой рассказ на латыни. — Симон в безопасности и, без сомнения, к этому времени уже недалеко от врат Себасты. Ты действительно могущественный чародей, о Таггарт.

Мужчина слегка нетерпеливо кивнул.

— Теперь ваша история.

Досифей кратко рассказал об их столкновении с приспешниками Ассатура в Эфесе и их путешествии в Антиохию и Тир, затем более подробно — о встрече с черными гвардейцами в Экдиппе и своих последующих скитаниях и опасностях. Таггарт часто прерывал его, прося разъяснить или уточнить тот или иной момент. Менандр и Илиона молча слушали, тогда как их пожилой наставник говорил довольно долго.

Удивительно, но странное летающее судно, казалось, само держало прямой и уверенный курс, поскольку Таггарт больше не обращал ни малейшего внимания на залитый лунным светом пейзаж. Однажды, выглянув за борт, Менандр увидел внизу, далеко внизу, что-то похожее на довольно большой город, проплывавший мимо. Теперь они двигались к югу от него.

Вдруг раздался пронзительный жужжащий звук. Таггарт повернулся и коснулся двух-трех светящихся квадратов на панели рядом с собой; жужжание тут же прекратилось, и движение судна замедлилось.

— Мы примерно в двух днях пешего пути к югу от того места, где я вас подобрал, — сказал Таггарт. — Вы узнаете эту местность?

Досифей перегнулся через борт.

— Тот город позади должен быть Скифополисом. — Он поспешил перейти на другую сторону и посмотрел на юг. — Энон будет впереди, примерно в пяти римских милях.

Судно медленно наклонилось и через несколько минут плавно остановилось над вершиной невысокого холма. Слабое голубое свечение вокруг них погасло; звук аппарата уменьшился до едва слышного гудения. Менандр почувствовал прохладный ночной ветерок, увидел, как под ним колышется трава на вершине холма. Несколько разбросанных по склону дубов чернели в свете заходящего полумесяца.

— Там деревня Салим, — сказал Досифей, указывая на восток. — У подножия холма. Я знаю тамошнего трактирщика.

— Хорошо. Отсюда до вашего пункта назначения, похоже, легко добраться пешком, — сказал Таггарт. — Но прежде чем вы уйдете, Досифей, я должен попросить тебя об одолжении. Те руины, в которых ты копался до того, как на вас впервые напали… приспешники Хастура: не мог бы ты нарисовать мне карту, точно показывающую, где они находятся?

Досифей помедлил.

— Я могу, — сказал Менандр. — Руины Хали находятся недалеко от…

Он внезапно замолчал, заметив, как Досифей сердито смотрит на него и качает седой головой. Теперь взгляд незнакомца был устремлен на него.

— Итак, — тихо сказал Таггарт. — Руины называются «Хали». Это очень интересно. — Он взглянул на звезды, затем снова повернулся к Досифею. — Так случилось, что это название… области… где обитает Хастур — уверен, что ты знаешь, об этом старик. И теперь, кажется, я понимаю, почему вы копались в этих руинах. Вы искали Биахтрон.

— Да… Чашу Биах, — пробормотал Досифей, дрожа. — Ты угадал верно. Но я ее не нашел, великий чародей.

Таггарт нахмурился — скорее в недоумении, чем в гневе, как почувствовал Менандр.

— Как ты вообще узнал о его существовании?

Менандру показалось, что его старый наставник удивился этому вопросу. Досифей спросил:

— Неужели ты никогда не читал книгу Маттана, великий чародей?

— Я никогда о ней не слышал, но подозреваю, что должна существовать какая-то письменная традиция, касающаяся древней цивилизации Каркозы. Скажите мне, что в этой книге говорится о руинах Хали и… Чаше?

— Что когда-то это был город, где находилось величайшее святилище Ассатура, того, кого ты называешь Хастуром. Каждый год, как написано, владыки царства шли из великого и древнего города Каракоссы — который вы называете Каркозой — к святилищу Хали, чтобы испить Золотого Нектара из Чаши и затем призвать летучемышекрылых Биахимов с небес, чтобы они выполняли их волю.

Таггарт кивнул. Он наклонился и открыл плоскую прямоугольную коробку из черного металла, лежавшую в тени у борта. Из нее он достал лист, похожий на очень гибкий папирус, и протянул его Менандру вместе с тонким заостренным цилиндром из какого-то гладкого темного вещества.

— Вот, молодой человек, с помощью этого вы можете нарисовать мне карту. Юная девушка подержит вам свет.

Менандр повиновался, положив похожий на папирус лист на гладкий металл наклонного борта аппарата и, насколько мог вспомнить, нарисовал береговую линию и расположение Экдиппы и Хали по отношению к Скифополису и Геннисаретскому озеру, пока Илиона держала рядом с ним странный источник холодного света. Материал, на котором он рисовал, как он теперь понял, был не папирусом, а чем-то более тонким и гладким; то, чем он писал, было не стилом и не тростником, а чем-то, что волшебным образом оставляло тонкую линию темно-синих чернил из своего острого кончика, не высыхая. До чего же необычным чародеем оказался этот человек — и все же, как странно, что он был настолько невежествен в некоторых вещах, которые, казалось бы, должен знать волшебник или даже обычный человек! Очевидно, он действительно из далекой страны.

— Теперь, Досифей, — сказал он, после того как Менандр закончил карту и объяснил, что на ней изображено, — мне нужен тот свиток, который ты упоминал — книга Маттана, верно?

— Эль-Халал — «Владыка Хаоса»? — Старик с беспокойством взглянул на свой узел. — Он очень ценный.

— Не волнуйся. Я верну его завтра вечером. Но мне пора уходить. У меня осталось всего несколько часов до рассвета.

Менандр взглянул на восток, туда, где над далекими холмами за рекой Иордан поднимались тусклые звезды Козерога. Холод пробежал по его спине, ибо ему доводилось слышать о темных существах, которые не выносят наступления рассвета.

— Лучи солнца… сильно влияют на тебя, о Таггарт? — нерешительно спросил он.

— Нет, нет. — Мужчина коротко рассмеялся. — Ничего подобного. Но это населенная местность, и меня не должны видеть. Слухи распространяются быстро и могут дойти до неправильных ушей — и есть те, кто станет искать меня, если услышит о таком летательном судне, как у меня. Пообещайте мне, что вы никому не упомянете о моем существовании.

— Понимаю, — сказал Досифей. — У тебя есть враги. Я мог бы догадаться об их природе, но… — он взглянул на Менандра и Илиону, — не стану этого делать. Мы никому о вас не скажем. — Он наклонился и немного покопался в своем узле, затем встал, сжимая большой пожелтевший свиток. Менандр заметил, что папирус, несмотря на свой оттенок, был новым; кроме того, он заметил легкую хитрую улыбку на лице старика.

— Вот «Владыка Хаоса», книга древнего жреца Баала Маттана. Описание, которое ты ищешь, начинается в сорок седьмом столбце от начала. Я бы не тал давать его кому попало, великий чародей, но поскольку ты спасли наши жизни…

— Если ты беспокоишься о том, чтобы вернуть его, — сказал Таггарт, — то можешь пойти со мной. Я уверен, что вы могли бы помочь мне найти место сокрытия Биахтрона быстрее, чем я смог бы найти его сам.

— Нет, нет, — поспешно сказал Досифей. — Я полностью тебе доверяю, и… и мне нужно заняться одним срочным делом в Эноне.

— Очень хорошо. — Таггарт коснулся еще нескольких светящихся квадратов. — Вот. Судно теперь запомнит точное местоположение этой вершины холма. Придёшь сюда послезавтра до рассвета, и я верну тебе свиток.

— Ты направляешься к руинам Хали, чародей?

— Да, но сначала я спрячу своё судно в горах и как следует высплюсь. Этой ночью я найду руины, когда никто не сможет меня увидеть, а в следующую попытаюсь извлечь из них Биахтрон.

— Чаши там может уже не быть, — сказал Досифей. — Одержимый демонами раввин Изхар из Хоразина, по-видимому, думал, что ее украл из его собственной синагоги некий Иуда из Кериофа, колдун, работавший на странствующего галилейского пророка. Это подразумевало, что приспешники Ассатура, которым помогает Изхар, уже забрали ее из руин Хали.

Таггарт задумчиво нахмурился.

— Это было бы плохо — очень плохо. Я надеялся предотвратить подобное. Тем не менее я сомневаюсь, что какой-либо человек — или даже любой запертый на земле каракоссец — мог бы забрать Биахтрон, даже имея точные указания. Если только ему не помогли.

— Откуда ты можешь это знать? — спросил Досифей. — Неужели ты тоже изучал древние колдовские писания?

— Нет. Скажем так, я знаю по… опыту… что такие вещи, как Биахтрон, могут быть скрыты в твердой скале, а не просто зарыты. Вероятно, поэтому ты и не нашёл его, Досифей. Но хватит разговоров! Вам троим пора идти. Но будьте здесь до рассвета послезавтра. Даже если случилось худшее, в руинах может найтись подсказка, и в этом случае у меня будет к вам еще больше вопросов.

Менандр и Илиона уже поспешно перебросили свои вещи за борт воздушного судна и теперь торопились помочь спуститься Досифею. Они отошли всего на несколько шагов, когда услышали, как низкое гудение быстро перешло в пронзительный визг, и, обернувшись, увидели, как устройство стремительно пронеслось над ними и с невероятной скоростью устремилось в небо, развернулось и исчезло на севере, в направлении холмов — и далеких руин Хали.

Часть вторая

Глава VII

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Хотя я уверен, что многие читатели уже знакомы с нашим героем Симоном из Гитты и рассказами, которые принесли ему популярность, я также уверен, что среди читателей «Барабанов Хаоса» есть и те, кто впервые встречаются с Симоном — вместе с его наставником Досифеем и учениками Менандром и Илионом. Для этой аудитории, возможно, будет полезным предоставить некоторую справочную информацию. Рассказы о Симоне из Гитты писались с конца 1970-х до середины 2000-х годов и публиковались в различных журналах и антологиях в жанрах фэнтези, меча и магии, ужасов и фантастики о сверхъестественном. Действие «Барабанов Хаоса» происходит как раз посередине этого цикла. Хотя для того, чтобы читать эту книгу и получать от неё удовольствие, не обязательно знать историю Симона и все его приключения, случившиеся до сего момента — всё, что имеет отношение к этой истории, объясняется в романе, — но знакомство с ней может помочь читателям лучше понять мир и персонажей, их взаимоотношения и мотивы.

К счастью, автор уже подготовил для нас краткое содержание — и в рифму, никак иначе! — в своём стихотворении «В поисках мести»:

Над туманами чёрные грифы парили, солнце красным горело, вставая,

Когда Симон Маг прибыл в свой древний край, жаждою мести пылая.

По империи шёл со взором стальным, по провинциям странствовал он,

Чтобы давние счёты оружьем свести, как все делали испокон.

В мрачном молчанье маг клинок обнажил и у дороги встал,

И его товарищей дрожь проняла, когда он негромко сказал:

— Римляне убили моих родных, и поклялся я отомстить. -

И холодный ветер, как охотничий рог, меж деревьев принялся выть.

Симон провёл счастливое детство в оккупированной римлянами Самарии. Но когда ему исполнилось шестнадцать, отряд римских легионеров под предводительством беспринципного и жадного сборщика налогов убил семью Симона, разграбил их имущество и захватил их дом. Симон, однако, сражался достаточно хорошо, и римляне решили увеличить свою прибыль, захватив его живым и продав в рабство в одну из гладиаторских школ Рима.

— Они заперли в клетку меня и в Рим увезли, сила силу превозмогла,

И в течение двух полных горечи лет моим домом арена была.

Меня обучили владенью щитом и ужасным фракийским клинком.

И в чертоги Аида отправил я много рыдающих душ потом.

«Ужасный фракийский клинок» — это сика, длинный кинжал или небольшой короткий меч с загнутым внутрь обоюдоострым лезвием, который часто используется гладиаторами на арене, чтобы обойти щиты своих противников. Сика стала излюбленным оружием Симона, которое он носил с собой и с которым сражался во время своих приключений по древнему миру.

Я два года нёс смерть на потеху толпе, но пришёл столетний колдун

И к Великим Древним обратился он, как настал его смерти канун.

Заклинание мести чародей произнёс, и был дан ответ недурной -

Двадцать тысяч римлян погибло тогда на громадной арене той.

В «Мече Спартака», самом раннем рассказе Симона, ему восемнадцать, и он в течение двух лет сражался за свою жизнь на арене, развлекая своих врагов-римлян. В 27 году нашей эры его перевели в Фидены, город недалеко от Рима, чтобы он участвовал в торжественных играх в недавно построенном гладиаторском амфитеатре. Однако ненависть Симона к римлянам, непроизвольно играет ему на руку, поскольку она привлекла внимание Досифея, самаритянского чародейа, а также его ученика Менандра и их фамильяра, удивительно умного ворона по имени Карбо.

Досифей служит Тагесу, пожилому богатому чародею, у которого есть секрет: он последний оставшийся в живых из армии освобождённых рабов Спартака и вынашивает планы мести Риму с тех пор, как Спартак потерпел поражение в битве и его восстание было подавлено десятилетия назад. Симон невольно оказывается втянутым в их планы, разыгрывая свою часть ритуала на арене, чтобы призвать древнего бога, который обрушивается на амфитеатр, убивая тысячи римлян. Симон выживает и выходит на свободу, но после этого оказывается в розыске в самом сердце Римской империи.

С исторической точки зрения довольно любопытно, что в Фиденах в 27 году н. э. действительно обрушился римский амфитеатр, в результате чего погибло около 20 000 зрителей — хотя на самом деле это произошло скорее из-за некачественного сторительства и переполненности, чем из-за колдовства.

Престарелый маг, его ученик, в тот день спас и укрыл меня.

Довелось мне видеть, как он заклинал Силы Воздуха и Огня.

Видел я, как сферы огня на холмы из ночного мрака упали

И как десять тысяч римлян в пламени том смерть свою тогда повстречали.

Следующее приключение, «Пламя Мазды», происходит всего несколько месяцев спустя. Досифей начал обучать Симона магическим искусствам и предоставил ему место, где он мог бы затаиться, пока не сможет выбраться из Рима — в особняке сенатора Юния. Они с Досифеем замышляют убить императора с помощью сложного ритуального заклинания, дабы боги поразили цезаря, после чего сенатор и его союзники восстановят Римскую республику.

Именно тогда Симон встречает Елену, любовь всей своей жизни. Точно так же, как он узнаёт в ней богиню, она узнаёт в нём бога, и оба обнаруживают, что буквальном смысле являются родственными душами, Истинными Духами, которые нашли друг друга в этом бренном материальном мире. Проблема состоит в том, что Симону тоже предстоит сыграть свою роль в ритуальном заклинании, которое поразит цезаря: он должен принести в жертву другого Истинного Духа, девственницу… которой, конечно же, оказывается Елена.

Симон отказывается приносить её в жертву или позволить кому-либо ещё сделать это. Из-за того, что он не смог завершить эту часть ритуала, заклинание пошло катастрофически неправильно. Демон Атар обрушивает на них огненный дождь, и, хотя нашим героям удаётся спастись невредимыми, пылающий ад сжигает большую часть Рима. К несчастью для молодых влюблённых, Симону слишком опасно оставаться с Еленой в Риме — только сбежав за пределы империи, он сможет по-настоящему оказаться в безопасности.

Читатели уже не удивятся, узнав, что исторически сложилось так, что в 27 году нашей эры на Целийском холме в Риме действительно произошёл сильный пожар, в результате которого сгорело много зданий и погибло ещё больше людей. Это тот самый элемент авторского стиля Ричарда Тирни, который делает его рассказы такими эффектными: плавное переплетение фантастического вымысла с историческими фактами, заставляющее зрителей задуматься, а не могло ли это случиться на самом деле.

А однажды в Эфесе сражался я с тёмным падшим злым колдуном,

Что владычице Ада, Шупниккурат, дочерей принёс в жертву гуртом,

Управлявшей царствами пропастей, там, где дьявол живёт козлоногий.

Я горжусь, что отправил его душу гнить среди тысяч её отродий.

Симон отправляется в Персию и проводит четыре года, обучаясь магии у Дарамоса, древнего, мудрого и могущественного чародея (который, возможно, лишь отчасти был человеком). Они с Еленой поддерживали связь посредством писем, которые передавал друг Досифея, ворон Карбо.

Следующее приключение Симона, «Семя звёздного бога», начинается с того, что Карбо сообщает ужасную новость: Елена мертва. Когда римские солдаты попытались захватить Елену и вернуть её отцу-колдуну Продикосу, она покончила с собой, чтобы не попасть снова в его руки. Симон клянётся отомстить и возвращается в Эфес, чтобы противостоять Продикосу.

Но оказалось, что отец Елены был могущественным колдуном, который десятилетиями планировал ритуал, призванный освободить древнюю богиню Шупниккурат, и Елена являлась ключевым компонентом заклинания. Её самоубийство привело к некоторым сложностям, но у Продикоса был запасной вариант: младшая сестра Елены, Илиона. Симону, Досифею и Меандру удаётся сорвать ритуал, в результате чего Продикоса затягивает в адское измерение, и спасти Илиону от участи, которая хуже смерти, приняв её в свой квартет чародейов.

К настоящему времени Симону исполнилось двадцать четыре года, Менандру — шестнадцать (и он быстро увлёкся юной красавицей Илионой),. а сколько лет Досифею, можно только догадываться (больше семидесяти, как говорит он сам в начале книги). Они покинули Эфес и отправились через древний Ближний Восток в Персеполис для дальнейшего магического обучения у Дарамоса. Но во время пересечения ими Иудеи и Самарии, родины Симона, он попрощался со своими друзьями и покинул вечеринку. У него другое предназначение, другая цель: сталью и кровью отомстить за гибель своей семьи от рук четырёх римлян. И тут настаёт время этой истории, носящей название «Барабаны Хаоса».

А затем обернулся к своим друзьям и сказал: «Я должен идти.

Меч мой жаждой томим, и я слышу вой ветров смерти на долгом пути».

Встал к востоку лицом и клинок поднял в багровый солнечный свет

И поклялся мстить именем Древнего он, до скончания собственных лет.

— О, не оставляй нас! — вскричали друзья. — К чему тебе гибель искать?

Отправляйся с нами в спокойные страны, чтобы мрак из души изгнать.

Но Симон Маг, ярости полон стальной, зашагал прочь с мечом в руке.

И смотрели товарищи вслед, во мглу, пока он исчезал вдалеке.

Это всего лишь краткое изложение историй, предшествующих «Барабанам Хаоса». После событий, описанных в этом романе, у Симона было ещё много приключений. Читатели, которые хотят узнать больше, могут найти все рассказы о Симоне из Гитты в сборнике «Колдовство против цезаря».

Хотя «Барабаны Хаоса» — самое большое по объёму приключение Симона из Гитты, это также кульминационный подвиг другого, менее известного героя (или антигероя) Тирни, путешественника во времени Джона Таггарта. Хотя о нём достаточно подробно рассказано в книге, вы, возможно, оцените его участие в этой истории немного больше, если узнаете больше о его прошлом. Таггарт — повествовательный символ горькой мизантропии, иногда проявляющейся в творчестве Тирни, особенно в его стихах (см. например, его стихотворение «К водородной бомбе» в Arkham House Collected Poems, 1981). Впервые мы встречаемся с Таггартом в слегка ироничном рассказе «Обратный отсчёт для Калары» (Space and Time, № 56, 1980), где Таггарт ведёт ненавистную жизнь чернорабочего на мясокомбинате. Он жалеет себя и своё жалкое положение, но в то же время презирает весь род человеческий. Внезапно он оказывается втянутым в межгалактический конфликт из-за вмешательства своего собрата-мизантропа Питтса, который втёрся в доверие к альянсу космических завоевателей, которые решили уничтожить всю человеческую жизнь во Вселенной, начиная с Калары, планеты, ранее входившей в астероидное поле между Юпитером и Марсом. Она была колонизирована последними, наиболее развитыми гуманоидами с Земли, которых Великая раса Йит перенесла сквозь время в этот древний мир, чтобы сохранить человеческий вид, переселив его в прошлое. Таггарт вступает в дружеские отношения с группой этих повстанцев, чей новый мир вот-вот будет уничтожен Питтсом и его сообщниками. Питтс, взявший себе псевдоним Тааран, «Ненавистный» (на самом деле это имя древнего кельтского бога-дьявола), приглашает преисполненного ненависти Таггарта присоединиться к веселью, но тот сочувствует благородным каларанцам и помогает их группе сбежать в космос. Он не в состоянии спасти их мир. Питтс (Тааран) презирает человечество за бесконечные страдания, которые оно навлекает на себя. Таггарт тоже так думает, но, в конце концов, не может заставить себя подписаться под их полным уничтожением.

Сценарий космической войны в «Обратном отсчёте для Калары» имеет более широкую космологическую подоплёку, которая более подробно раскрывается в новелле «Повелители боли». Тирни перевернул здесь дерлетовскую иерархию Старших Богов и Великих Старцев, в результате чего Старшие Боги теперь понимаются как космические садисты, которые создали жизнь, чтобы обеспечить себя психической пищей. Они — Повелители боли, и их питают все страдания. Великие Древние выступают против их интересов и стремятся уничтожить всю жизнь, созданную Повелителями боли, побеждая их в процессе. Великим Древним служит межзвёздная раса зарриан, гигантских киборгов или живых машин. В частности, их хозяином является Чёрный Затог (чьё имя наводит на мысль о форме Тсатоггуа, но который, скорее, является аватарой Йог-Сотота). Повелителям боли, создателям жизни, служат галакты, чисто механические роботы, созданные вымершей в древние времена органической расой для поддержания порядка в галактике. Они по-прежнему стремятся поддерживать порядок и защищать гуманоидную жизнь. В этой истории Таггарт, по-видимому, разделяет ультрашопенгауэровскую антипатию ко всему живому, своего рода сверхбуддизм, в котором есть только одна благородная истина: «Жизнь — это страдание». И единственный способ избавиться от страданий — это избавить жизнь от страданий. «Повелители боли» повествуют о конечной судьбе человечества: после серии разрушительных ядерных войн между Америкой, Россией и Китаем зарриане приходят уничтожить остатки человеческой расы, завербовав для своих собственных целей горстку людей, таких как Тааран и Таггарт, чьи способности и понимание были выше, чем у прочего человеческого стада. Отныне Таггарт, Тааран и другие помогают заррианам, организуя серию экспедиций во времени, цель которых — предотвратить человеческие страдания путём решающего вмешательства в прошлую историю. И эти экспедиции вновь направлены на облегчение страданий путём устранения страдальцев! В «Повелителях боли» сам Таггарт пытается открыть врата к Древним, используя древний магический камень «Пламень Ашшурбанипала» (см. одноимённый рассказ Роберта И. Говарда с таким названием). А Повелители боли играют ключевую роль в мифической подоплёке романов Тирни и Дэвида К. Смита «Рыжая Соня».

В романе «Ветры Зарра» (Silver Scarab Press, 1975) Таггарт и Питтс снова становятся союзниками, действуя вместе на фоне событий библейского эпического фильма Сесила Блаунта Демилля «Десять заповедей» (роман посвящён РИГу, КЭСу, ГФЛ и Демиллю), чтобы освободить Йог-Сотота из заточения на горе Хорив/Синай. Яхве Саваоф, как можно видеть, составляет здесь одно целое с Йог-Сототом. Таггарт так ненавидит присущую человеческой расе склонность к саморазрушению, что хочет избавить нас от страданий. Существуют и другие приключения Таггарта, в том числе «Крик во тьме» (см. антологию «Новый круг Лавкрафта», Fedogan & Bremer, 1996), где мы почти не видим ни Таггарта, ни Питтса. В этой ранней истории, напоминающей «Комнату в замке» Рэмси Кэмпбелла, мы узнаём лишь о некоторых садистских экспериментах, проводимых над несчастными местными жителями. Ещё одна история о Таггарте — «Да будет тьма», в которой Таггарт исправляет вопиющую несправедливость режима Большого Брата из антиутопии Джорджа Оруэлла «1984», спровоцировав вторжение на землю ракообразных с Юггота!

Но, я думаю, у нас уже достаточно информации, чтобы понять, что если «Ветры Зарра» — это Ветхий завет Тирни, то «Барабаны Хаоса» — его Новый Завет. Если мы решим, что можем проследить некоторый прогресс религиозной мысли от менее гуманного к более человечному в двух частях Библии, то увидим такое же улучшение образа разгневанного бога, рождённого воображением Тирни, от одной истории к другой. Это развитие событий можно проследить не только по отдельным высказываниям Таггарта в «Барабанах Хаоса», где он переосмысливает свой гнев против несчастного человечества, но и по увлекательным беседам Досифея и Дарамоса. Эти маги-гностики излагают зачатки Высшего Знания, сходного с индуистско-буддийской тантрой, но также напоминающего реальную мифологию спасения исторического симонианского гностицизма. Согласно ей, душа Симона, Великая Сила Бога, искала потерянную душу своей изначальной родственной души Эннойи, Софии, Первой Мысли. Она была потеряна в материальном мире, своём собственном творении, и её двойник-мужчина искал её от одного воплощения к другому. Более того, все гностики, обладавшие частицей света двух изначальных сущностей, разделяли эту небесную идентичность и предназначение. Наиболее полно и сжато этот протологический* миф изложен на страницах рассказа «Трон Ахамота» (совместная работа Тирни и вашего покорного слуги). Она представляет собой оригинальную компиляцию элементов из мифов о Ктулху, а также валентинианской, симонианской и манихейской доктрин. Дарамос должен продемонстрировать читателю, как супершопенгауэрианство Таггарта может сосуществовать с гностическим тантризмом Симона. Первое играет роль Низшего Знания по сравнению с Высшим Знанием последнего. В какой-то степени это верно, но Таггарт ещё не является таким посвящённым гностиком, как Симон.

* Протология (от греч πρώτος (протос) – первый, и λόγος (логос) слово, учение) – учение о творении мира и человека.

Но в более широком смысле Тирни объединил очень разные повествовательные миры Таггарта и Симона, с помощью своего фантастического воображения использовав старую чёрную магию палпа, благодаря чему «меч и магия» органично сочетаются с научной фантастикой космической оперы. Кто бы мог подумать, что в результате получится не просто нечто большее, чем обычное развлекательное произведение, а в своём роде подлинное евангелие духовного воображения?

Роберт Прайс

Послесловие

Евангелие от Симона

«Барабаны Хаоса» по сути представляют собой гибрид повествования о страстях Иисуса Христа с лавкрафтовским «Ужасом Данвича». Как таковой, этот роман, безусловно, подходит под определение «богохульство» больше, чем почти любое другое произведение, вдохновлённое Лавкрафтом, несмотря на то, что данное слово почти небрежно используется в рамках этого поджанра. Читатели «Ужаса Данвича» незамедлительно заметили пародию на евангельское повествование в этом рассказе. В конце концов, рождённый девственницей Уилбур Уэйтли — это получеловеческий отпрыск «небесных» сил, посланный на землю с великой миссией искупления, хотя таковой она казалась лишь горстке «просвещённых» последователей. Не по годам развитый юноша демонстрирует глубокую эрудицию и рано осознаёт свою судьбу. Убитый молодым, он, по сути, перевоплощается/воскресает в своём невидимом Близнеце и переживает своего рода распятие на Сторожевом холме, взывая к своему Отцу, когда его изгоняют в Пустоту, из которой он впервые появился. Гениальное прозрение Тирни состоит в том, чтобы перевернуть всё с ног на голову, поставить телегу впереди лошади. В «Барабанах Хаоса» мы обнаруживаем, что исходные евангельские события уже были похожи на события «Ужаса Данвича», и даже что «Ужас Данвича» неявно описывает Второе пришествие Христа (данную тему я развил в небольшом посвящении этому великому произведению, в своём рассказе «Пронзительный душевный страх»). Точно так же, если вы были уверены, что Роберт И. Говард создал богохульное имя Гол-горот (один из его Древних) от новозаветной Голгофы, места распятия, Тирни покажет вам, что вы были правы больше, чем знали.

Тирни — давний исследователь того класса благочестивых романов, которые стремятся оживить евангельское повествование посредством двойного процесса психологизации и историзации истории Иисуса (как это невольно делают многие якобы документальные биографии Иисуса). Эти романы («Я, Иуда» Фрэнка Йерби, «Серебряная чаша» Томаса Б. Костейна и т. д.) стремятся предоставить правдоподобную мотивацию для действий, которые мы встречаем в Новом Завете со священной произвольностью исполнившегося пророчества и божественного чуда. (Тот же процесс можно наблюдать в самих евангелиях, особенно где Матфей и Иоанн, постулируют ту или иную мотивацию для событий, которые Марк просто излагает авторским произволом, величайшим примером чего является предательство Иуды.) И они, как и все книги о жизни Иисуса, стремятся превратить христианскую мифологию (исцеления, экзорцизмы, смерть и воскресение Сына Божьего) в исторически правдоподобные события, подобно тому, как Плутарх историзировал Осириса и Исиду как древних царей Египта. Тирни делает то же самое, только его лексикон — это лексикон Мифов Ктулху. Рассказчики истории Иисуса, будь то признанные романисты или исторические реконструкторы, пытаются соединить определённые её точки, навязывая тот или иной любимый шаблон. Рационалисты XVIII века, такие как например Паулус и Вентурини, были убеждены в том, что все евангельские события действительно произошли так, как о них сообщается, но их связь и объяснение в каждом случае были чисто натуралистическими. Например, Иисус не мог ходить по воде — если только он не знал, где находятся подводные камни! Он не мог чудесным образом умножить хлеба и рыб, но что, если его ессейские приятели, поддерживая его, притащили в пещеру ещё еды? Он умер и был замечен живым после смерти, но лишь потому, что просто потерял сознание на кресте и позже пришёл в себя в прохладе садовой гробницы. Тирни делает то же самое, только его подход самым честным образом фантастичен. Предположим, евангельские события произошли посредством колдовства и/или сверхнауки? Эта предпосылка недалеко ушла от предпосылки сект НЛО, которые ассимилируют Иисуса и представляют его рождённым девственницей посредством искусственного оплодотворения, исцеляющим посредством передовой медицины, воскресшим из мёртвых, как Клаату в фильме «День, когда Земля остановилась», и вознёсшимся посредством телепортации. Такие культисты пишут фантастику, сами того не зная, в то время как Тирни знает об этом и делает свою работу бесконечно лучше.

Тем не менее, читая «Барабаны Хаоса», невольно вспоминаешь о некоторых направлениях исследований среди авторитетных новозаветных учёных. Мортон Смит («Тайное Евангелие», «Иисус-маг», например) продемонстрировал обширные параллели между евангельскими изображениями Иисуса, чудотворного Сына Божьего, и древними эллинистическими магами, чья мистическая инициация в божественное сыновство и чудодейственные силы были отмечены нисхождением божественного фамильяра в образе птицы. А Барбара Тиринг («Кумранское происхождение христианской церкви», «Иисус и загадка свитков Мёртвого моря», «Иисус Апокалипсиса») недавно возродила старую ессейскую гипотезу, которая расшифровывает ряд историй о чудесах как отчёты о сектантских интригах между Иисусом, Иоанном Крестителем, Симоном Волхвом и их сектантскими соперниками.

Я уже упоминал, что авторы романов об Иисусе склонны придавать произвольным событиям в евангелиях мотивацию и правдоподобие. Вы обнаружите, что попытки Тирни часто выглядят более правдивыми именно благодаря их экстравагантности! Что, например, должен сделать трезвый историк с необычным сообщением Матфея (27:52-53) о том, что одновременно со смертью Иисуса на кресте множество местных умерших ожили и явились в Иерусалим? Что ж, Тирни знает, что из этого сотворить! И тот факт, что только фантастика придаёт этому смысл, демонстрирует здесь и в других местах, что мы вообще не имеем дело с историей, что всё это изначально не было историческим повествованием и не может быть правдоподобно превращено в историческое повествование.

Предыдущие приукрашиватели истории Иисуса использовали некоторые повествовательные решения, которые Тирни принимает, а затем переиначивает на свой лад. Среди них любовные отношения между Иисусом и Марией Магдалиной (очень старая идея, присутствующая в Евангелии от Филиппа и повторяющаяся в мормонизме, Радиоцеркви Бога и рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда»), отождествление Марии Магдалины с Марией, сестрой Марфы из Вифании, и Иосифа Аримафейского как дяди Иисуса, которому спаситель доверяет Святой Грааль для безопасного хранения в Англии.

И опять же, Тирни удаётся придать повествовательный смысл нескольким странным элементам, которые озадачивали предыдущих авторов евангельских романов, не говоря уже об историках Нового Завета, включая широко распространённое древнее сообщение о том, что евреи поклонялись ослиной голове в Святая Святых, или что повторное открытие Ковчега Завета возвестит наступление Последних Дней. Секта Тридцати, а также попытка Досифея возглавить её после смерти Иоанна Крестителя, происходят непосредственно из древней иудео-христианской традиции (Хорхе Луис Борхес упоминает ту же группу в своём кратком произведении «Тридцать»). А откуда преданность Анны великому змею Сету? Что ж, в Талмуде где-то упоминается о «змеином отродье дома Анны». Что касается общей картины поклонения евреев и самаритян множеству конкурирующих богов, пусть и тайно, на столь позднем этапе истории, то кому-то она может показаться странной, но сценарий Тирни не удивит никого, кто читал книгу Маргарет Баркер «Великий Ангел: Исследование второго Бога Израиля». (В книге также есть и мимолётные отсылки к смежной странной фантастике, например, титаническое сердцебиение, звучащее во время буйства Близнеца Уилбура в киноверсии «Данвичского ужаса» 1970 года, и заметка о молодом Ванире, сражающемся с Гол-горотом в завершённом мною недописанном рассказе Говарда «Чёрные эоны», Fantasy Book, № 16, 1985.)

Роберт М. Прайс

Уиллоу Спрингс,

Северная Каролина

Март 2008 г.

Час открытия Гол-горота

Пролог

Человек в белых одеждах неподвижно сидел на вершине голого холма, глядя на юг. Он расположился в южном секторе круга, начертанного в пыли и разделённого на четыре части. Перед ним до самого горизонта простирались изрезанные вершины пустошей, а позади него, далеко внизу, расстилалась гладь широкого Аравийского моря, чья мерцающая поверхность была подёрнута тонкой дымкой пыли. Солнце, хотя и ярко светившее в почти безоблачном небе, теряло часть своего тепла, клонясь к западным холмам.

Ветер дул над широкой плоской вершиной холма, развевая белое одеяние человека и играя свободными концами его белого пояса, пока он сидел, скрестив ноги, и смотрел на юг, словно в трансе. Опускающееся солнце очерчивало черты его лица под белой повязкой — большие тёмные глаза, выдающийся изогнутый нос с раздувающимися ноздрями и редкую всклокоченную бороду, частично скрывавшую слегка скошенный подбородок. Черты были странные, довольно выразительные, чем-то напоминавшие овечьи или козлиные.

В воздухе раздался звук, далёкий и высокий. Человек в белом слегка пошевелился и посмотрел на юго-запад. Там, высоко над холмами, на фоне сияющей бронзы вечернего неба появилась слабая чёрная точка.

Она приближалась, становясь всё больше и больше, опускаясь, а исходившее от неё странное пронзительное жужжание усиливалось. Объект казался плоским и круглым, с продолговатым профилем и чем-то, выступающим вверх посередине. Он быстро приближался, но замедлил ход, подлетая ближе.

Затем он оказалась у края плоской вершины холма, всего в двадцати шагах, медленно опускаясь, пока его жужжание не стихло. Объект был похож на горизонтальный диск предмет около двенадцати футов в диаметре, сверкавший тёмно-металлическим синим цветом, его край был окружён сплошной стеной или ограждением высотой около трёх футов. Выступающим объектом внутри него был человек.

Предмет полностью остановился, и его жужжание прекратилось. Однако он продолжал висеть в воздухе примерно на расстоянии вытянутой руки над землёй. Фигура, находившаяся внутри него, медленно перелезла через перила, спрыгнула на песчаную вершину холма и пошла вперёд.

Человек в белом поднялся. Он был высоким, возможно, на полголовы выше среднего роста, и крепкого телосложения. Его странные черты лица оставались бесстрастными.

Пришелец приблизился и остановился. Это был мужчина среднего роста, худощавый, одетый во всё чёрное. Его рубашка, длинные брюки и обувь были странного покроя, а лицо и руки казались почти белыми на фоне черноты одежды. На нём был широкий пояс, казавшийся сплетённым из синих металлических нитей; его пряжка слабо светилась голубым сиянием. Каштановые волосы и борода были коротко и аккуратно подстрижены. Самым странным было то, что его внимательные карие глаза смотрели сквозь прозрачные диски, удерживаемые перед ними тёмной оправой, которая закреплялась за ушами.

— Я знаю тебя, — сказал человек в белом на латыни, — и знаю, зачем ты пришёл. Ты тот, кого древние люди называли «чародеем».

Одетый в чёрное мужчина на мгновение нахмурился, словно недоумевая; затем, нерешительно, на том же языке, ответил:

— Твой… отец… должно быть, посылал тебе сны. Видишь ли, я тоже знаю тебя. Тебя зовут Бар Йосеф, но имя твоего настоящее отца звучало бы как…

— Мир! Не искусишь ты меня, хоть и пришёл за этим, враг человечества.

Тот, кого назвали «чародеем», огляделся на усыпанную камнями вершину холма.

— Ты провёл здесь много дней, Бар Йосеф — думаю, дольше, чем любой простой смертный мог бы выдержать без еды и воды. И всё же ты отчасти человек, а значит, должен быть голоден. Ради тебя, сына твоего отца, я готов на многое. Если ты пожелаешь, я превращу некоторые из этих камней вокруг тебя в хлебные лепёшки.

— Нет. — Человек в белом резко покачал головой, так что его спутанные каштановые волосы взметнулись вокруг плеч. — Начертано, что человек будет жить не только хлебом, но и тем, что исходит от Яхве-Цваота.

— Ты знаешь древние писания, — произнёс чародей, — и без колебаний произносишь Имя. И я уверен, что ты знаешь гораздо более древние писания и даже первоначальную форму Имени. Но что касается человечества, то оно вообще не будет существовать, если ты поступишь так, как предполагает твой отец.

Одетый в белое человек стоял неподвижно, ничего не говоря.

— Так ты не будешь ни есть, ни пить?

— Моя подготовка должна продолжаться.

Чародей вздохнул.

— Ты позволишь мне попытаться убедить тебя в обратном? Думаю, я смогу это, если ты отправишься со мной на час.

Тот, кого звали Бар Йосеф, долго смотрел на другого.

— Я не чувствую в тебе предательства. Я пойду. Но не поддамся искушению.

— Посмотрим.

Одетый в белое человек вышел из круга, начертанного в пыли, и последовал за чародеем к странному аппарату, неподвижно висевшему над землёй. Они забрались внутрь через борт, и чародей коснулся одного из множества светящихся квадратов, расположенных на наклонной панели из тёмного металла. Аппарат тут же загудел и начал подниматься. Одетый в чёрное человек коснулся ещё нескольких квадратов; лёгкое движение воздуха при их полёте превратилось в сильный ветер, когда они помчались на север. Затем вокруг них возник мерцающий купол голубоватого света, и хотя их скорость увеличилась, они больше не чувствовали никакого движения воздуха. Бурые склоны далеко внизу уносились вдаль, пока они не оказались над серыми водами Аравийского моря.

Человек в белом наблюдал, как проносились мимо западные холмы, как заходящее солнце то и дело скрывалось за их вершинами и появлялось вновь. Черты его лица оставались бесстрастными, но большие глаза ещё больше расширились, казалось в них отражалось лёгкое удивление.

— Это лишь крошечная доля той силы, которой ты мог бы обладать, Бар Йосеф. Ты не передумаешь?

Одетый в белое человек ничего не сказал.

Солнце село, когда они повернули на северо-запад. Небо было цвета сияющей бронзы, немногие облака на нём — пурпурными, окаймлёнными огнём. Море осталось позади, и сейчас они летели над хребтами и холмами, окутанными сумерками. Затем, когда они начали снижаться, в поле зрения появился большой, обнесённый стенами город, раскинувшийся на двух хребтах и неглубокой лощине между ними. В сгущающейся темноте мерцали точечные огни множества факелов и костров.

— Святой город! — пробормотал Бар Йосеф. — Так быстро…

Аппарат медленно опускался, пока не оказался прямо над комплексом, состоявшим из самых больших зданий в городе — великолепное колонное сооружение посреди широких мраморных дворов и тёмной крепости с зубцами к северу от него.

Затем аппарат замер, словно по волшебству зависнув над самой высокой башней колонного сооружения. Мерцающее голубое свечение исчезло, и снова повеял прохладный ветерок. Бар Йосеф повернулся к человеку в чёрном.

— Враг человечества, почему ты привёл меня сюда, в этот, святейший из храмов?

В ответ чародей протянул ему светящийся голубым пояс, похожий на его собственный.

— Надень его, — сказал он.

Человек в белом стоял неподвижно, его тёмные глаза светились немым вопросом.

Чародей коснулся пряжки своего пояса. Она внезапно засверкала, как алмаз, наполненный огнём. В тот же миг человека окружило яркое, неестественное сияние, которое сделало его плоть и даже его чёрную одежду похожими на освещённый солнцем алебастр. Бар Йосеф прикрыл глаза, пока они не привыкли к свету. Когда он снова посмотрел, он увидел, что человек выбрался из с аппарата и стоит в воздухе в нескольких футах от него, сияя голубовато-белым светом, таким же ярким, как утренняя звезда.

— Надень свой пояс, — повторил чародей. — Спустись со мной во внутренний храм. Я хочу показать тебе, что твой отец готовит для тебя.

Бар Йосеф покачал головой и бросил пояс; он с металлическим стуком упал на пол небесного корабля.

— Ты не видел своего отца, — сказал чародей. — Но однажды, давным-давно, я видел его тень.

— Тебе не удастся меня искусить! — твёрдо сказал Бар Йосеф.

Чародей вздохнул, коснулся пряжки своего пояса и подлетел обратно к аппарату. Оказавшись внутри, сияние погасло, и он снова стал человеком, одетым в чёрное.

Внизу, из темнеющих дворов и улиц, доносился гомон множества голосов, возбуждённо переговаривающихся.

Чародей коснулся светящегося квадрата на панели. Снова тусклое голубое свечение взметнулось над ними дугой, и аппарат помчался на север, всё быстрее и быстрее; холмы снова начали отдаляться, пока они неслись с невероятной скоростью над широкой долиной, где в глубокой тени извивался Иордан. К западу от холмов закатные огни казались лишь тусклым красным заревом, а под ними тёмной серой полосой раскинулось далёкое Великое Море. Ни один из мужчин не произнёс ни слова; лишь пронзительное жужжание странного небесного аппарата звучало в их ушах.

Они пролетели над огромным озером, затем над другим, поменьше. Впереди нависала колоссальная громада трёхвершинной горы, её заснеженные вершины смутно белели на фоне глубокой пурпурной ночи.

— Гора Баал-Хермон, — пробормотал Бар Йосеф. — Зачем ты привёл меня сюда, чародей?

Человек в чёрном не отвечал, пока наконец аппарат не опустился на самую высокую из трёх вершин, и люди не выбрались наружу.

— Оглянись, — сказал он.

Бар Йосеф так и сделал. Запад теперь был окутан сумерками, но всё ещё виден до самого горизонта Великого Моря. Огни деревень мерцали то тут, то там среди лесистых предгорий внизу. На востоке пустынная земля купалась в жутковатом свете только что взошедшей на небо луны.

— Всё это могло бы принадлежать тебе, — сказал чародей. — Всё это и то, что лежит за пределами. Весь этот мир от полюса до полюса и все люди, которые сейчас так трагически живут на нём. Разве это не было бы лучше для них — и для тебя — чем то, что задумал твой отец?

Холодный ветер дул среди скал и шпилей. Бар Йосеф покачал головой; в его больших тёмных глазах блеснула грусть.

— Нет, этому должен быть конец, — сказал он. — Я спасу их от их страданий.

— Ты можешь! Но есть другой путь, отличный от пути твоего отца.

— Нет! — с внезапной страстью воскликнул Бар Йосеф. — Отойди от меня, враг!

— Ты называешь меня врагом человечества, но ты бы…

— Я положу конец их страданиям. — Человек в белом стоял прямо, неподвижно; его большие глаза казались почти светящимися в лунном свете. — А что касается меня, то начертано: «Ты будешь служить только своему господу Яхве-Цваоту».

Чародей вздохнул с покорностью. Казалось, его плечи слегка опустились.

— Очень хорошо. Идём. Я отвезу тебя обратно.

Между ними висело молчание, пока они неслись на юг под мерцающими звёздами. Далеко внизу слабо мерцали огни освещённых факелами деревень — маленькие искорки тепла, затерянные среди огромных холодных теней.

Когда наконец они снова оказались на ровной вершине горы в южных пустошах, и человек, которого звали Бар Йосеф, сошёл с аппарата, чародей спросил:

— Значит, все тысячи лет их страданий были напрасны?

Странные черты лица Бар Йосефа, очерченные лунным светом и тусклым голубым свечением аппарата чародея, снова выражали печаль.

— Они познают милосердие.

— Но ведь ты отчасти человек, как и они.

— А ты полностью принадлежишь к ним, чародей, — но говоришь так, словно всё обстоит иначе. Так всегда с тобой. Уходи, враг своего собственного рода, и оставь меня моей судьбе.

— Ты мог бы править ими! Я мог бы дать тебе власть!

Внезапно с юго-восточной части неба донёсся далёкий пронзительный гул. Оба посмотрели вверх и увидели множество сияющих голубых огней, движущихся среди звёзд и становящихся всё ярче.

— Они пришли, чтобы служить мне, — сказал Бар Йосеф, — и убедиться, что я невредим. Моё время здесь истекло. А ты должен уйти.

Чародей кивнул.

— Я знаю. Сны, посланные твоим отцом, достигли не только твоего разума. Я уйду, но ты ещё увидишь меня. Ты человек. Надеюсь, ты задумаешься над моими словами.

Аппарат чародея умчался в небо, бесшумно исчезая среди звёзд на севере. Теперь от него не исходило голубоватого свечения.

Медленно человек в белом повернулся и снова сел в южном квадранте своего начерченного в пыли круга, затем с бесстрастным лицом принялся ждать, пока голубовато-белые огни на юго-востоке становились всё ярче.

Часть первая

Чёрная синагога

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова